Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна (бесплатные полные книги txt) 📗
— Думаешь, он ее послал?
— Конечно, он. И дурацкую легенду ей придумал. Только Катя врать не может. Для нее сейчас ее гибнущий сын — центр Вселенной, она ни о чем другом думать не может.
— Может, все-таки врет про сына?
Маша покачала головой.
— Врать она может только в том случае, если у нее вообще нет детей.
— Что-то я не понял, — озадачился Шульман.
— Да все просто: не может никакая мать ни из какой выгоды говорить о болезнях и самоубийстве ребенка, если ничего подобного в помине нет. Побоится беду накликать.
— Это опять женская логика.
— Я в этом уверена, — настаивала Маша. — Короче, мне кажется, что все тут придумано именно Стольниковым.
— Сейчас скажешь, что и Григорьеву он убил, — съязвил Остап.
— Нет, не скажу. У меня нет доказательств.
— А как же женская логика?
— Ну тебя, — отмахнулась Маша. — И еще, я думала, что и страховка с завещанием — тоже вранье, подделка. Так нет, все в порядке. Не пойму только, почему Аня эту поездку держала в секрете. Может, она там собиралась искать документы Цацаниди?
— Где? В Греции? — удивился Остап.
— Да, Цацаниди ведь грек был.
— И он ездил туда перед смертью?
— Не знаю, но ведь можно было с кем-то передать или почтой послать.
Маша Рокотова допила свой чай, Остап Шульман — кофе.
— Значит, так, — сказал Остап, когда они вышли из ресторана, — машина моя у конторы на Петровке, тут недалеко. Ты подождешь меня полчасика в вестибюле, а потом мы к Бобровой поедем, идет?
— Идет, — согласилась Маша.
43
Не успели Маша и Остап подойти к зданию управления милиции, как откуда-то из ближайших кустов материализовалась пожилая дама в старомодной кокетливой шляпке, дешевеньких туфлях на шпильках и в узком полосатом костюмчике а-ля Шанель. Лет ей было…
В общем, как говорит Машина мама:
— О, возраст — это самая большая ее беда. В душе двадцать пять, в мозгах восемнадцать. В паспорте ужас, на лице кошмар.
Дама кинулась наперерез Шульману.
— Остап Ибрагимович! Остап Ибрагимович!
Маша обалдела.
— У тебя и правда такое отчество?
— Нет, Исаакович, — отмахнулся Шульман. На лице его крупными мазками была написана вся палитра чувств, которые он испытывал по отношению к явившейся ему женщине.
— Остап Ибрагимович! Миленький! Как же так! Что же они Алешеньку-то все не отпускают? Я же жду-жду, а они не отпускают.
— Анна Феоктистовна, — обреченно начал Остап, видимо, далеко не в первый раз, — поймите, ваш сын находится под следствием, и вряд ли его уже скоро отпустят. Вы уж приготовьте себя к этому…
— Да что же это вы говорите! Я же все объяснила следователю. Алешенька не мог убить эту девочку. Я совершенно уверена, конечно же, не мог.
Возмущение Анны Феоктистовны было очень искренним, а убежденность — совершенно непоколебимой.
— Послушайте, — снова стал уговаривать ее Шульман. — Как вы можете быть уверены? Он сам-то ничего не помнит, он же не соображал ничего. А вы говорите — не мог.
— Вот видите! — тут же сменила «показания» дама. — Именно, что он ничего не понимал, значит, был в состоянии аффекта, его нельзя наказывать!
— Какой аффект! Он же обкуренный был до умру!
— Вот-вот! Он не виноват!
Маша видела, что Шульман сейчас взорвется, как перегревшаяся скороварка, и решила вмешаться.
— Анна Феоктистовна, состояние опьянения, в том числе и наркотического, является не смягчающим, а отягчающим вину обстоятельством.
— Вы следователь? — строго спросила дама, поворачиваясь к Маше.
— Нет, я журналист.
Маша слегка втянула голову в плечи, готовая услышать отповедь по полной программе: мол, не суйся не в свое дело. Но Анна Феоктистовна ловко схватила ее за куртку.
— Напишите! Напишите, что мой Алешенька не виноват! Вы поймите, я мать! Я знаю лучше. Он никогда, слышите, никогда не принимал наркотики! Это все выдумки милиции. О! Я знаю, им просто надо на кого-нибудь навесить дело, вот они и схватили моего бедного мальчика…
Остап аккуратно отодрал старушечьи лапки от Машиной куртки, потом решительно взял Анну Феоктистовну за плечо и слегка встряхнул.
