Боковая ветвь - Степановская Ирина (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
Она ошибалась. На самом деле все было совсем не так. Вячеслав Сергеевич в такие моменты никогда о женах не вспоминал, но худых и маленьких женщин действительно не любил. Он даже не представлял себе, что может за ними ухаживать. Маленькой и худой, будто мышка, была его мать. И на такой женский образ у Вячеслава Серова было наложено подсознательное табу. К тому же, по статистике, женщины после тридцати чаще бывают полными, чем худыми. А за совсем молоденькими девушками в присутствии Наташи Вячеслав Сергеевич старался не приударять. Это было бы неэтично по отношению к ней, подчеркивало бы ее возраст. Он не хотел, чтобы она комплексовала по поводу возраста. Если бы Наташа узнала о таком ходе его мыслей, она удивилась бы безмерно. Какая в принципе разница, с кем он изменяет, главное — изменяет! Для Серова же разница была четкая — да, он изменял, но заведомо с теми, кто был во всех отношениях хуже Наташи. Да и вообще женщина, похожая на Наташу во всех отношениях, просто не попадалась. А если бы и попалась, зачем Серову нужна вторая Наташа? Если ему действительно легче удавалось покорить полненьких, чем стройных, то, весьма возможно, просто потому, что стройные женщины более высоко себя ценят.
Исподтишка Наташа наблюдала за ним. Что ж, по-прежнему он ей нравился. Нравились его независимые манеры, то, что с годами он не полнел, его снисходительная галантность, его высокая самооценка, изысканный, несколько небрежный стиль в одежде, уже давно сменивший расхлябанные мокасины и вельветовые куртки. Но все-таки ей ужасно льстило, что она стала почти знаменитостью в своей профессии, а вот он, такой симпатичный и умный, по положению только простой врач, хоть и блестящий специалист. И несмотря на то что точно знала о его изменах, чувствовала над ним некоторое превосходство. И нисколько не умаляя в этом его заслуг, позволяла себе иногда поглядывать на него снисходительно. Пока не заметила, что с некоторых пор и он тоже стал снисходительно относиться к ее успехам, подтрунивать над ними. И временами, когда ей надоедали эти жестокие игры друг с другом, так хотелось сказать ему: «Славик, хочешь, давай бросим все и уедем куда-нибудь, купим дом где-нибудь во Владимирской области (или в Испании) и будем в нем просто жить, как в деревне, как живут сейчас мама и папа, без твоих операций и моих конференций. На скромную жизнь денег хватит, зато будем постоянно вместе!»
И однажды, выпив больше, чем следует, она ему это действительно сказала. Он разозлился. Он ей ответил, глядя куда-то в сторону:
— Не для того я тебя привез в Москву, чтобы ты мечтала о доме в деревне. Не для того я положил столько усилий на то, чтобы протолкнуться в жизни самому и еще протолкнуть тебя. Оставь свои глупые разговоры для интервью с журналистами. Им распиши, как ты любишь природу. Я же прекрасно знаю, что мы с тобой любим только работу и в ней себя.
Она запротестовала:
— Ну почему? Почему? Я люблю тебя! Ради тебя я готова все бросить!
— Верю! Ты можешь бросить, а потом будешь несчастна. Ведь работу ты любишь все-таки больше! — Она заметно огорчилась, и он тут же ее утешил: — Это не недостаток, Наташа, это достоинство! Ты ведь личность, которая наконец нашла свое место! — Она улыбнулась сквозь слезы. В эту ночь они снова были близки, как в Лаосе.
Они были близки, но он во время их близости думал: «А я, черт возьми, я нашел свое место? В своей глазной практике — да. Безусловно. Но не проворонил ли я, не профукал ли свои диссертации, свои научные звания, свою мировую известность? Конечно, часто бывает, что звания — тлен, бессмыслица, но с другой стороны, больные, бывает, и говорят: „Покажите меня профессору“…»
Правда, таких больных он оперировать никогда не брал, так к профессорам и посылал, сколько бы они потом ни возвращались и ни просили… Но из песни слова, как говорится, не выкинешь. Кафедра и ученая степень ему бы очень не помешали.
А чего ему не хватало для этого? Целеустремленности, какая с лихвой была у Наташи. А он все-таки распылялся. На девочек, на походы в качалку с другом Валеркой, на редкие теперь, правда, сабантуйчики.
