Будь моим мужем - Бут Пат (читаем книги .txt) 📗
– К дьяволу Розу! – вдруг рявкнул он, сильно ударив себя ладонью по бедру. Видимо, она задела его за живое.
– Не наказание ли ваш ступор за то, что вы потеряли ее? Наверное, вы считаете себя каким-то образом виновным в ее смерти? Может быть, жалеете, что не женились на ней?
– О-о, избавьте меня от популярной лекции по психологии…
Он выплескивал на нее свое раздражение, но Кэрол не возражала против этого. Если ему это принесет облегчение, ради Бога! К тому же ей хотелось постичь этого странного человека. И вдруг столь же внезапно он смягчился и отошел.
– Извините. Я веду себя недопустимо. Прошу простить меня.
Чарльз запустил пятерню в свою густую шевелюру, и Кэрол показалось, что вот сейчас, прямо у нее на глазах, он испытывает непреодолимое желание рассказать ей все и одновременно тщетно пытается бороться с ним. Он замотал головой, словно стремясь освободиться от невидимой, душащей его петли.
– Да, это все из-за Розы. Тогда я был счастлив. Не знаю, зачем это все… – Он осекся.
Кэрол терпеливо ждала. В такой ситуации инициатива должна исходить только от него.
– Хотите посмотреть некоторые из моих картин? – спросил Чарльз, резко сменив тему, и сложил руки на груди, показывая, что вновь обрел контроль над собой.
– Да, очень.
Картины лежали на стеллажах тут же, в мастерской. Он быстрым шагом направился к ним, будто желая обрести поддержку в уже завершенных работах.
– Когда сейчас я смотрю на них, то сам поражаюсь и спрашиваю себя: мог ли их автор быть таким талантливым, чтобы писать до такой степени хорошо? Их написал я, но сейчас у меня нет ощущения, что это именно мои творения. Вот почему мне нет необходимости скромничать, говоря о них. Эти картины – творения Чарльза Форда, который был чертовски хорошим художником, когда был жив.
Он расставил перед ней картины, и Кэрол стала пристально вглядываться в сделанное им когда-то. На одном из полотен была голова индейца. Но прежде чем она успела толком осознать, что это именно индеец, ее внимание властно приковали к себе его глаза. Этот человек смотрел на нее из древности, сквозь века, а она – на него. В его лице читались презрение, надменность, гордость и отрешенность разочаровавшегося в жизни и ее ценностях человека. Яркая бирюзовая повязка пересекала лоб, придерживала волосы, слегка тронутые сединой, оттеняя его полное достоинства бронзовое лицо. Обрамлением служил только сам холст, загрунтованный буро-коричневой краской, и лицо казалось живым пятном на этом однотонном фоне пустыни.
– О Чарльз! – только и смогла вымолвить она.
Он хотел было показать ей другую картину, но Кэрол знаком остановила его. Эта была настолько хороша, что от нее невозможно было оторваться.
– Тебе нравится, – произнес он утвердительно.
Она молча кивнула, глядя на него так, будто увидела впервые. Теперь ей стали понятны его мучительные терзания. Он – великий художник. Лишиться творческой силы для него так же губительно, как лишиться зрения, возможности различать цвета. Бурное проявление чувств заставило ее поверить в его искренность. Теперь она поняла, откуда они исходят.
– Не знаю, что и сказать. Я… я имею в виду… я хотела стать художником, но это, это… – Она только недоверчиво качала головой. – Вы можете вот так писать и не прикасаетесь к холсту больше года?
Чарльз ничего не ответил. Лишь испытующе наблюдал за нею, видя, как первоначальная зависть сменилась невольным раздражением, от которого порозовели ее щеки. Эта Кэрол Маккейб не только внешне красива. Ей удалось постичь художественный замысел его картины с такой же легкостью, как и его израненную, кровоточащую душу. Он затаился, прозябая в своем потайном убежище, а она разыскала его. Он встретился с нею совсем недавно, но уже знал, что не хочет отпускать ее от себя.
– Ты вновь станешь писать, – вдруг сказала Кэрол.
