Подозреваются в любви (СИ) - Комольцева Юлия (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
— Готов биться об заклад, что ты собралась погулять и забыла надеть приличный костюм! — серьезным тоном произнес он.
Дашка нелепо взмахнула руками, пытаясь удержать ускользающую простыню.
— Комолов, я поеду с тобой!
— Ладно, приличный, — проигнорировал ее заявление Андрей, — хотя бы неприличный надела!
— Хватит мне зубы заговаривать! Я поеду с тобой, и точка! Это и мой сын тоже! Ясно? Степка — мой сын! И нечего смотреть на меня квадратными глазами, как будто я сумасшедшая! Я нормальная, да, нормальная, и ты не смеешь так на меня пялиться, понял? Где мои туфли?
Дашка метнулась к полке и принялась раскидывать обувь. Андрей едва успел увернуться от летящей в него босоножки. Он схватил жену за руку и рывком притянул к себе.
— Прекрати истерику!
— Я не истеричка! — взвизгнула Дашка. — Я просто вышла, чтобы поехать с тобой за нашим сыном.
Андрей скривил губы:
— Ты вышла? Ты вылетела, как пробка из бутылки, раскидав все пуфики по прихожей. Не удивлюсь, если ты по дороге не перевернула горшок с кактусом. Звуки были очень похожие на его преждевременную кончину.
— Кактусы очень долго живут, — зачем-то сообщила Даша, пододвигая к себе ногой пуфик. Вывернувшись из объятий мужа, она уселась на пуфик и внимательно оглядела Андрея. — При чем тут вообще кактусы? Зачем ты мне зубы заговариваешь?
— Ты повторяешься, Дарьюшка, — снисходительно буркнул он.
Дашка поплотнее завернулась в простыню.
— Не надо, Андрей. Не надо переводить разговор, не надо увиливать, хорошо? Лучше найди мои туфли, и я поеду с тобой.
— В простыне? — вздохнул Комолов.
Даша раздраженно хлопнула ладонью по стене и вскочила на ноги. Простыня ни при чем! И туфли ни при чем! Она может и босиком пойти, но этот кретин, этот самодовольный индюк ничего не хочет понимать! Степка пропал, а его тупой отец теряет время, рассуждая, в каком наряде лучше всего искать сына.
Она уперлась в мужа злым, пронзительным взглядом.
Он упорно косился в угол, где валялась босоножка.
— Даш, ты бы поберегла силы. Тебе сейчас надо отдохнуть, чтобы Степку встретила не взвинченная истеричка со вспухшими глазами и пеной у рта, а нормальная мать.
— Я нормальная! Я — отличная мать, а вот из тебя никудышный папаша! — Она оттолкнула его и снова принялась рыться в обуви. — В конце концов, у меня есть собственная машина, и я поеду за сыном одна. Ты мне не нужен! Ты ничего не можешь, только стоять вот так и давать бессмысленные советы!
Андрей стиснул зубы, пытаясь не впускать обиду. Уверенность в том, что Дашка говорит так только с перепугу и растерянности, придала ему сил.
— Даш, послушай меня, ладно? Просто сядь и послушай! — Он заставил ее подняться с корточек и усесться на пуфик. — Я найду Степку, найду и привезу домой. Я тебе обещаю.
Она затряслась, будто продрогший под дождем щенок.
— Давай ты сейчас попьешь чайку и успокоишься, хорошо? И приготовь что-нибудь вкусненькое для нас.
— Степка любит пиццу, а духовка сломалась.
— Почему не сказала?
Дашка пожала плечами.
— Засунь ее в микроволновку, — посоветовал Андрей.
— Ей готовиться полчаса. Когда засовывать?
Дашка подняла на мужа заплаканные глаза.
И он не знал, куда от этого деться.
Порог собственного дома, уютный свет фонаря во дворе, шорох ночных бабочек за окном. Ребята с пушками и профессиональной рацией в машине. Жена в простыне. Яростная злость на самого себя. И страх — такого, кажется, он никогда не испытывал. И надежда — такая неистовая, что в горле пересыхало.
— Даш, я приеду со Степкой, — сказал Андрей то, что она ждала.
Она поверила. Ей ничего больше не оставалось.
Быстро, не давая ей времени опомниться и снова спорить, он ткнулся в ее губы поцелуем. И вышел, почти выбежал из дома.
Город томился бессонницей. Должно быть, он так и не привык к ней — богатой и шальной, с запахом крепких сигар и тонким ароматом вин, с бешено вращающейся рулеткой, хорошо смазанными киями, неслышными шинами дорогих авто, блеском украшений на ухоженных пальцах, ухоженных шеях. Другая бессонница — зловонная, с матерком и мордобоем, с налитыми кровью и водкой глазами — тоже нервировала по-прежнему. Нет, город не привык.
И Андрей привыкнуть не мог.
