Девушка в зеркале (сборник) - Ахерн Сесилия (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Изобретатель прикрепил ей на виски и лоб присоски, подсоединил провода к машине. Щелкнул выключателем.
— Опишите мне нужную картинку, и именно ее вы и будете видеть, — сказал он.
Он легонько пробежался пальцами по ее волосам, волнистым и мягким, словно бархат. Вдруг его кто-то окликнул — справа к ним подходил его коллега. Они поздоровались.
До свидания, скоро увидимся, сказала она. Он рассеянно кивнул и быстро прижался губами к ее нежным пальцам. Ее кожа всегда была такой теплой, такой мягкой. Она быстро отдернула руку, чтобы не скомпрометировать его в присутствии коллеги, и ушла. Он вновь повернулся к знакомому, и они принялись обсуждать дело, долгие месяцы не дававшее им обоим покоя. Он слышал, как она еще раз крикнула ему «пока», но был так увлечен разговором, что не ответил. Она поймет. Они ведь еще увидятся. А потом он услышал шум. Страшный, ужасный звук, который ему не суждено забыть. Коллега схватил его за руку, так сильно, что он почувствовал, как ногти впиваются ему в кожу. И все понял. Но так и не смог оглянуться. Он не хотел, чтобы до скончания веков перед его глазами стояла эта кошмарная картина, потому что знал: каждый день он будет переживать этот ужас снова и снова. И во сне, и наяву. Каждый божий день.
Когда следующим утром Джудит пришла на работу, голова ее была низко опущена, лицо скрывала волна каштановых волос. Она не смела встретиться взглядом с изобретателем. Не поднимая глаз, прошла мимо него по коридору и направилась в кухню. Открыв дверь и увидев стол, она замерла. Он приготовил ей завтрак — впервые. Горячие сосиски, яйца, помидоры, черно-бе-лый пудинг, грибы. Посреди стола красовалась тарелка поджаристых тостов в окружении самых разных джемов и соусов. Он хотел предугадать любое ее желание.
Она покачнулась, и он бросился вперед, чтобы поддержать ее, но в этом не было необходимости: из-под длинного, слишком большого для нее пальто показалась маленькая ручка и крепко ухватилась за дверной косяк. Джудит повернулась к нему лицом, и тогда-то он все увидел. Ее левый глаз, под которым чернел синяк, так опух, что едва просматривался зрачок. Кожа вокруг глазницы цветом напоминала гнилой персик. Заметив выражение его лица, Джудит быстро отвернулась. Его заколотило от злости. Давненько он так не кипятился, не бурлил от злобы. Со времен Джудит. Его Джудит. А теперь эта Джудит. Тоже его, понял вдруг он и так сильно сжал трость, что у него побелели костяшки пальцев.
Ему так много хотелось ей сказать — и закричать, и потребовать, чтобы она рассказала, кто с ней так поступил. Его переполняли эмоции и вопросы, но с чего начать, что говорить? Ошибешься — и все, она тут же уйдет. Она казалась такой хрупкой, такой зыбкой. Как перышко — легчайший ветерок, и она в то же мгновение от него улетит.
Наконец старик немного успокоился. Бешеная ярость ушла, и его стала бить дрожь — реакция на произошедшее. Он прокашлялся, собираясь заговорить, но она его остановила — замахала рукой, словно регулировщик на перекрестке. Рукав пальто сполз, обнажив предплечье, и он увидел желто-черные, уродливые синяки, обвивавшие ее руку до локтя.
— Не надо, — твердо сказала она.
И он не стал.
Потому что знал: он не сможет.
Не сможет жить, потеряв ее.
— Ни о чем не спрашивайте, — продолжила она, — а я не буду спрашивать, зачем вы сделали все это… — Она махнула рукой в сторону накрытого стола.
Он смутился, но прекрасно ее понял. Кивнул, хотя она стояла к нему спиной, потому ее замечание не требовало никакой реакции.
Они сели за стол. Радостное возбуждение, охватившее его утром, испарилось без следа. Они ели в тишине. Она клевала, как птичка. Да и он ел без аппетита.
Пришло время первого посетителя — парня лет восемнадцати, которого, по его словам, презирал собственный отец. Он хотел создать себе новые воспоминания о том, как они с отцом проводят время, тогда, глядя на него, он бы не расстраивался, понимая, сколь многого лишился. Никакого драматизма и экзотики, никаких недостоверных разговоров — совершенно обычные воспоминания: отец на стадионе смотрит, как он играет в футбол; отец радуется, когда он забивает гол. Смеется над его шутками. Просто находится рядом. Внимательный. Неравнодушный.
