Босс по обмену (СИ) - Блэк Тати (читать полную версию книги .txt) 📗
Она не знала, сколько времени провела здесь, надрывно рыдая, пытаясь вместе с этими дикими звуками вытолкнуть наружу всю боль и освободиться от того, что невыносимо ныло. И вот наконец не осталось ничего, кроме блаженной опустошенности, но она знала, что это не навсегда. Что боль ещё вернется, накатит удушливой волной, скрутит внутренности и будет грызть душу, но сейчас была рада хотя бы этой короткой передышке.
Она сама не помнила, как пришла к реке — той самой, где ещё вчера они снимали рекламный ролик — счастливые, беззаботные… глупые. Вернее, это она была таковой. А Шаталов просто играл. Играл в рекламе, играл в жизни, играл жизнями… А она была рада обмануться настолько, что даже не заметила, насколько глубоко этот человек вошёл ей под кожу. Она была самоуверенна настолько, что воображала, будто сможет его отпустить. Хотя отпустить в конечном итоге оказалось гораздо проще, чем удержать. Чем попытаться выслушать и поверить.
У нее просто не хватало на это души. Усталой, измученной души, которая теперь хотела лишь покоя. Того, чего рядом с этим мужчиной не было бы никогда.
Она с головой погрузилась в тот вакуум что он создал вокруг них, что оба они создали, и почти забыла о том, что он не просто уедет, а вернётся к жизни, в которую она не вписывалась.
А впрочем, нет, она не забыла. Просто так часто повторяла себе эти слова, что они потеряли смысл. Значение стало иметь лишь то, что происходило между ними. И разве это можно было сыграть? Это желание и эту страсть? Нет. Другое дело, что кроме этого не было, наверное, ничего.
Хотя он сказал, что все изменилось. И в этом был прав. Все действительно изменилось, потому что каждый из них теперь должен вернуться к собственной жизни. И ничего общего между этими двумя путями не было.
Возможно, она просто искала поводы отступить, вместо того, чтобы рискнуть. Но ей уже было не восемнадцать лет, чтобы с головой бросаться в чувства и бездумно связываться с тем, с кем не могла ощущать себя спокойно и надёжно. В конце концов, ее решения влияли не только на ее жизнь. Бабушка и Коля полностью зависели от нее и ради них она должна была быть осторожной в своем выборе. И расклеиться сейчас она не могла — это слишком непозволительная для нее роскошь. И поэтому ей немедленно следовало встать и вернуться на работу. Выполнять свои обязанности так, чтобы никто не догадался, насколько она разбита.
Карина поднялась, опираясь подрагивающими руками о ствол дерева, у которого сидела, и тщательно отряхнулась. Ноги подкашивались, но она заставляла себя идти. Преодоление. Вся жизнь — сплошное преодоление — себя, обстоятельств, препятствий. Справится и с этим.
Когда она вернулась в офис, там царила мертвенная тишина, только Муринский тараторил о своих московских похождениях, мало волнуясь о том, что его никто не слушает. Держа на лице нарочито безразличную маску, Карина натянула наушники, ища забвения в рядах цифр и звуках музыки.
Тишина, впрочем, продолжалась недолго. Через час в кабинет к ней заглянула Таисия Антоновна, и Карина поняла, что даже если бы сумела каким-то образом вычеркнуть все, что было между ней и Шаталовым из памяти и души, окружающие все равно не дали бы ей забыть об этом человеке.
Деликатно откашлявшись, женщина спросила:
— Кариночка Олеговна, а Владислав Николаевич сегодня больше не появится?
— Думаю, нет, — ответила Карина, делая глубокий вдох и напоминая себе о том, что ее сотрудницы не в курсе всего происходящего и их вопросы закономерны. Если, конечно, Муринский не успел растрепать о своем пари с Шаталовым на все Заборье, на что, в общем-то, был вполне способен. Скорее, стоит удивляться, если он не будет болтать об этом на каждом углу. — Владислав Николаевич закончил здесь свою… работу, — добавила она, чтобы покончить с этой темой.
— Значит, вы от нас скоро уйдете? — спросила женщина.
Святая наивность.
— Нет, — отрезала Карина. — С чего бы?
— Ну, вы же… у вас же… с Владиславом Николаевичем…
— Что? — спокойно уточнила Ангелова.
