Пианист. Осенняя песнь (СИ) - Вересов Иван (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
— Привет, Тонь, что не позвонила, я бы встретил?
— Я не думала, что наберу столько, зашла за хлебом, а и то взяла, и другое. Потом перед праздником не будет. Смотри, я шампанское купила. На Новый год, по скидке взяла в полцены. Сейчас и на вещи скидки хорошие, может, ты себе что-нибудь присмотрел бы. Хочешь, вместе сходим, я выбрать помогу? В выходной. Я подменилась, к Миле зашла, мы договорились с ней. А чем это пахнет так вкусно? — блаженно принюхалась Тоня — квартиру наполнял аромат корицы и печеных яблок.
— А это пирог наш! — запрыгал около неё Славик. — Идем я покажу. На кухню идем. — Он тянул мать за руку. — Баба Ксения мне сказала давай пирог испечем, а я ей: как мы будем, я не умею, а ты не видишь. А она мне — ты будешь моими глазками, а я твоими ручками. И стали печь. Она мне все говорила, что где взять, куда насыпать и мешать давала. Крутить, крутить надо, чтобы пена стала. — Он энергично показал как надо крутить. — А потом еще муку туда.
— Про муку я сразу поняла, — засмеялась Тоня, осторожно стирая белые следы с его щек и носа. — Ну показывай пирог. А как занятия твои, ноты выучил?
— Не все, — развел руками Славик. — Басовый ключ трудный. Да я и так играю! Зачем мне эти ноты?
— Слава, ты опять! — нахмурился Кирилл. — Я тебе сказал, что только по нотам можно. В скрипичном ключе уже хорошо играешь. И басовый надо так же, тогда сразу сможешь интересные взрослые вещи играть, а не только “Жили у бабуси”.
— Аха-ха… Жили у бабуси Ксени, — запел Славик.
— Кто меня зовет? — В прихожую вышла и Ксения Николаевна. — Тоняша пришла! Вот и замечательно, прямо к пирогу. Давайте в комнате стол накроем, как при Михал Кузьмиче. Бывало, соберутся у нас друзья, так мы всегда в комнате чаевничали. А потом нам Кирюша играл.
— А теперь почему не играет? — спросила Тоня.
— Вот и я говорю ему — надо играть. Сегодня в первый раз попробовал, такая мне радость.
Когда Тоня съехала с квартиры, Мила по-настоящему поняла, что такое одиночество. Не топотал в выходные Славик, не гремели посудой на кухне. Себе Мила ничего и не готовила, только чай грела. Она и есть не хотела, была бы её воля — и на работу не шла бы. Сидела бы целыми днями в своей одеяльной норе в обнимку с ноутбуком. В доме поселилась унылая тишина, без всякой надежды на ожидание. Разогнать её могла только музыка Вадима.
Мила купила хорошие наушники, дорогие. Чтобы они полностью отделяли её от внешних звуков. Она не хотела слышать мир вокруг себя, а только игру или голос Лиманского.
Он не так часто давал интервью, и то немногое, что было в интернете, Мила переслушивала по многу раз. Наизусть выучила. Она все искала в его словах хотя бы намек на воспоминания или какие-то мысли о том дне, что они провели вместе. Но он ничего не говорил ни о Царском селе, ни о Павловске. Зато часто о Рахманинове и стремлении на родину. А еще вот то, в день концерта, на который они с Тоней пошли. Тогда он сказал о неожиданной встрече… Мила уже не хотела ни надеяться, ни ждать.
Перед самым Новым годом выпал снег. Лег на крыши и на зубцы древних стен кремля, припорошил схваченную тонким льдом Клязьму.
Мила все-таки решила нарядить елку и пошла за ней. До елочного базара было недалеко. Город преобразился, как это и всегда бывает в Рождество и Новый год. Иллюминация, витрины с елками и шарами, венки, гирлянды, какие-то плакаты и призывные объявления о скидках. Больше света, больше суеты.
Но главное — снег. Он выбелил скверы и улицы. Насыпало его много, убрать весь не успевали. Между тем сильного мороза не было, и лепка снеговиков и игра в снежки увлекала и взрослых, и детей.
Мила шла и думала: ”Как странно — люди радуются первому снегу в начале зимы. А потом, в феврале, уже не хотят её и ворчат, что снег им надоел”.
Еще она думала о том, что в Павловском парке он укрыл сосны в Старой Сильвии, и шустрые белки с блестящими глазками-бусинками и пушистыми хвостами оставляют на снегу дорожки маленьких следов.
