Отвергнутый дар - Боумен Салли (версия книг txt) 📗

Он притормозил машину, когда они подъехали к ярко освещенному кафе, где, как она сказала, она работает. Она выпрямилась.

– Высадите меня здесь, пожалуйста.

– Позвольте мне довезти вас до дома.

– Нет, лучше здесь. У меня очень злая консьержка. – Она улыбнулась. – Это квартала за два отсюда. Я потом дойду пешком. Мне все равно надо повидать хозяина – узнать мое расписание на завтра. – Она повернулась к нему и протянула длинную тонкую руку. – Спасибо. Ужин был прекрасный. Я получила огромное удовольствие. – Она торжественно пожала его руку, и Эдуард проклял небеса и собственную явную неспособность сказать что-либо членораздельное. Ему казалось, что ему хочется попросить ее выйти за него замуж. Или поехать к нему. Или уехать с ним. Или еще что-нибудь. Все равно что.

– Вы работаете каждый день? – выдавил он наконец, помогая ей выбраться из машины.

Она посмотрела на него, слегка улыбаясь.

– О да. Моя работа кончается около шести. До свидания.

Она повернулась, больше на него не взглянув, пошла между столиками перед входом и исчезла в дверях кафе.

Эдуард смотрел ей вслед и спрашивал себя, в силах ли он уехать отсюда и никогда не вернуться, и понимал, что не в силах. Он повернулся к машине. Как сквозь пелену он различал лица, голоса и смех за переполненными столиками на terrasse [35], смутно видел обычный мир, живущий где-то в ином месте. Какая-то хорошенькая девушка посмотрела в его сторону, но он ее не заметил. В дальнем углу terrasse толстый уродливый коротышка тоже бросил на него взгляд и стал внимательно присматриваться. Его Эдуард тоже не увидел. Он думал о том, что этой женщине восемнадцать лет. Где она научилась этой абсолютной уверенности в себе, этому явно хладнокровному осознанию собственного сексуального величия? Научил ли ее какой-нибудь мужчина – и если да, то какой, где и при каких обстоятельствах?

Он громко застонал, залез обратно в свой «Астон-Мартин» и погнал на бешеной скорости в Сен-Клу, где попытался утопить свои воспоминания о ней в бутылке арманьяка и бессонной ночи.

Наутро он послал человека в «Гермес» за парой серых лайковых перчаток. На палец одной из них он надел бриллиантовое кольцо с солитером. Бриллиант был пятнадцати каратов, степени О, высочайшего класса чистоты цвета, и степени IР за прозрачность и отсутствие дымки внутри. Его огранил мастер, он горел голубовато-белым огнем и представлял собой безупречный плод союза природы и искусства.

Перчатки и кольцо он положил обратно в коробку и прикрыл крышку. И стал ждать в лихорадочной тревоге, когда же наступит шесть.

На второй вечер он повез ее ужинать в «Куполь». Ее манеры не переменились. Его появление перед переполненным кафе она приняла без единого вопроса. Держалась спокойно и вежливо. Как и раньше, она отвечала на его вопросы, но от себя говорила мало. В свою очередь сама она задавала только нейтральные вопросы. В них не было обычных женских уловок, к которым он привык: никаких вопросов, рассчитанных на то, чтобы тонко выудить сведения о его личной жизни, никаких попыток узнать, женат ли он или есть ли у него другая женщина. Она говорила с ним о его работе и профессиональных занятиях, расспрашивала о Париже, Франции и французах. Она никак не обнаруживала, известно ли ей о том сексуальном магнетизме, который так чувствовал Эдуард, и он, вынырнув из очередной его волны, пытался держаться так же спокойно и сдержанно, как она.

Он заставил себя смотреть на нее с холодком, как на человека, который пришел наниматься к нему на службу. В этот вечер на ней было простое цельнокроеное платье из хлопка серо-голубого цвета, похожего на цвет ее глаз. Никаких украшений, обычные дешевые часы, – которые она временами трясла, потому что, как она сказала, они время от времени останавливаются. У нее были прелестные руки с длинными тонкими пальцами, овальные ногти коротко обрезаны и не покрыты лаком, как у школьницы. Она сидела очень прямо, и была в ней поразительная неподвижность, отсутствие живости, которое могло бы показаться скучным, но в ее случае приобретало гипнотическую власть над ним.