— Слушайте, вы, мама Алешенькина, ваш сын зверски убил девушку. Нанес ей двадцать восемь ножевых ранений, из которых больше половины — смертельные. И мне плевать, что он ничего не соображал. Доказательств выше крыши. И, между прочим, у этой девушки тоже есть мама и папа. И вот они-то как раз верят в то, что ваш сын виноват. И, если б его не посадили, ее папа своими руками разорвал бы вашего Алешеньку на куски. Это вы понимаете?
Дама ошарашенно смотрела на Шульмана, по ее враз побелевшему лицу потекли слезы.
— Остап Ибрагимович, — залепетала она, — так, значит, если он наркоман, так ему же наркотики нужны, у него же эта… ломка будет, да? Мне бы как-то ему передать нужно, а я и не знаю, где их и купить-то… Остап Ибрагимович, может, вы мне поможете, где-нибудь достанете?
Маша чуть не расхохоталась, несмотря на всю трагичность ситуации, а Остап просто задохнулся от возмущения.
— Вы с ума сошли! Какие наркотики в тюрьму?! Вы что?!
— Ой-ой! — Анна Феоктистовна зажала рот рукой. — Как же ему помочь? Я же должна…
Шульман, наконец, разозлился всерьез.
— Раньше надо было помогать. А теперь, что выросло, то выросло.
Он схватил Машу за рукав и втащил в здание.
Где полчасика, там и час. В обещанные тридцать минут Остап не уложился. Маша устала сидеть в вестибюле и вышла на улицу. И тут же пожалела об этом: пугливо озираясь, на нее надвигалась Анна Феоктистовна. Отступать было уже поздно, старушка уже опустилась на скамейку рядом с Машей.
— Простите, ради Бога, — начала дама, — как вас зовут?
— Мария Владимировна, — обреченно ответила Рокотова.
— Машенька, — тут же проникновенно заговорила старушка, — вы скажите своему пареньку, помог бы он моему сыночку.
— Это не мой паренек, а оперуполномоченный Шульман. От него не зависит судьба вашего сына. Если хотите совет, то наймите вашему сыну хорошего адвоката.
Старушка вздохнула.
— Хороший адвокат больших денег стоит. У меня их нет. Раньше вот Алешенька хорошо зарабатывал. А теперь хорошей работы не стало. Он, бедненький, так расстраивался, даже руки на себя хотел наложить.
— Кем он работал? — спросила Маша, просто чтобы что-нибудь спросить.
— Программистом. Хорошие деньги платили. Он ведь не такой, как эти сегодняшние выскочки, когда он институт окончил, еще как следует учили.
— Простите, а сколько вашему сыну лет? — заинтересовалась Маша.
— Сорок. Такой, знаете ли, критический возраст…
Маша поразилась: сорок лет! Мальчику Алешеньке!
— Анна Феоктистовна, это уже не мальчик, это, извините, взрослый мужик, да и не первой свежести.
— У вас есть дети? — грустно спросила дама.
— Есть, — нехотя ответила Маша.
— Мальчик или девочка?
— Два мальчика.
— Большие?
— Школу в этом году заканчивают.
Анна Феоктистовна кивнула.
— Скажите, Маша, если бы ваши дети стали принимать наркотики, вы бы заметили?
Маша задумалась.
Тимка? Конечно, заметила бы! Тимка, плоть от плоти, родное сердечко. У него нет никаких тайн от нее, а она чувствует его каждой клеточкой. Она даже оценки, которые он получил в школе, узнает не по дневнику, а по его глазам. Конечно, она заметила бы любое изменение в его состоянии и настроении.
А Кузька? Ох, да тем более! И именно потому, что он не плоть от плоти, и своему материнскому чутью здесь Маша доверять не может. Если за Тимку она отвечает только перед собой и Ильдаром, то за Кузьку — и перед обществом, и перед Богом… Раз уж взяла на себя этот крест, должна нести, чего бы это ни стоило. А если еще вспомнить гены, наследственность, то прямо жутко становится. Не дай Бог упустить, покатится, как снежный ком. Нет, не заметить она бы не могла. Так она и ответила Анне Феоктистовне.