Мила купила елку. Большую, живую, разлапистую. Нести дерево до дома было тяжело. Ничего не стоило взять искусственную в магазине — там оставались даже несколько, они не понадобились для оформления зала, а на улице директор ставить не велела. Но Мила хотела аромата хвои, колючих веток, смолистого ствола и того неповторимого кратковременного волшебства, что дарило дому живое дерево.
Еще раньше она взяла в магазине самую большую устойчивую крестовину и теперь смогла закрепить ель, даже не подвязывая к стене.
Мила поставила дерево посреди комнаты и не торопилась наряжать, только гирлянду накинула на ветки и включила. А свет погасила. Засмотрелась на разноцветные огоньки — синие, красные зеленые. Они мерцали, бежали, тускнели и разгорались, отбрасывая блики на стену. Отражались в зеркале и в темном незанавешенном окне, как будто там тоже стояла елка. А потом огоньки расплылись, потому что на глаза Милы навернулись слезы.
Нет! Она не станет плакать и сидеть в тишине не будет. Сейчас включит ноут и найдет свою любимую запись. А может быть, уже есть новые, с последних концертов кто-нибудь выложил в группе. Они же ездят за Вадимом, эти странные женщины — его поклонницы. И потихоньку снимают, хоть это и запрещено. Или телевидение снимает, музыкальные и новостные каналы.
Она с нетерпением ждала, пока на ноуте загрузится страница. Свет так и не зажгла, только настенную лампу у кровати. Вот и группа вконтакте, вот вкладка с видео. Да! Есть новые с концерта, и даже фрагмент пресс-конференции. Вадим говорил по-английски, Мила ничего не понимала: во-первых, не так хорошо знала язык, но главное — волновалась. Это всегда происходило, когда она слышала его голос.
Мила жадно всматривалась в экран, ловила интонацию и выражение лица. Она сразу заметила, что выглядит он усталым. Лицо осунулось, и взгляд странный, как неживой. Смотрит и не видит. Но когда Лиманский заиграл — это снова стал прежний Вадим! Неукротимо страстный и нежный, томительно чувственный и… беспросветно печальный. Он играл с оркестром, потом, как всегда, несколько вещей на бис. Овации в зале, и мгновенная тишина, стоило ему после поклона сесть за инструмент.
Последняя вещь… Мила не знала, что это, но… как будто болезненная просьба или жалоба. Повторялись и повторялись аккорды, а мелодия все не могла подняться. И никакой надежды… Что же это? Мила стала смотреть в обсуждении, она хотела знать, что за вещь. И нашла — Шопен Prelude in e-moll… Сколько тоски и безнадежности. Последние аккорды упали как камни на крышку гроба.
Мила прижала руки к груди, оцепенела. Где же тот свет, который всегда был в его музыке… Она послушала еще и еще раз, хотела убедиться, что ошиблась, показалось, но нет… все так. Он потерял надежду, отчаялся. Не ждет больше. Значит, раньше ждал! А она молчала. Ни шагу не сделала навстречу, не попыталась помочь ему. Лелеяла свои страдания, страх, гордость, обиду, неуверенность, или что еще? Не позвала…
Елка все мерцала, и огоньки расплывались, слезы стояли в глазах, а заплакать Мила не могла. Все в ней как будто застыло, даже губы не разомкнуть, чтобы вслух произнести его имя. А надо кричать! Чтобы через темноту и одиночество он услышал и узнал, что она есть, что любит, помнит, хочет к нему.
Она легла, поджала колени к груди, вобрала голову в плечи, закрыла лицо ладонями, зажмурилась. Сознание будто выключилось. Далеко слышалась музыка. Мила долго лежала так, не спала. И было что-то еще… немного страшно… В комнате живое существо, там, за елкой, простучали по полу лапки, легко, по-кошачьи. Кошка! Откуда она тут? Мила спустила ноги с кровати, пошла смотреть и правда увидала за елкой кошку. И узнала.
— Ириска… Дейнерис? — позвала Мила, но кошка даже ухом не повела. Она яростно точила когти обо что-то на полу. Мила не могла разглядеть, что там, подошла ближе. Тогда кошка пригнулась, повернула голову и глянула на Милу, глаза сверкнули зеленым в темноте. Ириска отпрыгнула в сторону, в угол, исчезла. А на том месте, где она была Мила увидала свою разодранную сумку и… проснулась в кровати.
