Состоятельная женщина. Книга 1 - Брэдфорд Барбара Тейлор (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗
– Мы еще пока не господа, пора бы тебе запомнить! – заключила она, доканчивая за брата приготовление бутербродов: наложив один кусок булки на другой, она ловким движением, не лишенным известного артистизма, перевернула и разрезала каждый сандвич надвое.
Фрэнк обиженно отстранился от сестры: его нижняя губа задрожала, большие карие глаза наполнились горючими слезами, а испуганное личико сморщилось. Для своих двенадцати лет Фрэнк был очень маленьким. Его светлые волосы напоминали скорее цыплячий пушок, а молочной белизны кожа и мелкие черты красивого лица, казалось, принадлежали не мальчику, а девочке. Как же это было унизительно для Фрэнка, что из-за красоты он заслужил прозвище Пупсик и Нэнси на фабрике у Фарли, где он работал подручным прядильщика. Правда, Уинстон обучил его пускать в ход кулаки и давать сдачи, но обычно он предпочитал не делать этого, а молча, с достоинством удалялся восвояси, не отвечая на издевательства и насмешки. Таким он по существу оставался всю свою жизнь – чувствительный, вспыльчивый, он, однако, обладал способностью всегда подставлять под удар вторую щеку с презрительно-гордым видом. Светлые волосы упали ему сейчас на глаза, и он нервным движением откинул их со лба, умоляюще поглядев на Уинстона, своего всегдашнего защитника, который как раз кончил умываться.
– Чего она пристает? – всхлипывая, обратился Фрэнк к брату. – Я разве что-нибудь не так сделал? – От незаслуженной обиды по его веснушчатым щекам покатились горячие слезы. – Никогда она раньше не говорила, что я сало толсто мажу. А теперь начала придираться... – Распалившись, он стал всхлипывать еще сильнее, чувствуя себя глубоко несчастным.
Уинстон наблюдал за объяснением Эммы с Фрэнком, сперва недоумевая, а затем явно забавляясь. Он довольно быстро понял, что Эммин решительный тон и манера по-хозяйски вести себя означали не что иное, как присвоение себе материнской власти над всеми членами семьи и желание заставить их войти в привычную утреннюю колею. Уинстон прекрасно видел, что ее брюзжание насчет слишком густого намазывания вполне невинно и на брата она не собиралась сердиться. Закончив вытираться и положив полотенце, он привлек Фрэнка к себе и обнял за плечи.
– Ого! Да будь я проклят, если хоть раз такое видел! – воскликнул он, обращая свой взор к отцу с выражением притворного ужаса на лице. (Чтобы не рассмеяться, он даже прикусил губу.) – Вот уже никогда не думал, что доживу до такого дня, когда наша Эмма превратиться в скрягу! Никак на нее перешли привычки старика Фарли! – Хотя слова его могли показаться обидными, говорил он тем не менее без всякой злобы и глаза его при этом задорно поблескивали.
Эмма мгновенно повернулась в их сторону – лицо так и пылало от жара ревевшего в очаге пламени, отсветы которого делали ее волосы светло-золотистыми. В сердцах она даже пригрозила им ножом:
– Это несправедливо! Никакая я вам не скряга! Ведь правда, папа? – и тут же продолжила, не дожидаясь, пока он ответит. – У старого Фарли столько золота, что оно так и тянет его к земле. У него даже ноги стали кривые. А знаете, почему он стал такой? От скупости! Он даже ягодки пополам не разрежет, чтобы с кем-нибудь поделиться второй половиной! Вот он какой! – Она говорила возбужденно, но без злости, а на ее разрумянившемся лице застыло смущенное выражение. Словом, Уинстон имел все основания считать, что его поддразнивание попало в точку. Эмма больше всего на свете ненавидела скаредность, так что обвинение в скупости, пусть даже в шутку, было самым страшным из всех обвинений в ее адрес, какое только можно было себе представить. Вот и сейчас она была явно задета за живое.
Упрямо тряхнув головой, Эмма стала горячо оправдываться:
– Намазывать так густо? Да там же два дюйма толщины! Разве такой бутерброд съешь? Вас бы просто стошнило, помяните мое слово!
Все трое уставились на распалившуюся девчонку с пунцовыми щеками, по-прежнему продолжавшую размахивать ножом. И тут Уинстон не выдержал и рассмеялся – дольше лицезреть эту забавную картину у него просто не было сил. Джек Харт метнул в его сторону недоуменный взгляд – его густые черные брови изломанной линией сошлись на переносице. Какое-то время он ничего не понимал, тупо уставившись на сына. Но тут до него дошло, что Уинстон и не думает издеваться над сестрой, совершенно сбитой с толку и оскорбленной в своих лучших чувствах. Он несколько раз перевел взгляд с Уинстона на Эмму и обратно, пока веселость сына не заразила и его. Большой Джек хлопнул себя по колену и захохотал.
