Родительный падеж - Иванцова Людмила Петровна (библиотека электронных книг TXT) 📗
Маша на миг задумалась, вспомнив вчерашний разговор об имидже машины и банальности ее собственных предложений, которые Леся не восприняла, и махнула рукой:
— Ну… доверяю!
* * *
Ирина вернулась на работу к Степану Лозовому почти через четыре года после ухода в декретный отпуск. Многое изменилось — и обороты компании, и круг поставщиков зеленой продукции и сопутствующих товаров; у фирмы уже была сеть своих магазинов по городу и постоянные покупатели. Времена изменились, стало больше обеспеченных людей, активнее шло загородное строительство, и Степан сменил тактику, сделав упор не на продажу комнатных растений, а на декоративные, вечнозеленые и экзотические растения для открытого грунта. Спрос все возрастал. Шеф даже планировал основать отдел ландшафтного дизайна, где уже свои специалисты будут работать с солидными заказчиками, озеленяя их сотки и гектары, разумеется, его же продукцией.
Но перемены коснулись не только производства, поменялся также и штат. Прежних, еще кооперативных, работников осталось совсем мало. Степан снова взял Ирину на работу без лишних вопросов, потому что неожиданная новость о развале ее семьи, когда в ней как раз только все наладилось, да еще и сына родили, ясное дело, дошла до бывшего ее коллектива.
Ирина заняла свое место в офисе — худая, строгая, с неживыми глазами и без малейшей улыбки в течение рабочего дня. Крепко сжатые губы с затаенным в уголках выражением всеобъемлющего скепсиса, и в прищуре глаз такое же недоверие. Прежней открытости и легкого заразного смеха как не бывало. Она пришла работать. Выполнять свои обязанности согласно штатному расписанию с получением соответствующей заработной платы. Новые сотрудники пожимали плечами, считая ее «синим чулком», прежние разводили руками и сочувственно шептались: «Вот как по бабе жизнь проехала, теперь вместо отдыхать — впрягайся и тяни все сначала».
Иринино собственное видение жизни тоже изменилось. Иногда ей хотелось уйти подальше от людей, не сидеть в офисе и не быть вынужденной контактировать со старыми или новыми сотрудниками, а лучше бы работать с дивными растениями, которые Степан оптом закупал за границей. Она выкраивала минутку и уходила в теплицы, вдыхала влажный запах земли, торфа, цветов и чувствовала себя тут безопаснее, чем среди людей, которые были слишком неоднозначными и непредсказуемыми.
Казалось, жизнь заставила Ирину выучить еще один иностранный язык, пройдя короткий, но эффективный курс. Теперь она видела и понимала то, о чем раньше и не догадывалась, чего не замечала или не хотела замечать, и в результате с отвращением осознала, что движущей силой бытия есть не что иное, как основной инстинкт. Проявления общения между полами на новом для нее языке женщина видела везде, хоть и не желала этого. Ей вспомнилась старая детская сказка о Златовласке, в которой повар Иржик попробовал волшебной рыбы, приготовленной для короля, и вдруг начал понимать язык животных и птиц. Эта новая способность удивляла Ирину не меньше, чем того сказочного героя, но если ему помогала, то Ирину только раздражала, подтверждая ее вывод, что все мужики — кобели, а хитрые и ловкие самки умеют этим удачно пользоваться.
Может, и была какая-то послеродовая патология ее психики, но «это» она могла распознать во всех. И даже в откровенном разговоре со Степаном при закрытых дверях его кабинета ей показалось, что шеф не столько сочувствовал ей, сколько завидовал Антону, который смог вырваться из старой надоевшей жизни на новую орбиту. Степан издавна был для нее образцом и семьянина, и предпринимателя, но теперь его образ растаял и деформировался, как оставленное на солнце мороженое. Конечно, припомнился их разговор после давней вечеринки на Восьмое марта и его рассказ о первой поездке за рубеж, в Париж, и об отельных французских конфетках для дочки, которые стали отправным моментом в его желании вырвать семью из трудных времен. Семью…
Ирина заметила, как иногда Степан замирает на месте, чтобы прочесть SMS’ку с мобильного, и, улыбаясь, отсылает ответ (то же делал ее муж, но она не обращала на это внимания). Не раз замечала она странное, нетипично-романтичное выражение лица шефа, которое наплывало как воспоминание или мечта. Но самым странным было то, что редкий день он не срывался на своей машине из офиса без четверти два, бросив все дела, чтобы вернуться после трех, обычно в настроении, и снова взяться за работу. А когда однажды в офис заехала его жена, Ирина, увидев ее, уже не сомневалась, что семью шефа трясет тот самый вирус, который уничтожил ее собственную.
