Далекий мой, единственный... [ «Не могу тебя забыть»] - Алюшина Татьяна Александровна

– Да на здоровье!

– Вот и договорились! Цену я назначу сам, коль ты ее не знаешь.

– Попробовать можно, но должна предупредить: я мало рисую картин, я специализируюсь на дизайне интерьеров.

– Разберемся. А сейчас можно пригласить будущую великую художницу на танец?

Юлька танцевала с ним, вдыхала запах его одеколона, кожи – запах Ильи, и от его близости и шампанского у нее кружилась голова. Но Адорин остановился на середине мелодии, отстранился от Юльки, не выпуская ее руки.

– Устал я что-то, Рыжик, сил нет на танцы, извини, пожалуйста.

Они вернулись за стол. Папа с мамой танцевали. Юлька посмотрела, как они двигаются, и неожиданно для самой себя спросила:

– Как ты живешь, Илья?

Адорин удивленно поднял брови.

– Тебе действительно интересно? – недоверчиво спросил он.

– Конечно! – удивилась теперь Юлька. – Ты же знаешь, меня интересует все, что связано с тобой!

– Нет, не знаю, – произнес он и закурил. – Можно? – запоздало спросил, показав на сигарету.

– Да кури на здоровье! – отмахнулась Юлька.

– Сложно живу, Рыжик! – подумав, ответил он. – Устаю, работаю много, Тимку почти не вижу, скучаю по нему до одури.

Он снова помолчал, думая о чем-то своем, но Юлька не дала ему погрузиться в тягуче непростые мысли:

– Как тебе в бизнесе? Уютно? Как ты перестроил себя после науки?

Он совсем обалдел. Уставился на нее, как на полтергейст.

– Рыжик, ты задаешь такие точные, в десятку, вопросы! Меня никто об этом не спрашивал!

– А ты сам, по своей инициативе, с кем-нибудь говорил о своих делах?

– Нет, времени нет на задушевные беседы, да и не тянет на откровения.

– А зря. Каждому надо, пусть иногда, но обязательно выговорить свои проблемы, пожаловаться, поделиться.

– Или нарисовать. А ты, Юль, рассказывала кому-нибудь, что так сильно тебя мучает?

– Я думаю, ты очень хороший, удачливый бизнесмен! – усмехнулась Юлька. – Ты так красиво ушел от моего вопроса, переведя стрелки на мою персону.

– Ты, Рыжик, тоже не стала отвечать! – рассмеялся он.

Но Юлька не поддержала его веселья и, как обычно, не любя всякие ходы-выходы, заходцы с выкрутасами и намеки, спросила прямо:

– Тебе было очень плохо? Трудно? Совсем?

– Терпимо, Юлечка, – перестал смеяться Илья, – теперь все наладилось, вошло в устойчивую колею.

– Ясно, – кивнула Юлька, – откровений не будет. А чего ты развелся? Нашел другую женщину?

– Ого! – воскликнул папа, отодвигая стул для мамы.

Юлька и не видела, как они подошли, и не слышала, что закончилась музыка, – вот как увлеклась разговором с Ильей! Взгляд не могла от него оторвать!

– Легче на поворотах, барышня! Ты хоть и талант, и художница, но отец все еще может тебя выпороть! – «предупредил» воспитательно папа.

– Да ты меня в жизни не порол! Даже подзатыльников не давал! Да вы меня вообще с мамой не воспитывали, я росла сама по себе, как трава в поле! – весело проговорила Юлька.

– Как это не воспитывали? – возразил папа. – Еще как воспитывали, контролировали и морали читали, и запрещали многое, и наказывали, бывало!

– Ага! Это ты про случай с Ингой напоминаешь! – И тут Юлька звонко расхохоталась. – А клево я ее уделала!

– Это точно! – согласился Илья. – Особенно мне запомнился пассаж с тахтой!

– Здорово было придумано, правда? – смеялась Юлька.

– Я потом все время прикидывал: это сколько же тебе пришлось пилить?

– Да до черта! – воскликнула Юлька. – Я упарилась вся, полдня под этой тахтой пыхтела, пыли наглоталась!

Родители переглянулись с Ильей и так громко расхохотались, что люди за соседними столиками стали на них оборачиваться. Они хохотали вчетвером, вспоминая Юлькины проделки и казусы, случавшиеся с ней.

– А помните… – начинал папа.

