Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Пошла ты, — выругалась девушка и, открыв глаза, медленно поднялась. Она спустила ноги, села на край кровати и схватилась руками за голову. Обрывки воспоминаний, как яркие картинки в диафильмах — ослепляли, но не давали целостного изображения. Ребекка, клуб, Клаус, Тайлер, драка, машина, Тайлер…
Девушка открыла глаза, чтобы оглядеться. Яркий свет ослеплял, как ослепляет человека свет лампы, когда тот выходит из карцера, проведя там около недели перед этим. Глаза слезились, а боль была такой нестерпимой, что казалось, еще секунда, — и Беннет взвоет от яркости ощущений. Прошло несколько минут прежде, чем Бонни все же смогла осмотреться. Хотя осматриваться особо и не пришлось — эту планировку девушка уже видела... Выругавшись из-за своего досадного положения, она стала рыскать в тумбочке в поисках пачки сигарет. Руки были сбиты до такой степени, что они стали сине-лиловыми от ударов. А запекшаяся кровь придавала виду еще большей привлекательности.
Сигареты были на второй полке. Беннет взяла пачку, зажигалку и закурила натощак, невзирая на тошноту и головокружение.
Потребность в курении стала неотъемлемой частью жизни. И дело не в том, что так Бонни пыталась снять стресс, расслабиться или придать себе вид деловой леди, нет. Суть заключалась в том, что когда Беннет делала затяжку, то внутренний голос затихал, воспоминания о прошлом превращались в дым и развеивались… А может, и не было этого эффекта, может все это лишь выдумка — значения не имело. Главное то, что миссия выполнена, а сигареты рядом — большего не нужно.
Дверь открылась, и в помещение вошел Локвуд. Он вновь уселся напротив своей гостьи с дурацкой улыбкой на лице, в своем неизменном амплуа «а-ля, я самый добрый и хороший; давай дружить?». Беннет чувствовала, что ее тошнота, при виде на этого человека, усилилась, что к боли и разочарованию приплюсовались еще и другие эмоции: раздражение, гнев, антипатия… Было очень мало сил, чтобы ругаться, поэтому мулатка решилась быть сдержанной и твердой. Ей надо было покончить с этим раз и навсегда.
— Прекрати меня преследовать, — сказала она, стряхивая пепел на журнал с голыми девицами, который лежал на тумбочке. Бонни удивилась своему голосу, который стал хриплым и сиплым, словно Беннет вчера во всю глотку на каком-то митинге орала про независимость афроамериканского народа.
— Я тебя случайно увидел, — радостно ответил Тайлер. Он был жутко избит, но его настроение стало даже лучше. Бонни вновь затянулась, закрывая глаза и вспоминая вчерашнее происшествие… Она пока что не могла определиться в своих чувствах: радоваться свершенной акции или досадовать, ведь из-за ее успеха все тело будто кто-то наизнанку выворачивает…
Девушка, выпуская дым из легких, открыла глаза, злобно уставившись на своего спасителя.
— Я из-за тебя свиданием с девушкой пренебрег, кстати. Могла бы и поблагодарить.
— Я тебя ни о чем не просила, чтобы благодарить, — все тем же сиплым и хриплым голосом тут же перебила Беннет. — И если ты так сильно хотел встретиться со своей девушкой — какого хрена в клубах ошивался?
Тайлер молчал около минуты, стараясь прийти в себя от резкости слов Беннет. Он привык к подобному обращению и уже научился его игнорировать, но все же слова этой избитой и такой ядовитой феминистки задели его за живое… И Локвуд понял, что не Доберман неисправимый романтик, что не он всю жизнь будет мучиться от всеобъемлющей любви к миру.
Но потом ошеломление исчезло, и Тайлер снова стал прежним. Как же было бы неплохо, если бы оптимизм не покинул его и после того, как Елена разрушит его жизнь лишь потому, что она…
— Тебе не обязательно драться, Бонни, — произнес Локвуд, — иногда результат можно достичь и с помощью…
— С помощью чего? — вновь перебила Беннет, туша сигарету. Она желала лишь одного — чтобы эта тварь в голове заткнулась, и чтобы Тайлер Локвуд не анализировал ее действий. Эта сука бередила раны прошлого, пробуждала все самое отвратительное и гадкое, все самое мерзкое, от чего ты так хочешь убежать… — Послушай, вы женитесь на нас лишь потому, что вам надо иногда удовлетворять свои потребности, вот и все. А когда женщина умна или сообразительна — вы называете ее выебистой сукой. И ты бы знал, сколько раз я пыталась смотреть в глаза таким вот ублюдкам и не испытывать тошноту. Если бы ты только знал, сколько раз я пыталась мирными путями наладить все то дерьмо, что со мной приключилось, но… — она усмехнулась и, придвинувшись, произнесла еще более хрипло, сипло и ядовито: — Вы лишь глотки затыкали своими паршивыми доводами, а если я и не слушала — обращались в полицию, где меня вышвыривали как паршивую собаку. Поэтому я больше не стану доброй и милой, ясно?
