Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения (читаем книги TXT) 📗
— Девочка! — протяжно просит меня отойти уставшая женщина в легкой ветровке цвета детской неожиданности, и я, наконец, отмираю. Бодро качу свою поклажу к бетонному столбу и опираюсь спиной на холодную опору. Да уж, потеряться здесь можно за пару минут, а уж разминуться с тетей Викой и вовсе секундное дело!
Несмотря на жуткий азарт, заставляющий бурлить мою кровь, я отчаянно пытаюсь сконцентрироваться на происходящем: вот молодая прыткая мамаша, вцепившись в лямку на рюкзаке сына, проворно лавирует между приезжими; вот пенсионер с длиннющей седой бородой в молодежных солнечных очках и яркой футболке с логотипом группы «Ленинград», лениво переставляет ноги, закатывая глаза к небу, явно сетуя на нерасторопную парочку, следующую впереди. А там шумная компания по очереди обнимает девчонку, только что спрыгнувшую с подножки вагона, шумно приветствуя подругу, на чьей голове красуются африканские косички. Смотрю, и сердце пронзает зависть — ей есть к кому возвращаться, есть ради кого толкаться в тамбуре, выглядывая приятелей в закопченное окно, есть с кем поплакать, едва ноги коснутся перрона. Мои же друзья разбежались, разъехались по разным точкам на географической карте в стремлении найти себя и поскорее избавиться от родительского контроля.
— Вот ты где, — застав врасплох, папина сестра сгребает меня в объятия, окутывая резким запахом шипровых духов.
Я не сразу прихожу в себя, смущенно улыбаюсь свой родственнице и как-то неловко похлопываю ее по спине, так не вовремя отмечая, насколько мягок ее розовый свитер. Наверное, ангоровый…
— Здравствуйте, — произношу сразу, как только она расцепляет свои руки, чтобы теперь вцепившись мне в плечи, слегка отклонить назад мое худенькое тельце. Смотрит внимательно, изучающе, словно я редкая зверюшка, чудом забредшая в контактный зоопарк.
— Ну вылитый Борька! — пусть комплимент и сомнительный, если учесть, что папа сильно набрал за те семь лет, что не приезжал к сестре, отчего его и без того внушительный нос расплылся по пухлому лицу, но все же благодарю свою тетку, не представляя, как вести себя дальше.
— Испугалась поди? Я в пробку встала, время-то какое, все с работы едут! Давай свои вещи, — живо, словно промедление может стоит нам жизни, Виктория начинает вертеться по сторонам. — Это все, что ли?
— Да, — краснею, когда тетя отбирает моего оранжевого товарища. — Взяла только самое нужное.
— Ну даешь! Я все утро переживала, что не смогу дотащить твои пожитки до парковки, а ты тут едва ли не с пакетиком стоишь! Как папка-то? Все жрет?
— По-старому, — теряюсь я от ее прямолинейности. А ей хоть бы что — нагло толкает зевак, все время подначивая меня ускориться. С легкостью школьницы минует площадь, вынуждая перейти на бег, ведь за этой прыткой дамочкой не так-то просто угнаться, и, постоянно оглядываясь, не отстала ли я по дороге, кивает в сторону автомобиля, брошенного у магазина.
— Ну, Борька! Говорила ему, не ешь, разнесет, как деда Геру, а ему хоть бы что! Как по скайпу не созвонимся, вечно колбасу наяривает! Ряха уже в монитор не влезает, боров! Не кисни, Лизок, теперь как человек заживешь! Я тебя объедать не стану, у меня фигура! — видимо, решив, что после папиного набега на холодильник, мне оставалось довольствоваться лишь водой, подбадривает меня тетя Вика, уже кидая мой чемодан на заднее сиденье своего старенького матиза. — Глядишь, и мать твою сюда перетащим, пока он и ее не съел.
Чувство юмора у нее странное, но, видимо, ее все устраивает, потому как она заливисто смеется, выруливая на дорогу. Я же лишь улыбаюсь, не желая обидеть свою родственницу, любезно согласившуюся меня приютить, пока я не решу вопрос с общежитием, и жадно изучаю архитектуру, мелькающую за окном.
— Живу я одна, — тем временем никак не уймется женщина, ради своей болтовни даже выключив магнитолу. — Дома бываю редко, но если мальчика привести надумаешь, лучше заранее предупреди, чтобы краснеть потом не пришлось. Меня-то ничем не смутишь, я твоего папку без штанов в душе застукала — так что после такого ничего не боюсь. А вот ты точно будешь краснеть, как помидор, по лицу вижу — скромница.
