Осень и Ветер (СИ) - Субботина Айя (читать книги без регистрации полные .txt) 📗

Кстати, тот жест с рюкзаком и сладостями… До сих пор не пойму, как так случилось. Нет, Ян очень внимательный и делает все, чтобы завоевать Маришку: обеспечил ей комфорт со всех сторон, и у моей дочери даже есть отдельная комната, обустроенная как раз для ребенка, но он все равно никак не укладывается в образ все понимающего и умеющего разговаривать с детьми мужчины. Ян из тех, кто может принести ребенку букет цветов, но при этом не понимает, как выбирать детские влажные салфетки или книгу.

Чего нельзя сказать о его друге, Наиле.

Маришка ходит за ним, как хвостик — буквально прикипела. А все началось с того, что в самолете ей приспичило сесть рядом. Кстати говоря, Вероника до сих пор на меня дуется, что не запретила дочери эту прихоть. Сестра так радовалась, что их места рядом. Но что я могла сделать, если на прямой вопрос Маришки, не будет ли он против, если она займет место Ники, Наиль охотно согласился? Понятия не имею, о чем они там болтали, но через час Маришка благополучно уснула и проспала весь перелет. И с тех пор — Маришка всегда рядом с ним. К счастью, доктор совершенно равнодушен к лыжам и всему тому, ради чего люди едут на горнолыжный курорт, и почти на весь день уходит гулять в неизвестном направлении, но вечером он и моя дочь неразлучны. Он учит ее писать, считать, читает книжки, и как итог — вчера перед сном мышка заявила, что хочет стать детским врачом.

Я знаю, что нужно извиниться перед ним, нужно как-то осадить дочь, но я понятия не имею, как это сделать, потому что Наиль меня игнорирует. С самого приезда мы обменялись всего-то парой слов в духе «спасибо» и «ничего страшного». Общаемся через Маришку, которая, как воробышек, носит то его вопросы, то мои ответы. Не знаю, чем успела так его настроить против себя, но в некоторой степени это даже к лучшему. Его образ слишком сильно прикипел к Ветру, хоть это и звучит как бред сумасшедшей. Наверное, сиамских близнецов разделить проще, чем стереть с лица Ветра карие глаза Наиля.

— Я скоро начну ревновать к свой племяннице, — ворчит Вероника, когда Маришка, бросив лепить снеговика, бежит в сторону Наиля.

Странно, сейчас всего три часа дня, обычно он раньше вечера и не появляется.

Я прикладываю ладонь козырьком ко лбу и невольно засматриваюсь на этого мужчину. Знаю, что нельзя, но все равно смотрю. Его образ воскрешает в памяти человека, которого я в ту ночь вырвала из себя, словно больной зуб, но рана до сих пор кровоточит и нет никаких шансов, что она заживет в обозримом будущем.

— Слушай, ну помоги сестре наладить личную жизнь, — почти клянчит Вероника, приподнимаясь и поправляя прическу. — У тебя есть Ян, а я хочу этого красавчика.

— А как же «я не встречаюсь с мужчинами, у которых нет миллионного счета в банке»?

— Кто тебе сказал, что он простой смертный?

— Ну … разве он не детский хирург? — Я немного в ступоре, потому что чувствую себя единственной среди приехавших, кто не знает всем известную тайну.

— Фамилия Садиров тебе о чем-то говорит?

— Впервые слышу.

— Погугли на досуге, узнаешь много интересного.

— А в двух словах?

Ника закатывает глаза, как будто это я, а не она, начала разговор о страшной тайне друга Яна.

— Садировы — это нефть и игорный бизнес. Это огромные денежные мешки, и наш нелюдимый доктор — единственный наследник этого богатства.

Я перевожу взгляд на Наиля, который как раз поправляет Маришкину шапку и, присаживаясь на корточки, стряхивает снег с ее курточки. Есть что-то притягательное в этой скупой мужской заботе, что не дает мне отвернуться, хоть обычно я делаю это сразу же.

Сегодня он в светло-сером вязаном свитере с «горлом» под самый подбородок, простых темно-синих джинсах, коротком пальто и в спортивных ботинках. И снежинки в каштановых волосах так и просятся, чтобы их стряхнули.

Нет смысла врать самой себе — он мне нравится. Куда сильнее, чем должен бы нравиться друг мужчины, с которым я дала себе обещание попробовать строить отношения.

