Невеста Красного ворона (СИ) - Субботина Айя (бесплатные серии книг TXT) 📗
— Ма’ну?.. - Аврора напряженно ждет ответ.
— Он врет, - без заминки отвечаю я.
И… сам себе не верю.
Что-то глубоко во мне с громким визгом лопается, и воспоминания об Авроре соскальзывают с нитки реальности, словно бусы.
— Но’лу давным-давно лежит в могиле, - говорит Шэ’ар без капли сожаления. - А этот… отравлен материнской злобой.
Прошлое вертится передо мной, как карусель из фильма ужасов: оно непонятное и необъяснимое. Страх пробирает до самых костей. Шепот матери: «Ты должен убить Аврору». Лицо брата за миг до того, как он последний раз в жизни закроет глаза. Он что-то хрипит, но я слышу только одно имя: Аврора.
Аврора. Всюду Аврора.
Навязчивая идея. Идея фикс. Алая точка в центре моего фокуса.
Ее фотографиями заклеена вся комната Но’лу.
Мотаю головой. Нет-нет, это моя комната заклеена ее фотографиями. Или… его?
Но ведь мы один и тот же человек?
— Ма’ну, ради Богов, скажи, что это ложь, - молит Аврора. - Скажи, что ты и есть Но’лу.
Я хочу сказать, но не могу произнести ни слова.
— Это он так сказал? - Отец находит время зло и от души рассмеяться. - Он правда так сказал?
— Аврора, не слушай его.
— Но’лу давно мертв, Рора. Я лично закрыл крышку его гроба.
— Лжешь! - хриплю я и делаю резкий выпад.
Хлопок - и моя голова идет кругом. Эхо разносится где-то под потолком, и трещины мелодично раскалывают мою жизнь на до и после.
Кровь на груди растекается по рубашке влажной алой розой. Мне почти не больно, потому что сердце пылает, будто политый бензином леденец. Запах горелой плоти поселяется в ноздрях. Я знаю, что мне уже не выйти отсюда и тем более не отобрать свою бабочку, но я все равно буду идти к ней, пока остаются силы сделать хоть полшага.
Звуки постепенно угасают и в расплывчатом мире я вижу Аврору, которая пытается вырваться вперед, но попадает в ловушку рук Шэ’ара. Она что-то кричит, протягивает руки, и я тянусь ей навстречу, но все-таки падаю: сперва на одно колено, а потом навзничь. Удар затылком об пол вносит неразбериху в и без того полную кашу образов.
Мне уже не подняться. Но и не хочется, потому что истина всплывает на поверхность, безобразная, как утопленник.
Мать всегда любила брата больше, чем меня. Потому что он умел сочинять сказки, которые служили ей отрадой в дни одиночества, потому что он сочинял стихи и потому что был смертельно болен. А я… Моим единственным талантом было умение прекрасно уживаться с сотнями выдуманных персонажей в голове. Я хорошо помню, когда она впервые назвала меня его именем: у свежей могилы, в которую только что швырнула горсть земли. Наклонилась ко мне и сказала: «Мы никому не скажем, кто лежит в гробу, правда, Но’лу? Ты ведь не хочешь снова в больницу?»
Я не хотел в больницу. Я хотел вырваться из клетки и играть в футбол. Я бы притворился хоть дьяволом, лишь бы сохранить свободу. В конце концов, какая разница, кто лежит в гробу? Это был наш с нею секрет. Для всех я был Ма’ну, но для матери - ее любимым несчастным сыном.
Я смотрю в ночное небо сквозь трещины в стеклянном куполе и мне все равно, что осколок размером с ладонь летит вниз и взрывается брызгами в полушаге от моего лица. Бабочки улетают одна за другой. Я обессилено тяну руку, пытаясь поймать хотя бы одну, но пальцы хватают пустоту.
Сердце пропускает удар.
— Не улетай, моя любимая ар’сани, - шепчу в небо, полное обсидиановых искр. - Я умираю, видишь?
Как я оказался в той машине с матерью? У меня есть лишь размытый образ двух пар рук на руле. А потом, после яркой вспышки, образ Авроры в машине, когда она врезалась в мой «Ламборджини». И шепот матери: «Ты должен убить Аврору» сливается с голосом брата: «Аврора…»
Прошлое и настоящее так тесно переплелись, что я и сам не могу отличить правду от вымысла.