Много лет назад эти ночные откровения манили его — в одном виделось сытое благополучие, к которому он стремился, в другом мерещилось страшное нечто, с которым надо было столкнуться, чтобы осознать собственную хорошую жизнь.
Надо же, он так и не познакомился ни с тем, ни с другим поближе. И не привыкший, незнакомый, сейчас мчался по городу, столько лет державшему его в узде.
Зачем он приехал сюда — молодым, сильным, злобным, будто юный кобелек, готовый бороться за кусок мяса, рыгая от сытости. Больше, больше… И вовсе не для того, чтобы наесться впрок или закопать в укромном местечке. Нужно было другое — доказать, что можешь. ЧТО. МОЖЕШЬ.
Спустя годы он говорил Степке, которого взрослые ребята не взяли играть в футбол, да еще и наподдавали — не больно, но обидно, — он говорил: «Никто не придет к тебе и не позовет за собой к игрушкам или к славе. Ты один. Ты все можешь сам. Надо просто пойти и взять то, что считаешь своим. Надо всегда выходить победителем. Даже если ты проиграл».
А Степка, потирая ушибленные бока, всхлипывал от пережитого унижения.
— Их много, пап. Они старше и сильнее. Я попробовал прием, а они меня скрутили и шлепали по заднице, как будто наказывали! Пап, убей их! Или давай на них Рика натравим!
«Ты один, сынок. Всегда рассчитывай только на себя!»
— А ты? А мама?
— Мама не пойдет уговаривать ребят, чтобы они взяли тебя играть в футбол, — жестко оборвал Андрей.
— Да и не нужен мне их футбол!
— Вот так! Молодец! Разозлись и иди мимо, раз тебе это не нужно! А если нужно, вцепись зубами и держи. Своими зубами! Не Рика!
Как быстро нашлись правильные слова — будто он всю жизнь носил в себе это: беспросветное одиночество и крепко стиснутые челюсти, когда удавалось что-то урвать. Часто удавалось. И действительно, всегда это было в нем. Пока не появилась рядом Дашка. Он расслабился и совсем другое стало тревожить его — собственная уязвимость, когда он смотрел, как она учится кататься на роликах или взбирается вместе с маленьким Степкой на ледяную горку, как рассыпаются ее волосы на раскрытую книгу, когда Дашка читает, а она нетерпеливо убирает их за уши и трясет головой, будто дикая кобылица, как сползает с ее тонкой лодыжки смешной, яркий гольф, и приходится нагибаться, чтобы то и дело поддергивать его.
«Надо всегда выходить победителем!»
Андрей достал сигареты. В открытое окно врывалась бессонная, душная Москва. И не было за спиной дыхания Дашки, не было ее твердых пальцев у него на плечах. Не было ее доверия — это, пожалуй, главное, осознал вдруг Андрей.
Дашка не умела отращивать новый хвост, будто ящерка, вот в чем дело. Не умела, не хотела, не могла — заново ухаживать за теми цветами, которые просто загнулись. Вроде и тепла хватало, и солнце светило, и поливали их вовремя — а они загнулись, и все тут! Можно возродить — но есть ли смысл? Да и сил, наверное, не осталось. И не будет радости оттого, что вновь зацветут эти жухлые, покореженные, пахнущие тиной ветви.
Много лет рядом с ней был только вечно поддатый отец — единственный человек, которому она доверяла, который обнимал ее иногда и желал ей спокойной ночи, неуклюже ухаживал за ней, когда она болела, и не мог дать ответа ни на один ее вопрос. Но она любила его — Андрей до сих пор не мог понять — почему?! Ни мать, ни брат Дашке были не нужны. Быть может, их фальшь чувствовалась острее или они даже не считали необходимым скрывать ее. Быть может, их откровенное мещанство и эгоизм уже тогда отталкивали ее и заставляли искать тепла у отца под боком. Пьяный, добродушный, веселый, совсем простой — он был ближе ей, чем все остальные. Никого больше у нее не было. А потом появился этот старый прыщ. Андрею приходилось лишь догадываться о нем по обрывочным Дашкиным фразам, по случайно вырвавшимся воспоминаниям, и это бесило его. Дашка запрятала прошлое так глубоко, что оно с трудом, по крошкам выбиралось из нее, и мужу было больно смотреть, как мучительно ей это дается. Она не хотела вспоминать, но забыть или изменить что-то была не в силах. Со временем это прошло, все проходит в итоге. Он вдруг понял, что она доверяет ему безоглядно, легко, и только эта вера составляет ее жизнь. Дашка не могла существовать в коллективе, не дружила и даже не общалась ни с кем, и все только потому, что веры ее не хватало на многих. Она не умела ограничивать себя, для нее не существовало середины, четверти, никаких долей и частиц. Только все целиком. И всю себя целиком она отдала жизни. Жить — значит верить. В любовь, в Андрея, в их настоящее, в то, что солнце взойдет, в то, что пойдет дождь, в то, что под рукой окажутся зонтик и шляпка.
