Надеюсь и люблю - Ханна Кристин (библиотека электронных книг .TXT) 📗
– Держись, Майк… Мы с тобой… Останься с нами… – снова и снова повторял отец.
Останься с нами. Это значит – не умирай. Значит, она может умереть.
– Звони 911, немедленно, – приказал отец дочери.
Казалось, прошла вечность, пока они вдвоем молча стояли рядом с матерью. И вдруг глухую предрассветную мглу прорезали вой сирены и скрип колес машины «скорой помощи», которая мчалась по подъездной аллее.
Через минуту в конюшню вбежали два санитара с носилками. Брет плохо понимал, что происходит. Он слышал только биение собственного сердца.
И не переставал молить Бога о спасении матери. Но стоило ему открыть рот, чтобы произнести молитву вслух, как что-то сдавливало горло, мешая говорить и даже дышать.
Тогда он зажал рот рукой, потом заткнул уши, закрыл глаза, оперся спиной на изгородь и стал молиться молча, изо всех сил.
Она умирает.
В ее сознании проносятся отрывочные мысли. Благоухающие после дождя розы, запах песка на берегу озера, где она впервые ощутила вкус поцелуя. Слишком многое вернулось к ней в переливчатой, густой сети сожаления.
Ее куда-то тащат, укладывают на узкую, неудобную кровать. Свет так ярок, что невозможно открыть глаза. Ревет мотор, и машина трогается с места так быстро, что это причиняет боль. О Господи, как больно…
Словно издалека она слышит голос мужа, ласковый, успокаивающий, тот, к которому привыкла за последние десять лет. Она не слышит голосов детей, но понимает, что они рядом и смотрят на нее. Больше всего на свете ей хочется сказать им хоть слово, которое ободрило бы их.
Из ее глаз текут горячие слезы и падают на наволочку неприятно пахнущей подушки. Ей хочется проглотить слезы, чтобы дети их не видели, но она полностью потеряла контроль над собой. Она не может даже поднять руку, чтобы помахать им на прощание.
Но может быть, она вовсе не плачет? Просто ее душа по капле покидает тело, и это никому не дано увидеть.
Глава 2
В молодости Лайем Кэмпбелл никак не мог покинуть Ласт-Бенд. Город казался ему маленьким, ничтожным и зажатым мертвой хваткой в кулаке его прославленного отца. Куда бы Лайем ни отправился, его сравнивали с отцом, отчего он чувствовал себя ничтожным. Даже дома на него смотрели как на пустое место. Его родители так любили друг друга, что в их доме не оставалось места для сына, который любил читать книги и мечтал стать пианистом.
К его огромному изумлению, Гарвард захотел видеть его в числе своих студентов. К тому времени, когда он окончил курс, стало понятно, что карьера выдающегося пианиста ему заказана – для этого недостаточно быть лучшим в Ласт-Бенде и даже в Гарварде. Возможно, хороший учитель помог бы ему, но у него не было ни ослепительного таланта, ни злости, ни отчаянной страсти стать лучшим из лучших. Поэтому он отказался от своей юношеской мечты и посвятил себя медицине. Он чувствовал, что не в силах проникать внутрь человеческой плоти, но может врачевать ее снаружи. Он занимался день и ночь, понимая, что такой заурядный человек, как он, добьется успеха, только став лучше других.
Он закончил курс намного успешнее своих приятелей и получил место, о котором можно было только мечтать. Его взяли в клинику, где лечили больных СПИДом. Эпидемия набирала обороты с устрашающей силой. Лайем поверил, что на этом поприще сумеет добиться успеха и признания и наконец почувствует себя настоящим мужчиной.
В палатах клиники, насквозь пропахших смертью и отчаянием, он научился многому, и только слова: «Все в порядке. Вы идете на поправку» – ему не довелось сказать ни одному пациенту.
Вместо этого он прописывал лекарства, которые никого не спасали, и на обходах пожимал с каждым днем слабеющие руки. Он принимал новорожденных, которым не суждено увидеть Париж, и без устали подписывал свидетельства о смерти. Вскоре он уже не мог смотреть на свою авторучку без содрогания.
