Бархатная Принцесса (СИ) - Субботина Айя (прочитать книгу txt) 📗
Ее вкус одурманивает, бьет в виски направленными ударами тока. Сладкая. Горячая. Запредельная смесь моего личного наркотика: хочу ее трахнуть, как последнюю шлюху, чтобы орала до хрипа в горле, и зацеловать всю, узнать вкус ее ладоней, кожи на сгибе локтей, прикусить соски и выжать из нее одно единственное «хочу». Душу разрывают церберы и демоны, черти и падшие ангелы: каждый по куску, а я лежу на своем распятии по имени «Даниэла» и ржу в небеса, как последний богохульник: «Ну и что, боженька, что ты с нами сделаешь? Мы и там горим, и адом нас не испугать. Дай пожить еще немного?»
Она осторожно трогает кончиками пальцев наши соединенные губы, отстраняется, чтобы стереть с меня свой поцелуй, и я прихватываю ее палец зубами, кусаю так сильно, что останется след. И я глажу ее губы, чуть припухшие от моего поцелуя, и этого так мало, что я грубо, сжав ее запястья в кулаках, просто убиваю ее своими губами. Заставляю стонать, бормотать что-то про нехватку воздуха, но я просто не могу остановиться. Раскрываю ее рот, увлекаю язык в схватку, где она уже проиграла. Она моя серная кислота, которую смакую вопреки агонии.
Наш поцелуй ярче, чем пустой трах до нее. Мы так глубоко друг в друге, что каждая попытка глотнуть воздуха приносит лишь страдание. Отрываемся, отдыхаем — и снова друг к другу, как магниты, до искр, до безумия.
— Затрахаю тебя поцелуями, — совсем не шучу я, и Даниэла скребет по горлу, словно ей нечем дышать. — Да, блядь, до горла затрахаю.
Что я несу? Что говорю? Бесконтрольный бред, грубости, за которыми колотится лишь одно желание — наполнить ее собой, своим рычанием, безумием, грязными мыслями. А она отдается так, как ни одна женщина до нее: вся целиком, как клеймо мне на кожу. Наносит себя шрамами прямо на сердце.
Толкаюсь в нее бедрами, к низу живота. Даниэла стонет мне в рот, но между нами все равно слишком много места. Хочу сильнее, хотя бы через одежду. Знаю, что грубо, но все равно хватаю ее за талию и пальцами вниз, до тазовых косточек, которые выпирают у нее из-под кожи.
Такая худая, хрупкая.
Вдавливаю в ее живот всю болезненную длину, и она распахивает глаза, взъерошенная и горячая.
— Хочу тебя трахнуть, — говорю именно то, что рвется с языка. — Чувствуешь? Скажи, чувствуешь?
Она чувствует. И тянет вниз молнию на моей толстовке, чтобы прижаться губами к ямке в основании шеи. И выше, до самого кадыка, облизывая его с жадностью самки, пока я совершенно бесконтрольно хриплю:
— Хочу, хочу, хочу…
Мне кажется, что сейчас я — ее игрушка. Измазанное кошачьей мятой большое и податливое лакомство, и наслаждаться мной куда приятнее, чем съесть. Во всяком случае на моей шее и груди не осталось места, где бы не побывали ее губы, и я весь незримо истекаю кровью в том месте, где она оставила следы зубов. У нас словно запретная зона: ниже груди нельзя, табу. Тормоза скрипят в голове, когда я слышу, как моя Принцесса стучит зубами.
Нечеловеческим усилием воли отрываю ее от себя, запахиваю поплотнее куртку и нахожу варежки.
— Совсем со мной как с ребенком, — говорит она, пока заставляю ее выпить горячий чай из термоса. Хорошо, что, когда мы приехали домой, Ляля ускакала в душ и у меня было время сделать все это незаметно и облегчить себе жизнь отсутствием назойливых вопросов.
— Снова хочешь поднять тему возраста? — Мой голос звучит угрожающе, потому что, правда, я сорвусь к херам собачьим, если она скажет это еще хоть раз. Но Даниэла энергично мотает головой и зарывается носом в шарф.
Я должен вернуть ее в больницу. Мы оба знаем, что эту ночь мы украли только потому, что судьба расслабила булки и следила за нами в пол глаза. От мысли, что она снова будет там, в белой клетке, ждать, когда муженек с утра пораньше ее навестит, становится тошно, но реальность для нас именно такая: разбегаться по углам к чужим людям. Никогда не думал, что доживу до дня, когда буду увиваться за чужой женой. Смазанным взглядом скольжу по безымянному пальцу: кольца я давно не ношу, но оно все равно висит там, пусть и невидимое, и тянет к земле, как гиря на ноге утопленника.