Но также нет смысла пытаться увидеть в моей странной симпатии что-то большее, чем просто интерес. Мне хорошо и комфортно в своей заново отстроенной раковине: ничто и никто меня не трогает, и даже Ян, с которым мы теперь много и активно общаемся, всего лишь интересный мужчина, который вполне может стать кем-то большим, если я пойму, что могу ему доверится. А любовь?

Я смотрю на весело что-то щебечущую Маришку, на то, как она активно жестикулирует, рассказывает нелюдимому доктору и при этом сверкает, словно умытое солнышко.

Любить я буду только дочь. Она, хочется верить, никогда не обманет, не предаст и не вычеркнет меня из своей жизни одним простым «заигрались».

Мне не больно. Потому что болеть уже нечему. И слава богу, что все закончилось так. Наверное, если я когда-нибудь встречу Ветра и по дикому стечению обстоятельств узнаю, что это — он, то обязательно скажу спасибо за эту прививку от романтической чепухи. Больше никаких сентиментальных разговоров, больше никаких наивных вскрытий раковины. И самое главное — больше никакого доверия. Ну и что, что это похоже на десятиметровый забор за колючей проволокой? Рано или поздно, я встречу человека со схожими взглядами на жизнь, и мы станем друг для друга хорошими сожителями. Это моя программа максимум. А чтобы никогда не забыть полученный урок…

Я бросаю взгляд на книгу, из которой, вместо закладки, торчит кожаный ремешок. Внутри нее прекрасное напоминание о том, как близка я была к тому, чтобы снова довериться не тому мужчине.

— Эй, ты на этой планете? — Ника щелкает пальцами у меня перед носом, привлекая внимание. — Я все понимаю, но пора бы забрать Маришку куда-нибудь подальше, где она не достанет моего будущего мужа.

Морщусь, но сдерживаю распустившуюся на языке колкость. Это же моя родная сестра — последний человек на всем белом свете, в чьих венах течет та же кровь, что и у меня. Я не стану ссориться с ней только потому, что формулировка о «будущем муже» кажется несколько поспешной. Пусть устраивает личную жизнь с кем хочет и как хочет. По крайней мере, нелюдимый доктор прекрасно ладит с детьми, а это уже хороший знак. Может, хоть в этот раз Ника найдет достойного мужчину и, наконец, остепенится.

Я прячу книгу в сумку, поднимаюсь, раздумывая над тем, стоит ли надевать перчатки, а сестра тем временем уже активно наводит марафет, разглядывая себя в ручном зеркальце.

— И лучше бы вас не было до вечера, — говорит вдогонку, улыбаясь своему отражению. — Кажется, Ян обещал экскурсию по всем модным бутикам.

Да, Ян обещал. Но мне это не очень интересно, поэтому я, как могу, открещиваюсь.

Чем ближе я подхожу к этой парочке, тем беспокойнее становится на душе. И сама не пойму, что такое. Наиль осознанно избегает меня, но если раньше я не могла найти причину этой неприязни, то теперь, кажется, она потихоньку начинает материализоваться. Чем ближе я к нему, тем отчетливее ощущаю невидимую упругую стену. Как будто между нами толстый кусок прозрачного желе, и чем больше усилий я прикладываю, чтобы пройти сквозь него, тем сильнее оно пружинит меня в обратную сторону. Нет ни единой трезвой причины для этого отторжения, но я его чувствую. И не сомневаюсь — Наиль тоже чувствует. Потому и держит дистанцию.

Я подхожу на расстояние метра, окрикиваю Маришку и ловлю свою Мышку в объятия. Она что-то крепко зажала в варежке и тут же тычет этим мне в лицо: какая-то красивая монетка неизвестного мне достоинства. Можно даже не спрашивать, откуда она.

— Может быть, ее нужно вернуть? — на всякий случай спрашиваю дочь, но взгляд поднимаю на доктора.

Он молча машет рукой, мол, никаких проблем. Поднимает повыше воротник пальто, сует руки в карманы и еще пару мгновений смотрит прямо на нас. И с каждой секундой напряжение становится все сильнее. Оно душит, проскальзывает в горло, словно трубка аппарата искусственной вентиляции легких и пытается закачать в меня то, от чего я добровольно и навсегда отказалась в ту бессонную ночь — заинтересованность в мужчине. И я вдруг понимаю, что вот она — причина, по которой меня тянет в противоположную сторону. И не причина это вовсе, а инстинкт самосохранения. У нас с доктором это, видимо, совершенно взаимно, не зря же он делает еще пару шагов назад, тем самым сводя на нет любые попытки нормально разговаривать. На таком расстоянии мы услышим друг друга, только если будем разговаривать очень громко, на радость всей округе.