Когда его мать умерла от сердечного приступа, он вернулся домой и стал заботиться об отце, которому впервые в жизни понадобился сын. Лайем не оставлял мыслей о том, чтобы снова уехать из дома и искать свое место в жизни, но тут встретил Микаэлу…
Майк.
Рядом с ней он наконец обрел свое место.
И вот теперь он сидит в больнице и ждет, когда ему скажут, будет она жить или…
Они здесь всего несколько часов, но кажется, что прошла вечность. Он представлял, как дети сидят в холле обнявшись и Джейси вытирает со щек брата слезы. Ему бы хотелось быть с ними, поддержать, но он боялся, что слезы, которые невольно катятся у него по щекам, окончательно подорвут их силы.
– Лайем?
Он вздрогнул и обернулся на голос. Движение было настолько резким, что он сдвинул с места носилки и тут же испуганно придержал их.
Перед ним стоял доктор Стивен Пени, главный врач отделения неврологии. Хотя они были ровесниками – обоим недавно стукнуло пятьдесят, – Стивен казался намного старше и выглядел усталым. Когда-то они вместе играли в гольф и не думали, что им придется встретиться при столь чудовищных обстоятельствах.
– Пойдем, – сказал доктор, тронув друга за плечо.
Они шли бок о бок по строгому больничному коридору, пока не свернули в отделение интенсивной терапии. Лайем заметил, как сестры из травматологии стараются избежать его взгляда, и впервые понял, что значит быть родственником больного.
Наконец они вошли в палату со стеклянными стенами, где на узкой койке за прозрачной занавеской лежала Микаэла. Она была похожа на сломанную куклу, привязанную за руки и за ноги к машине, поддерживающей в ней жизнь. Мониторы компьютера отражали показатели ее сердечной деятельности и внутричерепного давления. Дыхательный аппарат помогал ей дышать, в палате раздавались звуки работающего поршня.
– Ее мозг функционирует, но мы не знаем, в какой степени это следствие лекарств, – сказал Стивен и воткнул в ступню Микаэлы иглу. Она никак не отреагировала, и он воздержался от комментария, после чего провел еще несколько тестов, результаты которых мог оценить и Лайем. Понизив голос, он продолжил: – Нейрохирург уже на борту самолета и мчится сюда, но проблема в том, что мы не обнаружили ничего, что требовало бы его вмешательства. Мы постоянно исследуем ее состояние, контролируем давление и работу сердца. Стараемся не допустить кровотечения… Словом, делаем все, что в наших силах.
Лайем закрыл глаза. Впервые в жизни он пожалел о том, что стал врачом. Он предпочел бы оставаться в неведении, довольствуясь сознанием того, что здесь лучший в штате медицинский центр и лучшие врачи, которые сделают все возможное. Но он слишком хорошо понимал, что никакие врачи не могут помочь его жене в настоящий момент, что придется ждать и результат ожидания непредсказуем.
– Не представляю, как жить без нее… – вырвалось у него вдруг.
Стивен взглянул на приятеля, и глубокая печаль возникла в его глазах. На какое-то мгновение он перестал быть врачом и превратился в обычного мужчину – мужа, отца, друга.
– Ситуация прояснится к завтрашнему утру, если… – Он не закончил фразу.
Если она доживет до утра.
– Спасибо, Стив, – прошептал Лайем, так что его голос едва перекрыл шум дыхательного аппарата и мерное бульканье капельниц.
Стивен, который уже дошел до двери, вдруг обернулся:
– Мне очень жаль, Лайем.
Не дожидаясь ответа, он вышел, а спустя какое-то время вернулся в сопровождении нескольких сестер. Они переложили Микаэлу на носилки и увезли делать анализы.
Лайем в это время думал о том, что мужественность определяется вовсе не тем, что мужчина может прыгнуть с парашютом или вступить в единоборство с дюжиной вооруженных противников. Мужество – это хладнокровие в ситуации, когда кажется, что все потеряно. Оно проявляется в том, чтобы вытирать слезы со щек своих детей, когда и они, и ты сам понимаешь, что ничего не можешь сделать; чтобы, глотая слезы, идти вперед и молить Бога, в которого ты не веришь, о спасении – а значит, рассчитывать только на собственные силы.