Уже почти два часа ночи, и на улице так стремительно холодает, что я выжимаю газ чуть больше, чем планировал. Даниэла прижимается сзади, крепко держит меня за талию, словно девчонка — любимую куклу, которую боится потерять. И мне хочется, чтобы случилось какое-то замыкание в нашей матрице, и дорога обратно зациклилась сама в себя. И мы бы провели жизнь вот так: на байке, среди машин и редкого снега, в холодном ноябре.
— Я могу дойти сама, — бормочет Даниэла, пока я паркую мотоцикл у обочины.
Вместо ответа просто беру ее за руку и веду между соснами, туда, где открыто окно ее личной клетки. Это противоестественно — собственноручно возвращать ее в ту жизнь, где она снова перестанет быть моей, но я, блядь, ничего не могу с этим сделать.
Я подсаживаю ее на окно, и Принцесса влезает обратно. Стаскивает мою куртку и — как будто я этого не замечу — напоследок втягивает запах с воротника. Моей канарейке в клетке так идет румянец и распухшие губы, и хочется смеяться от того, что у нее на щеках остались следи моей щетины. Провожу рукой по небритым щекам, но извиняться не собираюсь. Сегодня мы оба что-то оставили друг на друге, совершили наш маленький ритуал клеймения.
— Когда я тебя увижу? — спрашиваю, начихав на все правила и запреты.
Мы оба и так сильно подставляемся, но я не представляю, как смогу уйти опять в неизвестность, где буду существовать в надежде, что сучка-судьба подкинет новую возможность или случайную встречу. Я так больше не могу. Я согласен на роль любовника, на что угодно, лишь бы видеть ее хоть иногда. До того, как ее беременность станет слишком очевидной, чтобы отмахиваться от нее, словно от назойливой мухи.
— Завтра меня выписывают, — отвечает она, а я слышу: «Завтра я снова буду рядом с мужем».
Кажется, еще немного, и я морально созрею, чтобы убить его.
— И? — тороплю с ответом.
— У меня есть квартира. — Она называет адрес, и я улыбаюсь, потому что это совсем неподалеку от Белой башни, где я работаю. — В среду. Уйду из студии пораньше. Около трех.
Тянусь, чтобы взять ее за кофту на груди — и Даниэла послушно наклоняется через окно. Наши рты близко, но мы сдерживаем поцелуй, иначе я просто плюну на все и влезу в палату и все-таки трахну ее, вопреки запрету, и тогда Даниэла может потерять ребенка. И эта невидимая могила ляжет между нами на всю оставшуюся жизнь.
— Я вырвусь с работы, — почему-то шепотом обещаю я. — Вряд ли больше, чем на час.
Серебряные глаза вспыхивают сумасшедшим огнем, и мне пиздец, как греет душу знать, что это из-за меня она оживает, улыбается, так сумасшедше сексуально краснеет и переминается с ноги на ногу.
— Даже если на пять минут, — отвечает моя Принцесса и трется щекой о мою щетину. — Не брейся, мне нравится.
Я впервые в жизни сбегаю от женщины. Просто тупо со всех ног, даже не оглядываясь. Потому что одна эта фраза превращает меня в подожженную бочку тестостерона. Я не сдержался бы, задержись у того чертового окна еще хоть на секунду. И меня бы не остановили ни больничные стены, ни больничная койка.
Я катаюсь по ночному городу еще примерно час. Отрезвляю себя морозным воздухом, успокаиваюсь под мерный рокот мотора и только потом возвращаюсь домой. В окнах не горит свет, но, когда я закрываю за собой дверь и прохожу в гостиную, загорается ночник — и Ляля, красная от злости, ехидно интересуется:
— Где ты был?! С кем трахался на этот раз?!
— Не с тобой? — издеваюсь я, но она бешено бросается на меня и пытается ударить. Легко перехватываю ее кулаки и толчком аккуратно «роняю» обратно на диван. — Сделаешь так еще раз — пойдешь на хуй из моей квартиры.
— Кай! — орет Ляля мне в спину, но я запираюсь в ванной и лезу под горячий душ.
А когда выхожу, Ляля спит под дверью с моей курткой в руках.
Нужно заканчивать этот цирк.
Глава двадцать седьмая: Даниэла
Вторник и понедельник я не живу — я существую.
