Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна (лучшие книги TXT) 📗
Её глаза переключаются с моего лица на живот:
- Не бойся. Тебе люди помогут.
- Думаете? - спрашиваю, просто чтобы спросить.
Вновь получаю уже знакомый лёгкий кивок головой:
- Каждый хочет прикоснуться к благости рождения новой жизни. А вокруг тебя много хороших людей. Они помогут.
Это самые трезвые и ясные слова из её уст, но… мне становится не по себе. Старуха словно чувствует это, медленно поднимается и, бросив напоследок: «Не ходи по венам!», удаляется, прихрамывая на одну ногу, удерживая костлявой рукой бирюзовую сумку с кормом для птиц.
Последние дни зимы выдались на редкость солнечными в наших краях. Я решила провести воскресенье на воздухе – мне нужно гулять. Утром съездила на кладбище к родителям, отвезла цветы – маки от меня, белые розы от Дамиена. Посидела с ними немного, попросила прощения за свой проступок и за то, что их внучка, скорее всего, родится больной.
Но, сидя в февральской тишине и глядя на игру рассеянных сквозь сосновые ветки солнечных лучей, я вдруг осознаю главное – как сильно люблю своего ещё не родившегося ребёнка. Пусть он «неправильный», пусть зачатый в грехе, но он мой, и он от любимого мужчины.
Грех и любовь в одном флаконе. Что мне дали, то и взяла. Могла ли отказаться? В теории – да, но на практике – никогда.
После кладбища еду на берег Западного Ванкувера – это единственное место, где можно увидеть «открытую» воду, все остальные заливы слишком узкие и уродливо промышленные.
Оставляю машину на бесплатной парковке – мне нужно экономить. Путь от неё до пляжа и набережной длинный: нужно пройти небольшой парк, бейсбольные стадионы и в самом конце железнодорожные пути. Но мне много ходить полезно и всё ещё легко, хотя живот уже довольно большой и его не скроешь даже под курткой.
В это воскресенье я беру от жизни всё лучшее, что она может мне дать: ещё один день, хорошую погоду, солнечный свет, радость приближающегося материнства и любовь к растущей во мне дочери. Я даже позволяю себе скромный пятичасовой ланч в небольшом безлюдном ресторанчике на берегу, предварительно убедившись, что цены не потопят мою финансовую лодку.
Я улыбаюсь, потому что счастлива, живу, дышу, существую.
На обратном пути тороплюсь – уже почти стемнело.
Увидев ещё издалека огни железнодорожных фонарей, внезапно вспоминаю зловещее «берегись вен», и сердце разом отзывается тревогой. Удар, и я отлетаю на зелёный газон, местами покрытый в зимнее время гигантскими лужами. Мне трудно дышать и шевелиться, однако мои глаза успевают увидеть удаляющуюся белую машину - Лексус.
Опускаю голову на траву и смотрю на тёмно-синее небо с уже виднеющимися звёздами.
Спустя время ко мне подбегает мужчина с собачкой. На его лице ужас. Я вижу и понимаю: он мечется между желанием помочь и страхом прикоснуться.
- Я уже позвонил в 911… - раз десять повторяет.
Странно, но я не чувствую боли. А странно потому, что у меня кровь. Везде: на руках, стекает по ногам, между них, проступает сквозь одежду.
Парамедики приезжают быстро.
Меня спрашивают:
- У вас есть родственники? Друзья? Кому позвонить?
И я отвечаю:
- У меня никого нет.
- С кем вы живёте?
- Я одна.
- Где работаете?
На этом вопросе я теряю интерес к беседе. Я всё теряю, потому что больше ничего не слышу, не вижу, но чувствую адскую, неописуемую по силе и интенсивности боль. И этой болью меня почти мгновенно вышибает в вакуум беспамятства.
Глава 23. Mountains In My Bones
Открываю глаза, вижу белый потолок. Закрываю.
Снова открываю глаза и вижу белый потолок. Поворачиваю голову чуть на бок, ощущая боль и не понимая, где она. Зато теперь вижу зелёное: какие-то шторы, натянутые на металлический каркас - перегородки. Закрываю глаза.
Открываю глаза: белый потолок, зелёные шторы, пластиковые трубки и писк.
Слышу голос. Он спрашивает:
- Как ты себя чувствуешь, Ева?
Шепчу:
- Хорошо.