Когда же он потерял себя? Ведь он в молодости был и настойчив и целеустремлен…
Не хватило завода пружины. Найдя себя в одном своем деле, еще во время первого брака, он расслабился. Решил, что добился всего. У него появились деньги. Он стал собирать знакомых. На этих сборищах он хохмил и гусарил. Он расслаблялся. Настоящих друзей, кроме Валерки, у него не было никогда. Те, кто знал его в институте, не сразу могли его узнать теперь. Он стал бесшабашным и добрым, улыбка напряжения исчезла с его лица, он превратился в рубаху-парня. Потом начал спиваться и стал каким-то мелочным, склочным. На этом этапе он сумел взять себя в руки, стал меньше пить, уехал в Лаос. Потом разошелся с первой женой, женился на Наташе. Все силы вложил в нее. Если бы они стали заниматься наукой вместе, вряд ли она так быстро смогла бы добиться того, чего добилась. Он обеспечивал ей тыл. Он занимался ее дочкой. Он ходил по магазинам, он часто готовил обед. Многое он взял на себя. Но он знал, что делал это не зря. Он вкладывал силы в Наташу, и она была ему благодарна.
С тех пор многое изменилось. Он, конечно, любил Наташу. Любил смотреть на нее, слушать. Наблюдал за ней, когда она одевалась. Из одежды никогда ей ничего не дарил. Любил, когда она появлялась в чем-то новом, всегда неожиданная, всегда элегантная. С удовольствием отдавал ей деньги. Потом, правда, она стала зарабатывать больше его. С деньгами у них всегда была неразбериха. Она была непрактична, ей было некогда. Она тратила на себя очень много. А ему после бедной юности доставляло удовольствие угощать, дарить, давать в долг без возврата. Скопидомом он так и не стал. Без сомнения, они были парой. Но все чаще она вызывала в нем какое-то хулиганское желание нашкодить, как, бывает, школьники хоть и уважают учительницу, а все равно не могут отказать себе в удовольствии сбежать с ее урока или подложить на стол дохлую мышку. Ему с каким-то садистским удовольствием нравилось рисковать их отношениями. И поэтому во время ее отъездов, когда маленькая еще Катя ночевала у бабушки с дедушкой, посторонние женщины часто спали в их постели, мылись в ванной и утром ели на кухне. Иногда он даже представлял себе, какое могло бы быть лицо у жены, если бы она внезапно вошла в квартиру и увидела все это. Он будто видел ее надменно взлетевшие брови, искривленные презрительно губы и слышал звук захлопывающейся двери. Он знал, куда она пойдет из их дома.
— Ну, беги, беги, жалуйся своему папочке!
Это был уже второй папочка в его жизни. Не сознавая этого, к папочкам он ревновал.
Алексей все смотрел на Наташу.
Он вспомнил, как встретил ее однажды на улице осенью, после того как вернулся в их город, закончив аспирантуру. На ней было маленькое узковатое пальтецо с рыженькой норкой у шеи. Было тогда уже холодно, руки ее покраснели без перчаток, и он обратил внимание, что, как и большинство врачей, она обречена ходить всю жизнь с коротко подстриженными ногтями, как первоклассница. В Питере тогда девушки делали яркий маникюр, ходили в длинных кожаных пальто и в блестящих сапогах до колен. А Наташа стояла с покрасневшим носом, в простеньких коричневых ботинках и одной рукой беспомощно откидывала волосы со лба, а другой прижимала к себе старый смешной портфель, у которого как раз в этот момент оторвалась железная ручка. Он смотрел на нее с грустью, а в ответ видел восхищение в глазах. Она все расспрашивала, где он бывал в Питере и что видел, а он как-то небрежно махал рукой, мол, рассказать все равно невозможно. Она тогда удивила его полным отсутствием желания «выглядеть». Что он мог находить в ней особенного? Так, слишком ученая немодная девушка-переросток, и больше ничего.
А Наташе тогда просто некогда было выглядеть. У нее уже была маленькая дочка, в стране постепенно исчезали и детские товары, и продукты питания, и еще Наташа решила не сидеть дома с девочкой, а продолжать работать. Она как раз заканчивала диссертацию. До выпендрежа ли ей было тогда?
