Бархатная Принцесса (СИ) - Субботина Айя (прочитать книгу txt) 📗
Она просто сосредоточенно кивает и меня увозят в палату.
Снова берут кровь, проводят какие-то обследования, и все под чутким надзором Татьяны Михайловны. Я пытаюсь узнать, что со мной, но в конце концов просто отключаюсь после очередного укола.
Меня будит негромкий, но явно напряженный разговор. Олег и моя врач, они стоят за полуприкрытой дверью палаты, и я не могу разобрать ни слова.
— Я не всесильна, — слышу короткую фразу заведующей, и муж явно хочет что-то сказать ей в ответ, но замечает, что я за ними наблюдаю и тут же оказывается рядом.
Целует так нежно, что в душе щемит. Мне уже не больно, и в голове, наконец, перестало шуметь.
— Что с ребенком? — Это единственное, что сейчас важно.
— С ним все хорошо, — уверят Олег, улыбаясь. — Просто тебе придется поберечься, родная. И побыть здесь несколько дней.
Я устала от бесконечных врачей, от капельниц, уколов, от того, что все говорят хорошо, но становится только хуже. Я мотаю головой, впервые в жизни желая быть просто капризным ребенком, которому позволено все, даже сбежать из белых стен. Я так бы и сделала, если бы речь шла только обо мне, но на кону жизнь малыша, и если для его безопасности мне придется на девять месяцев прирасти к этой койке — я согласна.
Глава двадцать четвертая: Кай
— У Дани чуть не случился выкидыш после аварии. Нужно ее навестить.
— Выкидыш? — тупо переспрашиваю я. — Авария?
Ляля очень сбивчиво рассказывает о том, что у Даниэлы большие проблемы со способностью иметь детей, и что последние годы она лечилась от бесплодия, и что они почти решились воспользоваться услугами суррогатной матери, и еще какая-то совершенно непонятная херня. Я слушаю вполуха, потому что единственная мысль, которая достигла моего сознания и намертво в него вгрызлась, совсем о другом.
Даниэла залетела. От мужа.
Это простейшая задача, где даже тупой в состоянии поставить знак равенства между «залетела» и «трахалась с мужем». Я наивный полный конченный придурок, потому что после того поцелуя я перестал жить, я начал просто существовать и метаться голодным зверем, которому не нужна ни еда, ни вода, который просто хочет снова ее увидеть. И пока я тут подыхал, она продолжала каждую ночь ложиться под своего старого козла. И теперь носит его ребенка, хотя должна носить моего.
— Подвезешь меня? — Ляля уже надевает куртку и топчется у порога.
Она должна носить моего ребенка.
Я оглушен этой мыслью, потому что любая мысль о детях в обозримом будущем не вызывает у меня ничего, кроме отвращения. Если есть в мире худшая кандидатура на роль отца, то это я. Я слишком неуравновешенная сволочь, я матерюсь и много курю в последнее время, но я эгоистично хочу, чтобы Даниэла потеряла этого ребенка. Потому что иначе это будет крах всему.
Я молча киваю, уже зная, что никуда не уйду из чертовой больницы, пока не увижу ее. Потому что должен, иначе моя жизнь превратится в механическое зарабатывание бабла, которое мне в таких количествах совершенно ни к чему. И стараюсь я точно не для прихотей Ляли, хоть она в последнее время вообще ничего не просит, а я тупо не спрашиваю. Холодильник забит под завязку — это единственное, что меня волнует. У нас не «мы», у нас полная неперевариваемая мной хуета, и я ввязался в нее только ради Принцессы.
А теперь моя Принцесса носит ребенка от другого мужика.
Мы едем по вечерней столице, теряясь в потоке машин, и я снова и снова вспоминаю, как услышал по телеку, что Даниэла Вишневецкая, жена успешного бизнесмена Олега Никольского, попала в аварию. Я бы сорвался к ней в ту же секунду, если бы не Ляля, которая торчала перед глазами живым напоминанием о том, на что способен ее чокнутый папаша. Хорошо, что Ляля не настолько умна, чтобы заподозрить в моих вопросах о здоровье ее мачехи какой-то скрытый подтекст. Я все надеялся, что она захочет проведать Даниэлу в больнице, но Ляля сказала, что она там скорее для профилактики и отец всегда рядом, и лучше их вообще пока не трогать, раз у них «все хорошо».
Это «все хорошо» стало моей личной Железной девой[1], в которой я добровольно засыпал и просыпался.