«Все — кобели. Без исключения», — констатировала Ирина, углубилась в бумаги и решила больше не искать у Степана поддержки и понимания и не обговаривать с ним личные вопросы. И снова захлопнула створки своей раковины.
Шло время, а оно, как известно, лечит. Особенно когда нет возможности расслабляться. Потому что женщина просто не имеет на это права. Потому что она — мать. В своей каждодневной борьбе за новое выживание Ирина свыклась с тем фактом, что Маша уже не вернется домой. Хотя сначала это ей казалось вероятным. Думала — отец съедет, устроит свою новую жизнь, исчезнет этот раздражитель, и они сойдутся опять вместе и будут как-то жить дальше. Но Маша была тверда в своем желании отделиться. Если бы не при таких обстоятельствах, можно бы считать это эволюционно-естественным — дети взрослеют, но поступок дочери походил на предательство в трудную минуту, когда так нужна была помощь и поддержка. Однако Ирина стерпела, уговаривая себя, что дети не должны быть заложниками родительских страданий.
Павлик подрастал не по годам серьезным, не задавал матери наивных детских вопросов, почему отец живет не с ними. Было похоже, что Маша объяснила ему раз и навсегда, что бывают семьи как семьи, а бывают, как у них, и велела к маме с вопросами не цепляться. Антон иногда подъезжал на машине к их дому, вез сына куда-то кататься на пони или на аттракционы, потом кормил в каком-то кафе или «Макдоналдсе» и отвозил обратно к маме. Ирина ругала Павлика за «Макдоналдс», потому что после того, как папа поиграет с ребенком в «родительский день», ей приходится разгребать будни с поносом или простудой. А еще сжималось сердце, когда Павлик в восторге от катания на лошадях рассказывал подробности и выкрикивал: «Ты бы, мамочка, только видела, какие они прехорошенькие! А какие ушки, какие глаза красивые и огромные!» Она понимала детское восхищение и не могла лишить сына таких впечатлений, как и общения с родным отцом, но давила обида — поиграл с ребенком, как с котенком, посюсюкал, подкинул домой — и опять в свою новую сытую, комфортную и сексуально наполненную жизнь.
Однажды, когда Ирина заболела, Антон появился неожиданно с пакетом фруктов и баночкой импортных витаминов. Третий день болея гриппом, Ирина старалась держаться подальше от Павлика, которого не водила в эти дни в садик, а велела ему играть в другой комнате и смотреть телевизор. Маша сдавала сессию и не могла помочь, да и неловко было просить, справлялись как могли.
И вот, свежий и краснощекий, как Санта-Клаус, с фруктами заходит в двери Антон, видит Ирину в халате поверх ночной рубашки, вымотанную болезнью, сочувствует и спрашивает, может, чего нужно, потом раздевается и идет в кухню «почистить мандаринов». Сын, подпрыгивая, отправляется следом, а Ирина опять ложится в постель, не в силах поддерживать светскую беседу и даже спросить, какого черта… и кто просил.
Выпив с Павликом чая и растолковав ему правила безопасности при контакте с больными, Антон заходит в полутемную комнату Ирины, когда-то их спальню, замирает на пороге, смотрит вокруг, будто вспоминая старое кино, и его взгляд останавливается на фотографии на стене, где Маша держится за ручку коляски с новорожденным Павликом, видит, что это единственное фото из многих семейных, которые висели здесь, на этих самых обоях над рабочим столом, и опять смотрит на бывшую жену, свернувшуюся под одеялом на диване.