Взяв за руку, она повела его через всю мастерскую, словно ребенка, – настойчиво и вместе с тем без всякого нажима. Стол с красками, кистями и палитрами стоял у стены. Отпустив его руку, она взяла тюбик с черной акриловой краской и выдавила на кисть толстенный черный комок, как будто зубную пасту для сатаны. Держа кисть в левой руке, она опять взяла его за руку и подвела к холсту. Только теперь Чарльз понял, что? она намеревается сделать.
Протянув ему кисть, Кэрол сказала просто:
– Нанеси краску на холст.
Он расхохотался, до того глупо это ему показалось.
– Так ничего не получится, – Чарльз все еще широко улыбался.
– Сделай, что я прошу, – стояла она на своем. – Проведи линию. Поставь точку. Просто мазни. Нанеси краску на холст, не важно – как.
– Еще как важно. – Чарльз уже не улыбался. – В этом-то все и дело. Если не понимаешь, что…
– Давай же! – повысила голос Кэрол.
– Неужели ты не понимаешь, что я не могу сделать этого? Мне нечего писать. Нечего сказать.
– Чарльз!
Он старался терпеливо объяснить:
– Это же не происходит автоматически, Кэрол. Из этого ничего не выйдет. Серенькие вещи я создавать не могу. Это было бы невыносимо. Гораздо хуже, чем вообще ничего.
Кэрол напряглась, подобралась, словно хищник перед прыжком, схватила его за руку, прежде чем он успел оказать ей сопротивление. Вложив в нее кисть, она с силой сжала его кулак своими пальцами, стиснув их, и ткнула кистью в чистый холст. Его рука невольно дернулась вперед. Кисть коснулась холста и махнула по нему снизу вверх, оставив на девственно-чистой белой поверхности неровный и прерывистый черный след.
– Какого дьявола ты делаешь!..
В ужасе отстранившись от нее и от холста, он переводил широко раскрытые глаза с грязной полосы на кисть, все еще зажатую в его руке, которая сотворила это. Ведь это же положенная им черная краска на белом фоне. Это написал он. Чарльз выронил кисть.
Ее лицо осветила торжествующая улыбка.
– Начало положено, – сияла Кэрол, ничуть не боясь клокочущей в нем ярости, которую спровоцировала.
Чарльз смотрел на нее, на холст, на испачканный пол, силясь разобраться в происшедшем. Этот нелепый мазок на холсте ровным счетом ничего не значит. Хотя нет, зачем лгать себе? Он совершил нападение на эту глумливую белизну. Объявил войну своей душевной опустошенности. И сделать это заставила его она. Все его объяснения эта стерва отмела, как пустые отговорки. Теперь винить нужно только себя самого. Полоса на холсте – яркое тому доказательство. Впервые в жизни в нем боролись два противоречивых чувства, настолько тесно переплетенные друг с другом, что одно было совершенно неотделимо от другого. Первое – бурная радость. Второе – слепящий гнев.
Чарльз шагнул к ней, и она не отпрянула от него. Кэрол не дрогнула, уверенная в своей правоте. В глубине души Кэрол росло восторженное возбуждение от собственной смелости. Чарльз грубо схватил ее за плечи. Ни единого движения, чтобы оказать сопротивление, она не сделала.
– Будь ты проклята! – воскликнул он.
Голос его гневно дрожал, зрачки расширились, делая совершенно непроницаемыми его темные глаза. Рывком притянув ее к себе, Чарльз резко прижался к ней всем телом и поцеловал ее. Это был яростный поцелуй, начисто лишенный какой бы то ни было чувственности и нежности. Он просто взял ее и сделал с нею то, что захотел, впиваясь в нее своими губами и абсолютно не думая о том, получает ли она при этом удовольствие или испытывает боль. Он словно бы наказывал ее. И вместе с тем все преграды, стоявшие на пути его одержимости, были теперь сметены. Сжатая в его железных объятиях, с сердцем, колотящимся от неведомого доселе ей буйного восторга, Кэрол остро чувствовала все, что происходит. Поток под названием «Чарльз Форд», так долго сдерживаемый им же самим возведенной плотиной, теперь вновь вырвался на свободу.
И вдруг она поняла, что пламя, бушевавшее в нем только что, улеглось. Чарльз слегка отстранился от нее, на его лице было написано замешательство. Он все еще крепко держал ее, стиснув пальцами плечи и не отрывая своего горящего взора от ее глаз.