Все и всегда меня обманывали. В моей никчемной жизни есть лишь одна правда - моя прекрасная бабочка.
— Не бросай меня, - уговариваю ее вкусом крови на губах.
Стеклянный купол глухо лопается и осколки летят в меня сотней лезвий гильотины.
В последний миг перед тем, как закрыть глаза, я почему-то с улыбкой осознаю, что сам стал бабочкой, пришпиленной десятками кусочков стекла, в каждом из которых отражается мой уродливый мертвый брат.
И я, наконец, слышу его предсмертный шепот: «Аврора… ни в чем не виновата. Я предал ее».
Конец первой части
Часть вторая
Глава двадцать четвертая: Аврора
Полгода спустя
— Два слова для канала «Палитра», Аврора! - Какой-то ушлый журналист тычет мне в лицо диктофон.
— Ваша выставка произвела настоящий фурор, - не отстает его собрат по ремеслу. - Правда, что вашу феноменальную картину «Бабочка» коллекционер, пожелавший остаться неизвестным, за баснословную сумму приобрел в свою коллекцию?
Я просто иду сквозь плотный коридор тел и даже не морщусь, когда меня слепят вспышки фотоаппаратов. За мной семенит мой агент: юркий парень по имени Алекс (страшно обижается, когда я называю его просто Саша) и отвечает на все вопросы заготовленными фразами. Сегодня точно не тот день, когда им будет чем поживиться.
На улице ждет машина и я с облегчением ныряю в салон. Стаскиваю туфли, разминая затекшие ступни.
Алекс садится на сиденье около водителя и командует:
— В гостиницу.
— Когда самолет? - спрашиваю я, когда машина выруливает на магистраль.
— Завтра утром. Не волнуйся, ты успеешь походить по магазинам.
Как же, успею: только если буду делать это прямо сейчас, вместо сна и отдыха.
— Поспишь в самолете, - угадывая мои мысли, предлагает Алекс. - Кстати, поздравляю.
— С чем?
— «Бабочка» ушла за пятьсот тысяч. - Он прищелкивает языком. - Поздравляю, моя хорошая, теперь ты официально одна из самых дорогих звезд на художественном олимпе.
— Ты… правда продал «Бабочку»? - не верю своим ушам. - Я же просила не выставлять эту картину!
— Но клиент захотел именно ее, - пожимает плечами Алекс. - Брось, моя хорошая, это же просто картина. Нарисуешь еще.
Я прижимаюсь лбом к стеклу, злая, как демон.
Это не просто картина. Но ему все равно не понять.
— Так что, - Алекс поворачивается ко мне и подмигивает, словно заговорщик, - едем по магазинам?
— Нет, устала. В гостиницу.
Моя жизнь так круто переменилась, что мне кажется, прошла целая вечность, а не шесть месяцев. Сто восемьдесят дней после моего воскрешения - так я называю ту точку, которая разделила жизнь на до и после. Нане нравится называть меня Фениксом, а Марго вообще ничего не говорит, просто скупает, как сумасшедшая, все газеты и журналы, в которых есть хоть какое-то упоминание обо мне. Газетчики даже придумали мне новое имя.
Теперь я не Черная королева.
Я - Комета.
Почему именно Комета[1]? Потому что теперь рисунок этой бабочки украшает мое тело.
И это отдельная долгая история.
В гостинице меня уже ждут букеты: несколько от парней с выставки, которым я отказалась давать номер своего телефона, один от хозяина галереи, которому так много лет, что его цветы можно принять без зазрения совести и страха нарваться на скандал в прессе. И последний - с роскошными синими розами. Даже не нужно смотреть карточку, чтобы понять, от кого он. В моей жизни остался единственный выпендрежник, который никак не хочет понять значение простого слова «нет».
— Я возьму вот эти, - говорю девушке-администратору, забирая букет декоративных гвоздик.
— А остальные? - не понимает она.
— Выбросите или заберите себе, если они вам нравятся. Мне все равно.
— Но вы даже не посмотрели… - слышу в спину ее встревоженный голос.
Надеюсь, она все-таки заберет цветы. Жаль, если букеты пропадут - цветы ведь ни в чем не виноваты.
Я почти сразу проваливаюсь в сон и просыпаюсь ровно за пятнадцать минут до будильника. Так теперь всегда, и даже разница из-за смены часовых поясов не имеет значения. Организм словно сам знает, что впереди его ждет пытка пробуждением и делает жизни назло.
