Страна цветущего шиповника (СИ) - Бачурова Мила (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

— Окей. Таскал.

— Итак, вы слили из бассейна воду. Что произошло дальше?

— Дальше на чердак над сараем залез да спать завалился.

— Почему на чердак? Почему вы не пошли в комнату матери?

— Да я ее никогда не будил. Чего беспокоить? И сама не выспится, и утром мне покою не даст. Обычно я часов до одиннадцати на чердаке дрых, а потом уж к матери шел.

— Во сколько вы проснулись в этот раз?

— Да я, можно сказать, не спал. Только лег — как подбросило: а у себя-то я воду выключил?

— «У себя» — это где?

— Ну, я в мастерской живу. Парни пустили перетоптаться, временно. А на днях в мойке трубы потекли, и я их перед отъездом менял. Стояк у нас с соседом общий — я его, пока с трубами возился, перекрыл. Все доделал, открыть собирался. А потом — то ли позвонил кто-то, то ли еще что... В общем, забыл про стояк. Собрался да к матери поехал. А, когда лег, вставило: а в мастерской-то кран — я закрыл или нет? Сосед стояк откроет — а у меня вода хлынет?! И дозвониться до соседа, как на грех, не могу. Вроде он на сутках должен быть. А может, и нет — черт его знает... В общем, я поворочался-поворочался — да назад в Милан поехал.

— Во сколько это было?

— Ну... До Милана я около четырех утра добрался.

/вопрос в сторону/:

— Информация подтверждается свидетельскими показаниями?

— Частично, господин судья. Бахадур Аби, проживающий за стенкой — с ним у обвиняемого общая водопроводная труба — в ту ночь действительно ушел на суточное дежурство. Работает он санитаром в больнице, по правилам больницы личные звонки в рабочее время запрещены. А вот мотоцикл обвиняемого свидетельница Саназ Аль Саджади увидела только в семь часов утра. То, как приехал обвиняемый, никто из семейства Аль Саджади не слышал.

— Да еще б услышали! Они как дохлые дрыхнут, не добудишься...

— Прошу обойтись без ремарок, обвиняемый. Итак, вы вернулись домой. Дальше?

— Дальше стояк открыл, кран проверил, обматерил да спать рухнул.

— Вы хотите сказать, что с краном все было в порядке?

— Да.

— Далее? Во сколько вы проснулись?

— Около девяти. Мать позвонила.

— Сообщить о смерти мистера Кларка?

— Да.

— Вы сразу поняли, что являетесь причиной его смерти?

— Сразу понял. Чего ж там было непонятного.

— Но признаваться в преступлении не спешили?

Пауза.

— Я не святой, господин судья.

— Судя по вашему личному делу, однозначно нет. Но, тем не менее, через неделю вы явились в полицию с чистосердечным признанием?

Снова пауза.

— Да. Явился.

— По причине?

— Мать сказала, что копы под Роберту копают — типа, это она с бассейна воду слила. Вот и пришел.

/вопрос в сторону/:

— Информация подтверждается свидетельскими показаниями?

— Да, господин судья.

— Понятно. В таком случае, больше вопросов к обвиняемому нет.

Глава 18

— Ты бы видела, какую тогда шумиху подняли вокруг процесса, — со вздохом проговорила Тина. — То есть, слава богу, конечно, что ты не видела.

Она обращалась к дочери. Дочь, забравшись с ногами на диван, смотрела по телевизору мультики. Тина сидела в кресле, рядом с диваном. Ноги, как у дочери, подобраны под себя, в руке — бокал с виски.

— Еще бы не хватало тебе увидеть... Хотя, может, и хорошо, что такую шумиху раздули — Нику это здорово помогло. «Молодой эмигрант пожертвовал свободой, чтобы спасти старуху-служанку!» Черт-те чего навыдумывали, у Ника с Робертой, оказывается, чуть ли не роман был... Бред, конечно, но сработало. Приговор смягчили — расчувствовались от явки с повинной. Присудили, в итоге, убийство по неосторожности. Девять лет — хотя могло быть двадцать пять. А могло вообще не быть никакого срока — если бы Ник сам не пришёл каяться, и это судья тоже понимал. В «Шиповнике» Ника никто не видел, в городе он тоже ни с кем, кроме пьяницы Джованни, не встречался. Правду знала только я. А я — первое, что вспомнила, когда немного отошла от шока, это слова Ника: «Прости меня, Ти». Я вспомнила это — и догадалась, кто слил из бассейна воду. Догадалась раньше, чем Ник признался — и поняла, за что он просил у меня прощения. Он ведь врал про Неаполь. Когда я звонила, находился где-то неподалёку от «Шиповника» — если не прямо там. Очень может быть, что дождался, пока я вернусь и лягу спать — для того, чтобы без помех открыть краны. Может быть, даже видел, как я бегаю, разыскивая его... Ник знал каждый уголок в «Шиповнике» и спрятаться мог так, что неделю бы искали. А еще он прекрасно знал, что Эндрю близорук. К тому же — эта дурацкая крышка из пленки... Когда она была закрыта, создавалась полная иллюзия того, что вода в бассейне есть. Ник ведь не просто слил воду. Он еще и закрыл крышку — намеренно, чтобы обмануть Эндрю. Обычно крышку лишний раз не трогали, Эндрю говорил, что воде надо дышать, и покрытием пользовались, только когда поднимался сильный ветер. Я думаю, Эндрю — в полной уверенности, что бассейн полон, а крышка открыта — даже не заглянул внутрь, на что и рассчитывал Ник.