Не раз, глядя на нее, Эдуард начинал думать – а не солгала ли она относительно своего возраста? Иногда казалось, что она еще моложе восемнадцати, серьезное дитя, не сознающее собственного эротизма, ребенок с викторианской фотографии. В другие моменты она, наоборот, выглядела старше, была похожа на женщину двадцати с чем-то лет, в расцвете красоты. Нередко, особенно когда она смотрела прямо на него, преобладали два впечатления – невинности и чувственности. И тут же ему чудилось, что он видит строгое и прелестное лицо благовоспитанной молодой женщины, которая, может быть, ходила в школу при монастыре, вела уединенную жизнь, и чей чистый и спокойный взгляд будил в нем чувства, мысли и мечтания, в которых не было ничего чистого.

Тут немедленный отклик его тела и души глубоко потряс его; напряженный пуританизм в его характере боролся с его собственной мощной чувственностью; он представил себе, как занимается с ней любовью, и возненавидел себя за соблазн этих образов, проносившихся в мозгу. К его неудовольствию, он обнаружил, что привычные для него роли мужчины и женщины поменялись местами. Он, в душе презирая себя, слышал, как сам задает вопросы, рассчитанные спровоцировать ее на откровенность. А она изящно, но твердо отклоняла все эти вопросы.

На нее невозможно смотреть без волнения, подумал он. Его разум тщился рассуждать, но все рассуждения тонули в вихре чувств. От нее даже не пахло духами – только мылом, свежевымытой кожей и ею самой. Для Эдуарда это был самый одуряющий запах за всю его жизнь.

И вот, когда он пришел в смятение такой силы, которое показалось бы немыслимым тем, кто его знал и работал рядом с ним, он внезапно предложил, чтобы они ушли отсюда.

– Хорошо.

Их взгляды встретились, никто из них не шевельнулся, разум Эдуарда помутился.

– Я могу отвезти вас домой. Или – если вы захотите – мы могли бы поехать в мой дом в Сен-Клу. Это совсем рядом с Парижем.

Голос его дрогнул. Серо-голубые глаза хладнокровно взирали на него. В мозгу Эдуарда пронеслись обрывки разных идиотских и неловких объяснений. Ему хотелось, чтобы она поняла – это был не рассчитанный ход, не банальный шаг в сторону банального совращения; у него не было никаких тайных мотивов, просто он не смог бы выдержать без нее еще один вечер.

– Спасибо. С удовольствием.

Он повел машину на высокой скорости, играла музыка, и он почувствовал нарастающее возбуждение. Скорость и звуки моцартовского квартета словно перекидывали мостик через бездну их молчания; он вдруг ощутил полное единение с ней. Она знает, она понимает меня, думал он бессвязно и торжествующе.

Он никогда не привозил женщин в Сен-Клу. Единственным исключением была его жена. И теперь, как когда-то с Изобел, он прошел через сад, благоухавший лилиями, и остановился у цветника, глядя на посеребренное небо и красное мерцание города вдалеке. Он сделал это намеренно, в последней отчаянной попытке спастись, в надежде, что сопоставления и воспоминания, нахлынув в душу, отсекут тонкую крепкую нить, которой привязала его эта чародейка.

Но сравнения не приходили на ум, воспоминания не являлись. Он постоянно чувствовал, что не может ускользнуть от прошлого, и вот теперь обнаружил, что прошлое отпустило его, прошлого нет, он свободен. Стоя в саду, он не способен был думать ни о чем, кроме женщины, находившейся рядом. Не произнося ни слова, храня полное молчание, она ввергала в забвение все, кроме настоящего.

И вот Эдуард взял ее руку и удержал в своей. Медленно ступая, они вместе направились к дому.

Он повел ее в кабинет, в котором в некой иной жизни некий иной человек делал предложение Изобел. Почти автоматически он наполнил рюмки. Она тем временем не спеша прошлась по комнате. Слегка тронула рукой кружевную накидку на одном кресле, спайтлфилдский шелк на другом, взглянула на тернеровские акварели. Эдуард поставил рюмки, тут же забыв об их существовании, и подошел к ней. Она обернулась к нему, и вдруг оказалось, что заговорить с ней совсем просто.