— Ну… любовь! — быстро ответила Таисия Антоновна и смутилась.
— Вам показалось, Таисия Антоновна, — сказала Карина в ответ.
— Но как же… он на вас так смотрел, мы думали свадьбу гулять скоро будем…
— Таисия Антоновна, смотреть — не значит жениться, — терпеливо, как ребёнку, объяснила Карина. — Так что мне жаль, но ни на какой свадьбе никто гулять не будет. Во всяком случае, на моей. А вот вас мы, быть может, и выдадим ещё во второй раз, — натянула она на лицо улыбку, надеясь, что та вышла не слишком кривой. — Если идти по пути вашей же собственной логики, Сергей Афанасьевич с нашего завода кидает на вас весьма многозначительные взгляды…
Замечание попало точно в цель. Таисия Антоновна смутилась окончательно и, пробормотав в ответ нечто нечленораздельное, стремительно выскочила из кабинета Карины. Ангелова же устало потерла виски, борясь с подступающей головной болью. И с тоской по несбывшемуся, что всколыхнулась на дне души, куда она затолкала все, связанное с Шаталовым. Все, что хотела похоронить, но не имела на это пока ни единого шанса, потому что при каждом упоминании о Владе боль выносило на поверхность мощной волной. И воспоминания, как обломки с морских глубин, выбрасывало на берег ее жизни, где она могла только смотреть на них с сожалением, раз за разом проживая то, к чему не было возврата.
Она сумела как-то выдержать до конца дня. Уходила последней, но на этот раз торопилась поскорее покинуть здание, где все напоминало о Шаталове. О том вечере, когда он вернулся в офис за чем-то забытым, а потом они застряли на размытой дороге. О вечере, который перевернул всё. И который казался теперь таким далёким, вызывая острую тоску о том, что было всего лишь ложью. Планом по совращению стервы.
Стервы… интересно, это все, что сумел разглядеть в ней Влад? Господи, как он, наверное, смеялся над их домом… над бедной обстановкой, потрёпанной мебелью и старой техникой… над бабушкой и Колей, что потянулись к нему всей душой. Последняя мысль причиняла боль гораздо более острую, чем осознание того, что он потешался над ней самой.
Как она теперь объяснит своим домашним, что Шаталов больше не придет? Как переживет их разочарование, которое било по нервам гораздо сильнее собственного?
Коля никогда не имел отца. Она знала, что ему очень не хватает именно мужского плеча рядом. Она помнила, как он, тогда ещё четырехлетний, быстро привязался к Лёше. Она помнила, как он плакал, когда она сказала, что тот в их жизни больше не появится. И вот история повторялась.
Карина попросту боялась идти домой. Боялась не выдержать, когда увидит, как расстроится брат. И бабушка. Ее наивные, доверчивые родные люди…
Мысль о них укрепила ее в решении, что эта страница жизни перевёрнута. Она не желала рисковать не только своим покоем, но и покоем самых близких для себя людей. Не могло быть и речи о втором шансе для Шаталова. Она должна защитить Колю и бабушку от того, что неминуемо кончится плохо.
Но было легко говорить себе все это и гораздо сложнее подавить новый приступ боли, когда, выходя из здания, автоматически повернула голову туда, где ее обычно ждала машина Шаталова. Сейчас там было пусто. И почему-то это вызывало разочарование, словно она надеялась подспудно, что он будет ее ждать. Как всегда…
Всегда… слово, которым так легко кидаются в юности. Если уж быть рядом — то всегда. Если уж любить — то навсегда. Но проходят годы, накладывая на жизнь свою печать и «всегда» все чаще трансформируется в «никогда».
Никогда Шаталов не вернётся. Никогда она не даст ему шанса. Никогда не забудет. Его. И его ложь.
Казалось, напоминания о нем поджидают ее на каждом шагу. Преследуют, попадаясь на глаза. Встают в горле удушающим комом. Жгут глаза подступающими снова и снова слезами. Множество мелких на первый взгляд деталей, рождающих огромную боль.
И снова — переполненная маршрутка, везущая ее мимо бесконечных лесов и полей. И снова — толкающиеся люди, простые рабочие, так непохожие на Шаталова. И снова — ощущение, что осталась с этой жизнью один на один и ждать помощи неоткуда.
