В огне аргентинского танго - Алюшина Татьяна Александровна (бесплатная регистрация книга txt) 📗
– Заботливые у тебя работники, – заметила Лиза.
– Даже слишком, – кивнул Глеб.
И они вдруг замолчали. Напряженная неловкость и ожидание чего-то непонятного повисли над ними. Лиза взяла чашку с блюдцем, откинулась на спинку дивана, сделала несколько глотков, с удовольствием отметив про себя, что чай замечательный, и как раз то, чего хотелось бы. А если закрыть глаза, то можно представить, что никакого тяжелого разговора не было и не будет, а за окном холодно и промозгло сыро, и темень безлюдная страшная вокруг, дикие поля и леса, ни одного огонечка на километры, а здесь безопасно, и уютно потрескивают дрова в камине, и этот душистый чай, и можно подумать…
– Ты изменился за эти два дня, – глядя в чашку, тихо сказала Лиза, пресекая все свои трепыхания и недоумения душевные, и посмотрела на него: – Это из-за того, что я на тебя накричала?
Протасов сидел рядом, слева от Лизы на диване, чуть наклонившись к столику, и с явным удовольствием запивал чаем тягучий медок, который набирал из хрустальной розеточки маленькой ложечкой. Он не ответил сразу, сделал еще пару глотков, медленно поставил чашку на блюдце, положил на него же ложечку, медленно откинулся на спинку дивана, помолчал, развернулся к Лизе, поразглядывал ее несколько секунд.
– Я ходил в лес, – признался он, посмотрев ей в глаза. Помолчал. – Не хотел и не собирался, не думал даже, но что-то будто тащило меня туда, и я шел и шел. Далеко забрался. И вдруг привиделось так явно, что я снова оказался в палате с Алисой, в ее последние часы. Как ты там говорила? Прокричаться? Вот я и кричал. Наверное, долго. Не очень помню что, обвинял всех, плакал, а потом не помню как отключился. Что-то изменилось после этого леса во мне. Я не очень понимаю, что. Вот ты психолог и веришь в какую-то там жизнь после смерти, вот ты мне и объясни, что дальше.
– Я детский психолог, к тому же не практикующий, – осторожно, словно боялась порвать тонкую нить его доверия, протянувшуюся к ней, напомнила Лиза.
– Да? А по мне, так очень практикующий, – усмехнулся саркастически Протасов.
– Просто ты сам уже был готов к изменениям, тебе нужен был только какой-то толчок…
– Вот ты и толкнула, – снова усмехнулся он. – Ну, ты же как-то поняла, что нужно сделать.
– Да ничего я не поняла! – разнервничалась Лиза. – Просто не могла видеть тебя таким, и мне захотелось как-то встряхнуть тебя, заставить выйти из этой замкнутой зоны, в которой ты спрятался от мира и лелеешь свою боль.
– Она мне приснилась, – неожиданно признался Глеб. Он словно не слышал того, что говорила Лиза, посмотрел внимательно на нее и поразил еще одним признанием: – Ни разу не снилась за все эти два года, а мне так хотелось, чтобы снилась. А тут вдруг так явно, я даже чувствовал, как живую. Ты же во все это веришь, так растолкуй мне, почему именно сейчас, как мне это все понимать и что она хотела мне сказать, объяснить.
– Я попробую, – неуверенно пообещала Лиза.
Посмотрела в чашку, которую, позабыв, так и держала в руке, осторожно поставила ее на стол, как великую хрупкую драгоценность, посмотрела на Протасова и, решительно вздохнув, понизив голос, настойчиво попросила:
– Но сначала расскажи мне про Алису.
– Что? – не понял такой просьбы Глеб.
– Все, – тихо, но с нажимом сказала Лиза и предложила отправную точку: – Начни с того, как она родилась.
Глеб молчал и смотрел на нее долгим задумчивым взглядом, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Лиза не мешала ему принимать решение и ждала. Он передвинулся, сел ровно, откинул голову на спинку дивана, закрыл глаза и тусклым голосом, словно продираясь через что-то трудное в себе, произнес первую фразу:
– Первые три месяца после того, как Алиса родилась, я не брал ее на руки, боялся, что сломаю что-нибудь ей, такая она была маленькая и хрупкая.