Тайлер усмехнулся. Бонни увидела в его взгляде блеск. Странный блеск, которого она до этого не замечала. Но не замечала не потому, что была не внимательна, а потому, что сам Локвуд так раньше не смотрел… И сейчас девушка видела перед собой взрослого, умного человека, который не подпевает солистам, не влезает в драки, не спасает первых встречных и не лыбится так глупо и детски, что становится мерзко. И сейчас девушка видела перед собой другого Тайлера, о котором знала только она. Бонни претерпела метаморфозу чувств: раздражение, гнев и разочарование растаяли как снег под солнцем, и на их месте появилось что-то другое… Но не влюбленность, не восхищение, не симпатия, не эмпатия…
— Ты не станешь доброй и милой не потому, что кто-то однажды разбил тебе сердце, — сказал новый Тайлер. В его голосе было спокойствие, была убежденность, и Бонни показалось, что она на исповеди, что вот-вот расскажет свою самую страшную тайну, что захочет поделиться самым сокровенным. — Не потому, что какой-то ублюдок сделал тебе больно, и теперь ненависть к нему ты проецируешь на каждого парня, нет. Мы оба знаем, что причина в ином.
Свет ослеплял. Угольки тлели, остывая и превращаясь в рассыпчатую черную пудру. Время шло вперед. Бонни чувствовала страх. Теперь она ощущала как некое существо своими щупальцами проникало в самые глубины… Беннет усмехнулась, выпрямилась и спросила:
— В чем же?
— В том, что ты боишься быть снова брошенной. Ты претворяешься, надеваешь на себя эту маску непроницаемой и всесильной суки, но, знаешь,.. Однажды эта маска станет частью тебя, и когда ты захочешь открыться кому-то — просто не сможешь.
Бонни сжала зубы и вновь решилась опуститься до низости.
— Психологом заделался?
Тайлер отрицательно покачал головой и снова глупо улыбнулся. Кажется, перемена в нем исчезла так же быстро, как и появилась. Локвуд вновь стал прежним, и Бонни вдруг показалось, что, может, она лишь спит? Что, может, Тайлер — лишь образ ее здравого смысла?
Но даже если это и так, Бонни не станет прислушиваться к советам. Много умников на свете, которые разглагольствуют на тему, что такое хорошо и что такое плохо, но мало кто может дать дельный совет о том, как убить этот голос в своей голове, как стать сильной и… И как суметь выкинуть из головы все воспоминания об отце, как перебороть ненависть к мужчинам и стать обычным человеком.
— Я просто хочу, чтобы ты исчез из моей жизни, — ответила Бонни, поднимаясь. — Хватит лечить меня, ладно? Ненавижу мозгоправов и идиотов, которые под них косят.
Беннет взяла пачку сигарет Тайлера, сунула ее себе в карман и шатающейся походкой направилась к выходу.
— Давай, я подвезу тебя?
Бонни усмехнулась и, ничего не ответив, медленно побрела по коридорам. Теперь она точно знала, как не запутаться в лабиринтах коридоров, как выйти, не заблудившись при этом в обилии комнат.
— Мажор хренов, — выругалась мулатка, выходя на свежий воздух. Она ощущала яркую боль в своем теле, ощущала, как головная боль становится нестерпимой, как сильно хочется курить и как сильно хочется заглушить шепот дьявола в своей голове…
Но, несмотря на откровение с Тайлером, несмотря на раздражение и гнев, невзирая на сумасшедшую боль во всем теле, Бонни ощущала, как нечто приятное растекается наркотиком по ее венам. Это чувство, такое новое, необычное и ни на что непохожее… Такое приятное чувство… Бонни испытывала его впервые. Впервые она ощущала приятную истому от осознания собственной победы…