Она подмигивает, тряхнув каштановой шевелюрой, и для чего-то тычет мне в бок, переходя на заговорщический шепот.
— Парень-то есть, Лизок?
— Нет, — смущаюсь я такого поворота.
— Значит, найдем. Здесь их как грязи, хоть каждый день меняй. Так что подыщем, не переживай.
— Спасибо, конечно, но мне не надо.
— Ну, как знаешь. Может, и к лучшему, толку от них? Как с козла молока! Я после первого брака всерьез мужиков не воспринимаю, все как один — подлецы.
Замечание спорное, потому что с детства я верила, что счастливый брак возможен, и родители мои яркое тому подтверждение, но предпочитаю смолчать. Кто знает, что пережила моя тетя? Меня в подробности не посвящали, а бередить старые раны расспросами как-то не хочется.
За нескончаемыми разговорами тети Вики, я мало что успеваю запомнить — постройки все как одна сливаются перед моими глазами, не оставляя после себя в памяти ни чудных названий на неоновых вывесках магазинов, ни адресов, которые на такой скорости разглядеть нереально.
— Выпрыгивай, Лизка, приехали! — ворвавшись во двор с диким скрежетом шин, тетя глушит двигатель и раньше, чем я успеваю отстегнуть ремень безопасности, выбирается на улицу, громко хлопнув водительской дверью. Удивительная женщина, просто кладезь ненужной информации и нескончаемый источник энергии. Рядом с ней даже мне хочется двигаться поживее.
Не знаю, что я ожидаю увидеть за железной дверью ее квартиры, но мысленно настраиваюсь на худшее: не удивлюсь, если по утрам она совершает обрядовые танцы в своей гостиной, со всей дури ударяя в бубны, и вряд ли испугаюсь, если все ее полки заставлены замысловатыми статуэтками…
— Замок заедает, так что приготовься. Вот так наваливайся и крути, — хорошенько приложившись к металлической поверхности плечом, тетя кряхтит, и, наконец, совладав с замочной скважиной, произносит:
— Не пугайся, немного не прибрано.
***
Вика меня не обманула — ее почти не бывает дома. Два раза в неделю она и вовсе не приходит ночевать, но непременно звонит, желая удостовериться, что я не разгромила ее берлогу. Хотя, положа руку на сердце, я не думаю, что тут есть о чем беспокоиться: несмотря на современный ремонт, ее жилье больше напоминает захламлённую кладовку, нежели холостяцкую квартиру женщины, знающей чего она хочет от жизни. На окнах помпезные портьеры, перехваченные пушистыми кисточками, на полу — коврики крупной вязки с переливами всех мыслимых и немыслимых цветов, постель накрыта видавшим виды покрывалом, похоже, доставшимся ей от родителей, а новенький встроенный шкаф на фоне советской мебели, которую тетя специально высматривала на сайтах с поддержанными вещами — одно большое нелепое пятно, протянувшееся во всю стену спальни. Мама пришла бы в ужас…
Но вот что странно: будучи очень педантичной личностью, к окружающему меня безумию я привыкла довольно быстро. На второй день перестала брезгливо морщить нос, заметив разбросанные на полу в ванной вещи, на третий перестала собирать их за Викой и бросать в бельевую корзину, а, спустя неделю, относилась к пакету с мусором у входной двери, как к неотъемлемой части интерьера. Возможно, я стала неряхой, заразившись от родственницы удивительным, просто необъяснимым безразличием к дому, но желание навести здесь порядок без лишних усилий похоронила под ворохом действительно важных дел. Тем более что для Вики царящий вокруг бардак не просто результат лени, а самый настоящий протест, вызов чопорному обществу с чего-то решившему, что женщина непременно должна намывать полы.
— Вот кому надо, тот пусть и моет, а я это время проведу с пользой, — и именно этим она и занималась: работала, посещала музеи, часами расчесывала волосы, и заглатывала сериалы целыми сезонами, не желая томиться в ожидании долгожданной развязки.
Сейчас, спустя десять дней жизни под крылом тридцатипятилетней тетушки, я невольно стала ловить себя на мысли, что среди нас двоих — я больше гожусь на роль курицы-наседки.