Изобретатель зря боялся, что Джудит на следующий день не придет. Как всегда, она надела платье, но на этот раз — с длинными рукавами и высоким воротником, скрывающим то, что он увидел вчера. Но было слишком поздно. Теперь эта картина до скончания века будет стоять у него перед глазами, стоит ему только прикрыть веки. Синяк на лице Джудит потемнел, потом пожелтел. Через несколько недель все стало как прежде. Нет, неправда! Как прежде уже не стало. Этот яд отравил все. Он исковеркал, изувечил их чудесный, гармоничный союз. Так продолжалось до тех пор, пока однажды она не постучала к нему поздно вечером. Сложившись пополам, она кашляла, заливая крыльцо кровью. Он никак не мог понять, откуда же берется вся эта кровь. Она не позволила ему вызвать полицию и «скорую». Даже не разрешила промыть раны — она и сама справится. Ей надо было где-то спрятаться.
Закрывшись в ванной, она просидела там целый час. Лишь по доносившимся звукам льющейся воды и редким всплескам он понимал, что Джудит еще жива.
Она вышла, одетая в его рубашку. Казалось, перед ним маленькая девочка, стянувшая у мамы полосатую блузку. Она спала в его кровати, он спал — вернее, лежал с закрытыми глазами — на диване. О том, что случилось, не было сказано ни слова, хотя он с трудом удержался от того, чтобы не засыпать ее вопросами.
Спустя несколько дней она подошла к нему:
— Может, поговорим?
— Разумеется. Ко мне сейчас придет клиент, но, может, вы подождете на кухне?
— Я и есть ваш клиент. — Джудит уселась в кресло напротив.
От удивления изобретатель потерял дар речи.
— Но я не буду вам ничего рассказывать, — сказала она.
Он коротко кивнул и промолчал: боялся, что голос его выдаст.
— Я знаю, вы никакой не психиатр. И терпеть не можете, когда люди вдруг начинают изливать вам душу.
— С вами все по-другому.
Она грустно улыбнулась:
— Вот мое воспоминание. То, что я хочу себе придумать. Это тот день, когда я сюда пришла.
Он сразу понял, что она имела в виду.
— Вы открыли мне дверь. Таким счастливым я вас еще не видела. Заинтригованная, я промолчала, но улыбнулась. У вас была такая обаятельная, такая заразительная улыбка. И вы были рады, что я улыбнулась вам в ответ. «Доброе утро, Джудит», — сказали вы. «Но меня зовут Мэри», — ответила я. — Она не отрывала от него глаз, блестящих от слез.
Какое красивое имя — Мэри, подумал он.
— А вы сказали: «Какое красивое имя, Мэри», — продолжила девушка. — «Спасибо», — ответила я. Вы провели меня в коридор, помогли снять пальто — вы ведь настоящий джентльмен. Показали мне кухню. Как только вы открыли дверь, я почуяла прекрасный аромат. Никогда еще не видела я такого чудесного, такого аппетитного завтрака. Никто и никогда ничего подобного для меня не делал.
Тогда я повернулась к вам и сказала: «Большое спасибо». А еще сказала, что еда пахнет совершенно изумительно и тостов аппетитнее я не видывала. «Никто и никогда ничего подобного для меня не делал», — добавила я.
А вы прямо расцвели от счастья.
Мы сели за стол, и я все съела. Все до кусочка, ведь все было так вкусно, а мне так хотелось показать, как я ценю ваши усилия. И я сказала вам, что ничего вкуснее в жизни своей не ела.
И вы расцвели еще больше.
Потом вы принялись за газету, и мы стали обсуждать всякие новости. Я спрашивала вашего мнения — не потому, что меня так уж интересовали статьи, а потому, что хотела услышать ваш голос. Потому что я люблю ваш голос. Потому что никогда прежде я не слышала голоса, от звуков которого мне становилось бы так спокойно и хорошо. Так спокойно, как не было еще никогда.
Его глаза заволокли слезы.
— Я так вам и сказала, и вы чуть не расплакались, — продолжила она. — А потом я спросила вас о машине: как вы до нее додумались. Я не стала спрашивать, почему вы решили ее изобрести, хотя мне всегда хотелось это узнать. Но я догадываюсь почему. До меня доходили всякие слухи о том, что тогда произошло, но я им совсем не верю. Но я не стану спрашивать вас о машине: теперь я и так знаю, что побудило вас ее создать. Да, теперь я знаю, каково это, когда слово уже вертится на кончике языка, но проходит мгновение — и момент упущен, и ты уже ничего не скажешь. А потом мечтаешь вырвать себе сердце из-за того, что так ничего и не сказала и не сделала. Я знаю, как вас раздражает, когда посетители требуют поселить в их память всякие дурацкие воспоминания — как будто они становятся спортивными звездами или изменяют женам с роковыми красотками. Потому что машина — совсем не для этого. Она нужна, чтобы исправить какое-то одно-единственное мгновение, чтобы все стало так, как было бы, если б ты не отвлеклась, или не была такой трусихой, или просто знала, что этот утерянный миг — единственный, когда ты обязана была сказать или сделать то, что хотела.