– А когда она… – подхватывала мама.

– А та постановка с конем… – смеялся Илья.

– А когда декорация на тебя рухнула, – вспоминала Юлька.

От души хохоча, они заразили своим весельем окружающих, которые стали улыбаться, поглядывая на их столик.

От десерта и кофе они отказались, у всех завтра работа, а у Юльки институт, – и разъехались по домам. В такси Юлька села впереди, а мама с папой сзади, и все разом замолчали, думая каждый о своем, и вдруг, нарушая повисшую надолго тишину, мама сказала отцу:

– Он изменился. Стал закрытым, такое ощущение, будто его что-то мучает. Это заметно, может, потому что мы его давно и хорошо знаем.

– Да, – согласился папа.

– Ты не разговаривал с ним?

– Нет, когда? Мы не видимся, а по телефону не поговоришь.

– Игорь, может, тебе взять бутылку, закуску, завалиться к нему в гости и поболтать по душам?

– Знаешь, Марин, мне кажется, мы опоздали. Это надо было делать раньше.

– Вот же чертова жизнь! – расстроилась мама.

Юлька слушала их разговор, и сердце ныло от обиды за Илью. Он живет со своими проблемами один на один, и нет рядом человека, которому можно было бы излить душу, пожаловаться, напиться с ним, наконец, и болтать обо всем подряд, вычищая боль и мусор из души, да и не пустит он никого в собственные переживания. Прав папа, поздно! И мама права – вот же чертова жизнь!

Юлька посмотрела на часы – Кирилл задерживается. Как обычно, наверное, в мастерской сидит. Она прошла в спальню, легла на кровать и укрылась пледом.

Сейчас Юлька знала, насколько тогда Илье было плохо и одиноко-холодно в жизни! И он на самом деле изменился, стал жестче, сильнее, циничнее, по капле теряя нежность и обрастая броней.

Юлька пришла к нему на работу и принесла большую часть своих картин.

Илья и генеральный директор фирмы, Алексей Федорович, как он отрекомендовался, внимательно рассматривали ее картины, расставив их по всему кабинету. Они попросили художницу выйти и подождать решения в приемной.

Юлька нервничала, как на экзамене, а то и сильнее, ходила взад-вперед перед глазами секретарши.

– Вы присядьте, девушка, – предложила она.

– Не могу! – призналась Юлька.

Они отобрали пять полотен. Три легкие, прозрачные акварели, старый московский дворик, нарисованный маслом, и маслом же выполненный букет полевых цветов в глиняном горшке на деревенском окне.

Ей заплатили по пятьсот (пятьсот!) долларов за картину. Когда Алексей Федорович вышел из кабинета, предварительно пожав художнице руку, Юлька шепотом честно сказала Илье:

– Ильюш, это дорого! Вы можете купить в сто раз лучшие картины долларов за триста! А если хочешь, я приведу тебе классных художников, у которых прекрасные полотна, и они отдадут вам свои работы по двести баксов! Честное слово!

– Чего ты шепчешь, Рыжик? – рассмеялся Илья.

– Да неудобно как-то! – скривилась Юлька. – Я же понимаю, что это нечестно!

– Ты себя недооцениваешь! Мне очень нравятся твои картины, и, как коммерческий директор, я могу себе позволить воспользоваться служебным положением и повесить перед глазами то, что хочется.

– Ну, конечно, и за протекцию спасибо! Но ты не представляешь, какое количество талантливых художников годами не могут продать свои работы, не то что за пятьсот, и за сто баксов! Гораздо более одаренных, чем я! А мне вдруг так сказочно повезло: студентка, а у нее картины покупают! – И снова перейдя на шепот, Юлька предложила: – Может, за триста возьмете, а то мне, как честной барышне, стыдно!

– Цену назначил не я, а Морозов.

– Ого! Он еще и Морозов! – поразилась Юлька. – Ну, тогда лады! Ему по статусу фамилии положено заниматься благотворительностью!

– Кстати, чтобы ты не обольщалась по его поводу и перестала принижать свои таланты, он очень хорошо знает, что сколько стоит, в том числе и художественные произведения. Морозов дал тебе реальную цену, я лично считаю, что прилично ее занизил. Да, к теме: когда я могу забрать пять моих картин? Выставка уже закончилась?

– Да, можешь завтра и забрать.

– Хорошо. Домой заехать или к выставочному залу?