Произнеся это, он замолчал. Надолго. Время тихо плыло, прогоравшие в камине дрова потрескивали. Лиза ждала, затаив дыхание, – не торопила, не подталкивала вопросами, понимая, что никакими уговорами она не сможет заставить его говорить дальше, если только он сам не решится.
– А когда я в первый раз взял ее на руки… – вдруг неожиданно произнес он охрипшим голосом, открыл глаза, поднял голову, посмотрел на дрова в камине и продолжил рассказ…
Верочка в кухне, держа большой разделочный нож в руке, стояла, задумавшись над огромным румяным пирогом. Вот бы эта Дюймовочка что-то сделала такое, чтобы Максимыч в жизнь вернулся, думала она, ведь смогла же его встряхнуть! И храбрая какая, кричала на него будь здоров, ни черта не боялась! А Вера иногда как глянет в его глаза, так дрожь пробирает – словно в страшное заглянула, такой он неживой ходит. И жалко его ужасно – мужик-то хороший, настоящий, а как его горе-то скрутило.
Они знали, что дочка у него умерла, на селе говорили, уж как местные прознали – он-то вообще молчок об этом, может, когда дом продавали риелторы или сами бывшие хозяева где проболтались. А на селе-то как: на том конце говорят, а на другом уж и отвечают – ничего не утаишь. Да только и там мало что про это дознались – сколько лет дитю было и от чего погибла – одни догадки. Вот и строили версии одна страшнее другой на свое развлечение.
Вера вздохнула, перекрестила пирог и принялась резать на добрые большие куски. Пар поднялся от горячего печива, заполнив всю кухню божественным запахом.
– Удался! – похвалила себя и порадовалась Вера.
Она сложила на большое блюдо несколько самых смачных кусков, с самой середки, подхватила и понесла угощение в гостиную. Подходя ближе, услышала голос хозяина и разобрала начало фразы:
– Она была такой умненькой…
Вера остановилась как вкопанная, потом подошла поближе к приоткрытой створке двери – сама оставляла ее так, чтобы удобней было блюдо с пирогом заносить, и прислушалась повнимательнее.
– В три годика говорила: «Папочка, надо придумать правильное решение», – говорил он с явной улыбкой.
Верочка тихо-тихо отошла на пару шагов, поставила блюдо с пирогом на комод, вернулась к двери, отчетливо понимая, что прерывать хозяина сейчас никак нельзя. Хоть потоп, хоть конец света!
Это ж такое происходит! Повернул в жизнь Глеб Максимович – тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! Вот тебе и Дюймовочка! Ай да девочка!
А он рассказывал. И Верочка поняла, что начала всхлипывать, так трогательно он про доченьку вспоминал, и тут же зажала рот углом фартука, чтобы не потревожить его.
В дом вошел Коля, неся дрова для камина, скинул уличные резиновые боты с ног, остался в толстых вязаных носках и так и пошел по коридору, и встал, как вкопанный, увидев зареванную жену, стоявшую у дверей в гостиную и явно подслушивающую чужой разговор. Хотел было прикрикнуть на нее за излишнее любопытство женское, да она, заметив его, сделала строгое лицо, приложила палец к губам, призывая к тишине, и резко махнула ладошкой, подзывая к себе, предлагая присоединиться.
Коля вздохнул, вернулся в прихожую, максимально осторожно и тихо сгрузил на пол дрова, тихонько подошел к жене и прислушался.
Следом за ним, прям по пятам, вошел в дом за какой-то надобностью к хозяину Витяй, скинул свои дворовые боты, родные братцы Колиных, рядком с ними и поставил и в шерстяных вязаных носках двинул дальше.
– Опть! – прокомментировал ситуацию Витяй, обнаружив семейную пару за явным подслушиванием под дверьми гостиной.
Они резко повернули головы на его голос, сделали страшные лица, замахали на него руками, прикладывали на пару пальцы к губам, требуя абсолютной тишины и соблюдения конспирации, и снова продолжили прослушивание. Витяй подобрался ближе к ним, и так бочком, бочком, вытягивая голову ухом вперед, пристроился рядом. Так и замерли они втроем и слушали…
Глеб начал рассказывать с трудом, Лиза видела, что первые несколько фраз он заставляет себя произносить. Но постепенно теплые, яркие воспоминания о ребенке захватили его, и он улыбнулся один раз, потом еще и вот уже полностью погрузился в то время, когда Алиса была совсем маленькой, и просветлел лицом.