Эндрю оставил на шезлонге очки и принялся карабкаться на вышку. А Ник наблюдал за ним. Наверняка помнил, что Эндрю встаёт раньше всех в «Шиповнике» — в шесть утра. Ныряет, плавает, потом уходит к себе и появляется уже в десять — в столовой, к завтраку. Эндрю не любил дневную жару, днём обычно спал. Зато вставал рано и ложился поздно — и Ник, который вырос в «Шиповнике», не мог об этом не знать. Как и о том, что возле бассейна в такую рань не окажется никого, кроме Эндрю.

Ник хладнокровно выждал, пока Эндрю разденется, снимет очки и пойдёт к лесенке. Террасу, где расположены рычаги, сдвигающие крышку, от вышки не видно, я проверяла. Ник подошел и нажал нужный рычаг. Пока Эндрю поднимался, крышка сдвигалась. Эндрю поднялся... и прыгнул. А Ник уехал, и через три часа был уже в Милане. Соседи его, возможно, выгораживали — а возможно, правда не знали, во сколько он вернулся.

Когда я до всего этого додумалась, долго не могла себе поверить. Понимала, что убийство могло произойти только так — но не хотела верить. Это было... слишком жестоко, понимаешь? Я не верила, что Ник способен на такое. Подраться со злости, избить кого-то — мог. Но убивать... А потом я вспомнила, что предложение-то он мне сделал вполне серьезно! Ник хотел, чтобы я была с ним. Он, возможно, ни о чем так не мечтал, как обо мне — но понимал, что при жизни Эндрю его мечта неосуществима. Что Эндрю снова поговорит со мной, найдет какие-то новые аргументы... Эндрю мешал Нику — во-первых. А во-вторых, Ник действительно его ненавидел. Всерьёз. И, будь я поумней, сообразила бы, что Ник — последний человек, которому стоит жаловаться на Эндрю. Но я была молодой наивной дурой, жаждущей финансовой независимости. Кто мог знать, что она достанется мне такой ценой!

Я хотела всего лишь вывести Эндрю на чистую воду, меня бесил этот сговор с Боровски. А Ник решил вопрос по-своему. Так, как привык их решать на улице, где жил, в своей полууголовной среде. Тем более, что Эндрю терпеть не мог... А меня любил. На процессе Ник ни слова не сказал обо мне, ничем не выдал моей причастности к смерти Эндрю — хотя я спать не могла ночами, все ждала вызова на допрос. Тем более, что после смерти Эндрю внезапно оказалась единственной его наследницей.

Ни жены, ни собственных детей у Эндрю не было, отец умер, мать, полувыжившая из ума, находилась в доме престарелых. А меня Эндрю удочерил сразу, как только женился на Маргарите. Завещания он не оставил — не планировал, видимо, так рано умирать. Судьба бывает непредсказуема. Капитал Эндрю, с таким старанием укрываемый от меня, мне же и достался! Когда я это поняла, со мной случилась истерика. Ведь, если бы хоть кто-то вздумал спросить у Ника обо мне...

Тяжелее всего угнетало незнание. Я понятия не имела, что происходит на допросах, о чем следователь расспрашивает Ника, что ещё, помимо его показаний, копам удалось раскопать. Я боялась, что, пусть не напрямую — обходными путями — но копы узнают, что Ник убил Эндрю из-за меня. Для того, чтобы сделать меня свободной — а вовсе не для того, чтобы я стала богатой наследницей, как он сейчас почему-то вбил себе в голову! Хотя... Я ведь и тогда, девять лет назад, понятия не имела, что у него на уме. Ник всегда был очень скрытным, даже со мной. Я знаю лишь то, что Эндрю он терпеть не мог. А мои жалобы стали, видимо, последней каплей.