Но мне плохо: меня тошнит, болит затылок, а каждый вдох отзывается болью во всём теле. Но я сказала «хорошо», потому что очень уж хочется чего-нибудь хорошего. Хотя бы слова, вылетевшего из моих липких, онемевших уст.
Господи, думаю, сколько я уже здесь лежу? Затылок, голова и спина ноют так, словно эта зелёная ячейка – гроб, и я в нём уже вечность.
В памяти, подобно сну, всплывает мой вопрос медсестре:
- Это что, коридор? Почему я в коридоре?
- Это не коридор, это общий реанимационный бокс.
- Мне нужно окно! Я хочу окно!
- Свободных палат нет, и вряд ли будут. Есть одиночные палаты, но твоя страховка их не покрывает, милая. Позвони кому-нибудь из родственников, люди часто соглашаются помочь таким…
Она умолкает и быстро сбегает по своим медсестринским делам.
Снова голос, он опять меня будит и спрашивает:
- Как ты себя чувствуешь, Ева?
- Я хочу окно.
- Боюсь, в данную минуту это не в моих силах, - отвечает тот же голос.
Открываю глаза и вижу перед собой приятную женщину со светлыми волосами. В прошлый раз был долговязый мужик с одним «неправильным» глазом. Интересно, кто из них мой лечащий врач, а кто дежурный? Кому задавать вопросы?
- Как твои дела, Ева? – снова спрашивает.
Вот оно! Эта женщина, наверное, отвечает за меня.
- Вам виднее, - говорю.
Она кивает.
- Вижу теперь, что ты хорошо меня слышишь, видишь и понимаешь. Это означает, что ты идёшь на поправку. И это прекрасные новости, Ева! Не так ли?
Она улыбается, но только ртом. Знаю я эти их лживые улыбки.
- Что со мной? – задаю прямой вопрос.
Она тут же меняется в лице и со вздохом сообщает:
- Меня зовут Линнет. Я – твой лечащий врач, - пауза. - У меня есть хорошие новости и плохие.
- Какая хорошая? – спрашиваю.
- Знаешь, кто интересуется в первую очередь хорошими новостями, Ева?
- Кто?
- Оптимисты! А это очень важное качество в жизни, оно помогает преодолевать трудности, перешагивать проблемы и идти дальше.
Она заходит издалека. Это подозрительно. Плохой знак.
- Ты помнишь, что с тобой произошло?
- В меня врезалась машина.
- Да, это так: тебя сбил автомобиль, - подтверждает.
Я жду, и она видит это в моих глазах.
- Знаешь, - говорит, - что самое сложное в работе врача?
- Что?
- Сообщать плохие новости.
- О плохом в принципе тяжело говорить, - мой голос спокоен.
Даже хладнокровен. Я не чувствую того, что должна чувствовать. Чего не скажешь о докторе: на её лице мука. И я решаю облегчить её задачу:
- Мой ребёнок умер?
Даже в состоянии пришибленности, я не могу, не решаюсь использовать слово «дочь». Дочь - это слишком… слишком… персонифицировано.
- Да, - подтверждает. – Удар пришёлся прямо в живот. Мне жаль, но у неё не было шансов.
У неё.
Подозреваю, они дают мне успокоительные. Транквилизаторы какие-нибудь. Химические вещества, притупляющие чувства. Тогда почему, мне так больно? Они что, не действуют?
- Об остальном поговорим позже, - внезапно заявляет.
О каком ещё «остальном»?
- Хватит с меня. Мне достаточно! Больше не надо! Хватит с меня, слышите? – ору, и глаза Линнет мгновенно наполняются тревогой.
- Я поговорю с психологом, у нас есть очень хорошие специалисты, они помогают людям справляться с потерями. Тебе помогут!
Да-да! Мне помогут, я уже слышала! Сделайте одолжение, не помогайте никто! Просто оставьте меня в покое! Я хочу быть одна, без помощи, без сочувствия, без слепых водителей на белых Лексусах, без влюблённых братьев, забывающих вовремя надеть резинку и плюющих на тебя, когда ты призываешь их воплотить слова в действия!
- Я справлюсь сама! Отойдите все от меня! Не прикасайтесь!
В обед полноватая медсестра Хлоя приносит мне стаканчик с таблетками, и я насчитываю две новые в этой растущей куче. Примерно через час засыпаю и просыпаюсь на следующий день.