По пути в больницу мы заезжаем в магазин, Ляля скупает фрукты, соки, говорит, что Даниэла до умопомрачения любит гранаты — и я кладу в корзину несколько штук. А потом тянусь к огромной, размером почти с меня, плюшевой утке теплого желтого цвета.
— Ты дурак? — смеется Ляля. — Дани тридцать, зачем ей игрушки?
И правда, незачем, но я как упрямый баран тащу чертову утку к кассе, где ее упаковывают в прозрачный целлофан.
По дороге Ляля звонит Даниэле и после короткого разговора кладет трубку. Я понимаю, что Никольский только что уехал, поэтому теперь меня ничто не остановит, чтобы ее увидеть.
Но это еще одна дурная идея. Насквозь паршивая, как ни крути. Потому что Даниэла лежит одна в белом склепе, где так сильно воняет лекарствами, что обжигает слизистую носа. Ни кровинки в лице, волосы заплетены в две косы и лежат вдоль головы, словно змейки. Щеки впали и глаза кажутся еще больше.
Но пока Ляля что-то там рассказывает о том, что она вся испереживалась — это полное вранье — Даниэла смотрит на меня с идиотской желтой уткой под подмышкой, и ее губы медленно расползаются в улыбку. И слезы текут по щекам, и моя Принцесса одними губами, говорит: «Желтый тебе к лицу». А я одними губами отвечаю: «Я умираю без тебя».
Мы ведем себя настолько очевидно, что кажется, даже безмозглые цветы на окнах понимают, что это не просто «дружеский визит» мужа ее падчерицы. И когда Ляля поворачивается, чтобы снова ко мне прилипнуть, я отодвигаюсь. Ее прикосновения раздражают. Действуют, как чужие волосы на коже в общественном транспорте в сорокоградусную жару. Она пытается сделать вид, что все хорошо и у нас так всегда, но у нее ни черта не получается. И она не придумывает ничего лучше, чем попытаться отобрать у меня идиотскую утку.
— Я говорила, что ты не любишь игрушки, — говорит так уверенно, как будто Даниэла уже сказала «нет».
— Утка мне нравится, — слабым голосом, едва слышно говорит моя Принцесса. — Дай мне ее, пожалуйста. Выглядит ужасно милой.
Я хочу сделать это сам: вручить Даниэле бестолковую игрушку, чтобы украдкой хотя бы кончиками пальцев к ней притронуться. Эта одержимость сильнее инстинкта самосохранения, она мешает трезво мыслить и понимать очевидные промашки: например, что я неприлично долго на нее таращусь, или что даже не пытаюсь просто из вежливости спросить, как она себя чувствует, что говорят врачи, как-то поддержать разговор. Я словно смертник перед казнью: смотрю на электрический стул, пытаясь представить, что случится с моими мозгами, когда меня на нем поджарят.
Даниэла прижимает утку к себе и зарывается носом в плюшевую голову, улыбается и украдкой вытирает слезы. Она просто как девчонка, ей-богу. Взять бы за шиворот, перебросить через плечо и тупо свалить на край света. И дело совсем не в косичках, хоть с ними она просто пиздец, какая милая. Мне хочется посмеяться над тем, что я, очевидно, где-то на генетическом уровне обречен на эту женщину, потому что я не смог пройти мимо нее тогда, и уж точно не прошел бы мимо теперь.
— Как твои дела? — спрашивает Ляля… и все рушится, как пирамидка кубиков, потому что я вспоминаю, почему Принцесса лежит в этой склепе и почему выглядит такой изможденной.
Потому что носит чужого ребенка.
И воображение живо дорисовывает картины ее голой, развратной, отдающейся другому мужику. Я ни разу не дал Ляле лесть ко мне с поцелуями, потому что, кажется, просто выхаркал бы легкие, если бы она попыталась. Поэтому она просто тупо дает себя поиметь: головой к стене, на коленях. Думает, что мне это нравится, но я просто не хочу ее видеть. Наверное, примерно то же самое чувствуют придурки, которые дерут резиновых кукол. Это хуже, чем полная хуйня, это вообще никак и ни о чем.
Умом понимаю, что у Даниэлы есть муж, но…
Я конченный последний эгоист, но я хочу, чтобы никто и никогда больше к ней не прикасался, и готов срезать с себя кожу, лента за лентой, если она скажет, что хочет стереть с меня других женщин.
