Танец страсти - Поплавская Полина (чтение книг txt) 📗
Малин и не ведала, что за ее метаниями по набережной кто-то наблюдает. Сейчас она вообще ничего вокруг не замечала. Ее движения были такими нервными и стремительными, что она вспугнула большую голубиную стаю, лениво собравшуюся у воды. Птицы взметнулись в небо плотной тучей. Несколько мгновений Малин стояла, зажмурившись, и это немного успокоило и даже рассмешило ее. “Ну вот, я уже и голубей гоняю…” Она примерила на себя облик десятилетнего мальчишки, гоняющего голубей: сначала прошлась вразвалочку, не заботясь о впечатлении, которое производила на прохожих на бульваре и продавцов в ларьках, потом попыталась залихватски свистнуть, но помешало отсутствие опыта. Зато истерика отступила, а пришедшее ей на смену состояние веселой злости тяготило гораздо меньше.
Сегодняшняя обида была большим, но далеко не первым в ее жизни разочарованием. Двадцать три года, а горечи накопилось лет на тридцать вперед — так она думала, когда очередной раз накатывала волна тоски. Малин не смогла бы объяснить, в чем тут дело: в сущности, у нее было не больше причин становиться трагической фигурой, чем у других людей, — просто ей нелегко было забывать то, что для большинства проходило безболезненно, не оставляя в памяти никаких следов. Может, именно поэтому, из-за ее неумения воспринимать все легко и естественно, многие женщины отзывались о ней с неприязнью, как о заносчивой гордячке, а мужчины… Их она привлекала, но лишь до той поры, пока они не становились свидетелями странных перепадов ее настроения — а уж тут большинство предпочитало ретироваться.
Малин часто злилась на себя — ну почему, почему она обязательно должна быть так неудобна окружающим?.. А потом задумывалась: может быть, дело не только в ней самой, а в чем-то, существующем помимо нее? Ей казалось, что какая-то истина, известная всем и каждому, упорно ей не дается.
Она брела, глядя на голубей, живым ковром покрывавших и набережную, и бульвар рядом. Голуби всегда нравились ей своей наивной важностью и доверчивостью. А еще — было одно воспоминание, такое дорогое для нее… Каждый раз, глядя на голубиную стаю, она могла точно восстановить все, что происходило тогда…
В кармане у Малин часто оказывался пакетик с кормом для голубей. И сейчас, отвлекаясь от грустных мыслей, она машинально начала кормить их. Сначала бросала кусочки хлеба себе под ноги, а потом, когда голуби обступили ее почти вплотную, раскрошила кусок и, присев на корточки, осторожно протянула им угощение на ладони. Избалованные вниманием голуби отнеслись к этому с опаской. Но Малин ждала, зная, что в конце концов они не устоят перед соблазном. Уже через несколько минут терпение победило недоверие, и самый отчаянный молодой голубь вспорхнул к ней на ладонь. Подхватив лакомство и пощекотав ладонь коготками в знак благодарности, он уступил место следующему смельчаку.
Кормить птиц Малин могла часами. Она растягивала удовольствие, выдавая маленьким обжорам по нескольку крошек за раз. Занятие успокаивало, как восточная медитация, и завораживало, погружая в воспоминания.
Это было два года назад. Они с Кристин сидели за столиком уличного кафе на площади Густава Адольфа и наблюдали, как дети кормят голубей. Самые маленькие дожидались, когда птица сядет им на ладонь, но прикосновение сухих коготков действовало на них, как электрический разряд: дети с хохотом вскакивали на ноги и, распугивая голубей вокруг, начинали бегать, крича и размахивая руками от восторга. Когда же эмоции отпускали, все повторялось сначала. Малин и Кристин веселились от души, глядя на это бесплатное шоу.
Вдруг Кристин как бы между прочим сказала:
— Меня завтра приглашают на просмотр в театр.
Малин замерла, но тут же решила, что невежливо показывать подруге зависть, которую она испытала, услышав такое, а потому нарочито небрежно поинтересовалась:
— Что за театр?
