Ты, я и Париж - Корсакова Татьяна Викторовна (мир книг .TXT) 📗
— Добрый вечер. — В наступившей тишине ее голос прозвучал неестественно громко.
Отец ничего не ответил, Амалия продолжала улыбаться, Серафим тоже ухмылялся и рассеянно поигрывал ножом, дядя Вася хмурился, и только Серебряный вежливо кивнул в ответ на приветствие.
Что дальше? Ощущение такое, словно ее появлению, мягко говоря, не рады. Может, в ее отсутствие что-то случилось? Почему все так на нее смотрят? В любом случае оставаться на пороге — глупо, надо двигаться к столу.
Каблуки были очень высокими, а паркет в обеденном зале очень скользким. Нужно идти осторожно, выверять каждый шаг. Господи, какой кошмар…
Когда Тина наконец добралась до своего места, она чувствовала себя как пробежавший всю дистанцию марафонец.
— По какому случаю вырядилась? — громким шепотом поинтересовался Серафим, так и норовя заглянуть в вырез ее платья.
Что значит — по какому случаю? Она вырядилась по случаю семейного ужина. Здесь же так принято…
Тина украдкой осмотрелась и залилась краской стыда. Сегодня все было не так, как вчера. Мужчины были одеты по-домашнему просто: отец и дядя Вася в рубашки и брюки, Серафим и Серебряный в тенниски и джинсы, а Амалия… Амалия казалась эталоном сдержанности и вкуса. Закрытое черное платье, скромная нитка жемчуга, волосы, стянутые в узел на затылке, макияж если и есть, то настолько искусный, что его и не заметишь.
А тут она — вся такая расфуфыренная, размалеванная, красная, как пожарная машина… От стыда захотелось провалиться сквозь землю или, на худой конец, спрятаться под стол.
— В этом доме ужин подают в половине восьмого, дочка, — голос отца звучал угрожающе спокойно.
— Но ты же сказала… — Она бросила беспомощный взгляд на Амалию.
— Я сказала — в половине восьмого, — улыбка Амалии стала еще шире. — Ты, наверное, невнимательно меня слушала.
— Да, наверное, я ошиблась. — Тина уткнулась в тарелку. Она совершенно точно помнила, что сказала Амалия, но понимала, что спорить бесполезно.
— Я еще недоговорил! — голос отца ожег, точно хлыстом. — Клементина, на кого ты похожа?!
Тина испуганно одернула платье.
— Как можно явиться к ужину в таком непристойном виде?! Это платье, — отец поморщился, — годится только для панели.
Амалия наклонилась к отцу, шепнула ему что-то на ухо, тот молча кивнул, сказал уже мягче:
— Дочка, я понимаю, что семнадцать лет ты была предоставлена самой себе и твоим воспитанием никто не занимался…
— Это неправда! — ее голос дрожал от обиды. — У меня был дед, и я не росла на улице! — Жизнь научила ее, что нужно защищаться, если не хочешь остаться аутсайдером, надо отвечать ударом на удар. — А ты, — она вперила взгляд в отца, — привез меня сюда и бросил! Ничего не показал, ничего не объяснил!
— Клементина! — в голосе отца зазвенел булат. — Мы обсудим это позже, не за ужином.
— Почему?! — Она уже не могла остановиться, копившееся все эти дни напряжение нашло наконец выход. — Ты же можешь себе позволить прилюдно сравнивать меня с проституткой!
— Ого, а у девочки есть коготки! — сказал Серафим восхищенно.
— Замолчи! — рявкнул отец. — Не смей вмешиваться, когда я разговариваю со своей дочерью. А ты, — он сейчас смотрел только на Тину, — будь любезна, выйди из-за стола. Вернешься, когда переоденешься в приличную одежду и умоешься.
Вот она — новая жизнь во всей красе! А баба Люба говорила, что хуже не будет…
Тина решительно встала, обвела присутствующих напряженным взглядом. Ее новая семья… Какая прелесть! Слезы были уже близко, закипали в горле, грозили вырваться наружу. Надо спешить…
Тина забыла про высокие каблуки и скользкий паркет. До двери оставалось совсем ничего, когда она упала. И не упала даже, а рухнула, больно ударилась боком и коленом, некрасиво, как в глупых комедиях, проехалась по зеркальному паркету. В довершение всех бед порвалось проклятое платье, разъехалось от подола до подмышки, задралось до самой талии.
— Ну что же ты так неосторожна, Клементина? — послышался над ухом голос Серафима. — Дай-ка я тебе помогу!