Сперва Эмма, вспыхнув, засверкала глазами, но потом лицо ее осветилось первой робкой улыбкой, становившейся все более заметной, пока наконец девочка не присоединилась к отцу и брату и тоже не рассмеялась.
– Ну и шум вы подняли из-за какого-то там дурацкого сала! – пробормотала она, давясь от смеха и положила нож на место.
Один Фрэнк по-прежнему не понимал в чем дело. Но тут и до него дошло, что все смеются от души, и он, последний из четырех, засмеялся, утирая рукавом серой рубашки еще не высохшие слезы. Эмма потянула его к себе.
– Не обижайся на меня, слышишь, Фрэнк? Я ничего плохого в виду не имела, глупыш! И не смей вытирать свой нос рукавом! – снова принялась она увещевать брата с притворной грубостью, приглаживая в это же самое время его волосы и нежно целуя в макушку.
Смех сразу помог разрядить напряженную атмосферу, еще сохранявшуюся в самом воздухе кухни, чудодейственным образом уступившую теперь место обстановке дружелюбия и общего доброжелательства. С облегчением вздохнув, Эмма вновь, с удвоенной энергией, принялась хлопотать по дому.
– Давайте-ка пошевеливаться, а то все опоздаем на работу! – строго прикрикнула она, бросив взгляд на часы, тикавшие на каминной полке. Они показывали без четверти пять: отец и брат должны выходить через пятнадцать минут.
Эмма протянула руку и пощупала стоявший под теплым чехлом чайник – он был еще горячий.
– Давай Фрэнк, – обратилась сестра к младшему брату, – отнеси чай маме. Вместо меня. – И Эмма налила чаю в глиняную кружку, щедро добавив туда молока и сахара. – Ты, папа, пожалуйста, займись очагом, чтобы не погас, пока не пришла тетя Лили. А ты, Уинстон, перемой посуду. Я сейчас упакую твои бутерброды – и можете идти. И не забудь про каминную решетку, пап!
Подавая кружку с чаем Фрэнку, она прибавила:
– Смотри, обязательно спроси маму: может, она хочет к чаю хлеба с джемом? И поскорей возвращайся, братик, а то у меня еще куча всяких дел осталась. И мне надо их все переделать до работы.
Фрэнк взял кружку двумя маленькими ручонками, осторожно пересек кухню – гулкий звук его шажков по каменному полу еще оставался в воздухе уже после того, как он начал подниматься по лестнице. Тихонько насвистывая что-то непонятное, Уинстон собрал между тем грязные кружки с тарелками и отнес в мойку, а отец принялся подбрасывать в очаг поленья.
Эмма не могла не улыбнуться про себя: еще бы, мир в семье восстановлен! Подойдя к столу, она начала заворачивать бутерброды в льняные салфетки, любовно подшитые матерью. Прежде чем завернуть бутерброды, она слегка смачивала салфетки, чтобы хлеб не черствел.
Джек весь погрузился в процесс поддержания огня. Тут потребовалась немалая сноровка в раскладывании кусочков угля – чуть ли не каждый у них был на вес золота – между поленьями, которые посыпались затем угольной пылью. Только в этом случае, он знал, огонь в печи не погаснет до прихода его сестры Лили, которая являлась теперь каждое утро, чтобы присматривать за Элизабет. В то время как Джек разворачивался всем своим массивным телом, чтобы достать каминную решетку, он не удержался и украдкой взглянул на Уинстона. Тот заученно-механическими, как машина, движениями мыл в раковине посуду – и отцу вдруг сделалось стыдно за недавний взрыв необузданной ярости. Между ними никогда не существовало никакой глубокой неприязни. Виной всему была та раздражительность, с которой и тому и другому не удавалось справиться. В сущности отец даже не винил сына за желание сбежать от Фарли, просто он не мог ему этого позволить. Хотя доктор Малкольм не говорил о здоровье Элизабет ничего определенного, Джеку не надо было медицинского заключения, чтобы подтвердить то, что он уже давно подозревал. Его жена при смерти. Отъезд Уинстона в такое время наверняка стал бы последним гвоздем, забиваемым в крышку ее гроба. Ведь Уинстон был ее любимцем. Конечно, она любила и остальных своих детей, но его по-особому: старший из троих, он внешне больше других походил на нее. Как же мог отец позволить ему уехать из дому? Но вместе с тем не мог и раскрыть сыну истинные причины своего отказа.