— Маленький, экспериментальный, но зато у него есть богатый спонсор. И это не сессионный контракт, а постоянная работа. По крайней мере, так говорит Ингрид, — спокойно, как о чем-то обычном, рассказывала Кристин, но глаза ее светились радостью.
— А-а, — только и смогла ответить Малин.
Кристин мечтала перестать мыкаться по балетным труппам, собиравшимся на один сезон, а то еще хуже — на один спектакль. Уже не один год она искала место, где можно было бы показать себя. Малин часто слышала от подруги сетования, что пробиться на главные роли невозможно. Как бы ты ни был талантлив, дальше кордебалета тебя не пустят. Если будешь очень стараться, может быть, попадешь на роль второго плана. Но главных ролей не видать, как своих ушей, пока танцуют все эти многочисленные примы.
И тут такая возможность — войти в труппу нового театра! В первое время в молодом коллективе все артисты имеют равные шансы выделиться. О таком сказочном стечении обстоятельств мечтали обе подруги Малин — танцовщицы со стажем, но без признания — Кристин и Ингрид.
Малин сосредоточенно размешивала соломинкой сок в бокале. Кристин молчала. Чувствуя испытующий взгляд подруги, Малин нервно подергала высокий ворот свитера.
— Я уверена, что вас примут, — невнятно промямлила она. Ей было стыдно признаться в том, чего она боялась: теперь Кристин будет не до нее, и танцы Малин, из дела жизни уже перешедшие в разряд хобби, постепенно станут всего лишь способом держаться в форме.
Надо было радоваться за подруг, но она, чувствуя себя двуличным, жалким существом, прятала от Кристин глаза, не в силах выдавить из себя обычного поздравления.
…Крошки кончились. Птицы все еще заинтересованно смотрели на нее, но Малин поспешила уйти. Она шла по набережной, вдоль длинного зелено-желтого коридора деревьев, прикрывавших собой трамвайную линию. Прямо перед ее лицом закружились два листка: один — кленовый, рыжий, как непослушные завитки на голове у Кристин, другой — тополиный, бледно-желтый, как пшеничная челка Ингрид. Малин шла быстро, но ветер не отставал, и листья плясали, вертясь перед нею, как будто были к ней чем-то прочно привязаны. Девушке даже захотелось остановиться, чтобы проверить свое нелепое подозрение. Но как только она замедлила шаг, рыжий лист взмыл ввысь, а бледно-желтый упал под ноги.
Кристин и Ингрид… Одна — внешне беззаботная, но с душой, остро реагирующей на любую несправедливость, вторая — самодостаточная, уверенная в себе красотка с печальными глазами. Обе были старше Малин и поэтому опекали ее.
— Что ты вдруг поскучнела? — допытывалась тогда Кристин.
— И вовсе я не поскучнела. Ты придираешься, — вяло отбивалась Малин, отводя взгляд.
Весна в том году выдалась непривычно ранней. Кое-где в тени, во дворах и парках, еще лежал снег, но он уже был темным, подтаявшим и, словно сама зима, таился от солнца по впадинам у корней деревьев. А улицы и площади были щедро залиты солнечным светом. Тем особенным, весенним светом, что так весело окрашивает все вокруг в яркие тона, и тогда цветные стены домов в старом городе, оттененные чернотой водосточных труб и крыш, начинают играть свежими красками.
Малин хорошо помнила то свое настроение. Весенняя радость в крови так резко превратилась в боль, сосредоточившуюся где-то на поверхности кожи… Страх перед собственной беспомощностью мешался со стыдом — как можно быть такой эгоисткой!
Подруги сидели, греясь в лучах ласкового солнца. Обе уже допили из синих кружек горячий шоколад и тянули через соломинки сок, когда от рассказа о своей поездке в Голландию Кристин неожиданно переключилась на обсуждение предстоявшего просмотра в театре. И, словно разбуженный ее словами, на площади поднялся порывистый ветер. Впрочем, для Малин он оказался кстати — провозившись несколько минут с прядями своих волос, которые черными змейками развевались на ветру, она получила возможность справиться с замешательством, вызванным новостью Кристин.
— Ты хотела рассказать мне о голландских борделях, — сказала Малин, надавливая соломинкой на волоконце апельсина в бокале.