Она молча оттолкнула тянущиеся к ней руки, чтобы не разреветься в голос, до крови прикусила губу, держась за ушибленный бок, встала, выбежала из зала. Силы воли хватило, чтобы добраться до комнаты. Тина еще успела защелкнуть замок и только потом расплакалась. Заливаясь горючими слезами, она сбросила туфли, содрала ненавистное платье и принялась методично кромсать его на кусочки. Плотная ткань рвалась с трудом, но Тина очень старалась, вымещая на платье злость и обиду.
Слезы закончились, когда она добралась до розы. Тина даже не заметила, как они высохли и когда ушла злость. Осталась только пустота и глухая обида. А еще твердая уверенность, что все произошедшее было срежиссировано заранее. Амалия! Это все ее рук дело. Но за что? Что плохого она сделала этой стерве?..
Тина подошла к зеркалу, полюбовалась своим отражением — синяк на полбедра, опухшее от слез лицо с черными потеками туши. Надо умыться и переодеться, смыть с себя это мерзкое чувство, негативную информацию, как сказал бы дед. Разумеется, она не станет возвращаться обратно к людям, которые только по какому-то недоразумению считаются ее семьей. У нее нет семьи, она сама по себе. И вообще, возможно, детский дом — это не такой уж плохой вариант.
Решение сбежать родилось спонтанно. На тот момент оно показалось Тине очень разумным и очень аргументированным. Здесь она все равно никому не нужна, даже отцу. Он просто исполнил свой долг, приютил бедную сиротку. Приютить-то приютил, а вот что делать с ней дальше, не знает. Наверное, точно такое же происходило с ее дедом в далеком прошлом, семнадцать лет назад. Но тогда у Тины не было права голоса, а сейчас она взрослая, почти совершеннолетняя. Она вправе самостоятельно распоряжаться своей судьбой…
В дверь постучали. Девушка бросила взгляд на часы — девять вечера, ужин наверняка уже закончился.
— Тина! Эй, деточка, открывай! — послышался из-за двери голос Надежды Ефремовны. — У меня поднос тяжелый, открой быстрее!
Она немного поколебалась, а потом все-таки распахнула дверь.
— Что так долго-то? — спросила Надежда Ефремовна, ставя внушительных размеров поднос на журнальный столик. — Вот, я тебе покушать принесла.
— Это он вам велел? — Тина покосилась на поднос.
— Кто?
— Мой отец.
Повариха покачала головой, сказала:
— Заходила Леопольдовна, просила принести тебе ужин в комнату, сказала, что тебе нездоровится. А тебе и правда нездоровится? Может, врача вызвать?
— Не надо врача, уже все в порядке.
— А что лицо заплаканное?
— Ничего.
— То-то я и вижу, что ничего! — Надежда Ефремовна подбоченилась. — Леопольдовна нервничает — это же неслыханное дело! Яков Романович ходит мрачнее тучи, даже от вечерней чашки кофе отказался. Иван Матвеевич, гость евоный, уехал сразу после ужина, хотя горничные ему уже и гостевую комнату приготовили. И Серафимка куда-то на ночь глядя укатил. Наверное, в Москву, денежки сестричкины проматывать. И только Амалия, — повариха поморщилась, — ходит довольная, как кошка, которая мышку съела.
Тина усмехнулась: уж ей ли не знать, какую именно мышку съела эта драная кошка.
— Ай, да бог с ними! — Надежда Ефремовна махнула рукой. — Мне главное, чтобы дите голодным спать не легло. Кушай, пока не остыло.
Тина посмотрела на поднос. Волнение волнением, а есть по-прежнему хотелось очень сильно, тем более что для осуществления ее плана понадобятся силы и информация, а повариха, по всему видать, любит поговорить.
За информацией дело не стало. Пока Тина уплетала ужин, простодушная Надежда Ефремовна выболтала ей все «военные тайны». Главное, Тина выяснила, что при желании и определенном везении удрать из поместья вполне реально, и даже не нужно ломать голову, как пройти мимо поста с охраной. Можно воспользоваться другим путем, тем, через который проникает в дом приходящая прислуга. По словам Надежды Ефремовны, в глубине сада есть «черный ход», лазейка в заборе. Лазейка выводит прямо на дорогу, а там двести метров — и автобусная остановка. Последний рейс до райцентра уходит в половине одиннадцатого, Тина украдкой посмотрела на часы — было двадцать минут десятого, у нее еще есть час на сборы. Надо только спровадить Надежду Ефремовну. Она широко зевнула, виновато посмотрела на повариху.
