Блестящая девочка - Филлипс Сьюзен Элизабет (читаем книги TXT) 📗
На обложке альбома был помещен его портрет из первой сцены «Дьявольской резни». На ней Джейк в роли Калибра. Глаза смотрят прямо в камеру Лицо утомленное, в грязи. Мягкие пухлые губы растянуты до противности, на боку висят «кольты», рукоятки которых отделаны перламутром.
Она откинулась назад, закрыла глаза, пытаясь сдержать фантазии, от которых ей становилось легче; спальня и звуки улицы исчезали, вместо них она слышала только дыхание, тяжелое, влажное, горячее, возле самого уха. Коми, пути, Белинда. Время сводить счеты.
Она закрыла глаза и почувствовала руки у себя на груди. Они мяли ее груди, наслаждаясь их полнотой. Нет! — взмолилась она, — это не правильно. Я не могу. Я…
Лицо мужчины по имени Калибр стало тяжелым, руки грубыми, он с силой встряхнул ее. У тебя нет выбора, маленькая леди. Мы здесь одни. И ничто не остановит меня, я получу то, что хочу.
…Пожалуйста… Пожалуйста…
Она боролась, но он был слишком сильный. Он взял ее на земле, привязав за запястья к столбу бархатными веревками. Он разорвал на ней одежду, гладил ее, любил ее. Его руки летали по ее телу, проникали внутрь, а веревки словно растворились.
Да, Джейк. О да. Да, мой дорогой Джимми…
Пластинка выскользнула из пальцев и упала на пол, вырвав Белинду из мира фантазий. Она опустилась на край кровати и потянулась к мятой пачке сигарет. Та оказалась пустой. Белинда кинула ее на пол, пытаясь придумать, где добыть другую пачку. Она собиралась послать кого-нибудь за сигаретами после ужина, но не могла вспомнить, послала или нет. Все ускользало от нее.
Она снова посмотрела вниз, на фотографию Джейка Коранды.
Она хотела его любви. Насильной. Уже прошла мода на эротические мысли об изнасиловании, но не для нее. Она хотела, конечно, чтобы ее изнасиловал мужчина, которого она сама бы выбрала. Она вспомнила Роберта Рэдфорда и Фэй Даноуэй в фильме «Три дня Кондора». В самом начале картины Рэдфорд швыряет Фэй на кровать, заставляя ее молчать, и, пока он ее держит, Фэй смотрит на него снизу вверх и шепчет:
— Пожалуйста, не насилуй меня.
Белинда была единственная в зале кинотеатра, кто рассмеялся в этом месте. Роберт Рэдфорд. Да ради Бога.
Она услышала неожиданный шум. Шаги Алексея по лестнице.
Но Белинда не сразу подошла к двери. Сначала налила половину рюмки скотча из графина, а потом опустила руку в холодную воду на дне ведерка, где еще плавало несколько кубиков льда. Затем она наконец открыла дверь спальни и увидела его спину, удалявшуюся по коридору.
— Алексей.
Он повернул к ней искаженное лицо.
— У меня кончились сигареты. У тебя есть? Мне нужна одна сигарета.
Когда она подходила к нему, ее халат спустился с плеча, слегка оголив его.
— Ты напилась.
— Я выпила немножко. — Кубик льда глухо стучал по стеклу бокала. — Настолько, чтобы осмелиться с тобой заговорить.
— Иди спать, Белинда. Я слишком устал, чтобы удовлетворить тебя сегодня.
— Я хочу только сигарету.
Внимательно глядя на нее, он вынул серебряный портсигар и открыл. Она медленно выбирала сигарету, как будто они чем-то отличались, а выбрав, прошла мимо него в его спальню.
Алексей прошел за ней.
— Не помню, чтобы я тебя приглашал. — Слова падали тяжело.
— Извини, — проговорила она с сарказмом. — Я забыла, что эта территория стала мужской половиной. Или, точнее, не женской. — Она вынула из кармана халата зажигалку и посмотрела на постель. — Нет, ни то ни другое не точно, так ведь? Как же назвать твою спальню, Алексей? Детской?
— Уходи, Белинда, — сказал он бесстрастным голосом. — Ты сегодня старая и отвратительная. Как отчаявшаяся женщина, которая знает, что ей больше нечем завлечь мужчину.
Белинда закрыла глаза. Она не должна размениваться на ерунду и позволять себе обижаться на его слова. Она должна сосредоточиться на ужасном, грязном рте Алексея, которым он целовал ее дочь. Он снял пиджак и бросил его на спинку кресла.
— Не утомляй меня очередной сценой, Белинда. Я уже все слышал. Оскорбленная мать, оскорбленная жена. Что сегодня? Оскорбленная потаскуха? Но это с тобой было давно, так ведь?
Она не должна слушать его. Не должна думать о его жестоких словах. Он носит подтяжки под пиджаком. Вот о чем она должна думать. Интересно, давно он носит подтяжки?
— Я не дам тебе поиметь мою дочь, — сказала Белинда.
— Твою дочь? Разве не нашу дочь?
— Я убью тебя, если ты тронешь ее, Алексей.
— Боже мой, дорогая. Я понимаю, ты выпила и потеряла разум. — Его запонки упали на бюро. — Много лет ты просила меня сделать ее членом нашей семьи. Разве нет?
Белинда подумала о череде его любовниц-подростков. И почувствовала, что сейчас выдержка оставит ее и она не совладает с собой.
Тонкие губы Алексея сложились в жестокую улыбку, она поняла, что он снова прочитал ее мысли.
— Что за грязь у тебя на уме? Отвратительная грязь. Неужели Флинн вложил в тебя подобные мысли? Или это результат твоего воспитания?
Она сдерживалась с трудом, старалась говорить спокойно, напоминая себе, что о ее телефонном разговоре он ничего не знает.
— Не будь таким самоуверенным, Алексей. У тебя больше нет надо мной власти. — И над Флер тоже. Она выросла. Теперь все будет иначе.
Его пальцы замерли на пуговицах рубашки.
— Что ты имеешь в виду?
Белинда собралась с духом.
— Я имею в виду, что у меня есть планы на ее счет. Прежде чем ты попытаешься вмешаться в них, ты должен узнать: меня больше не волнует, даже если целый мир сделает открытие, что Алексей Савагар растил дочь другого мужчины. — Она говорила не правду. Ну и пусть. Как бы ни хотелось ей все это прокричать миру, она понимала: Флер никогда не поймет, почему ее мать осталась с Алексеем, если знала, что не он ее отец. А она, Белинда, не вынесет, если любовь дочери превратится в ненависть.
Алексей рассмеялся.
— Это что же, шантаж, дорогая? Я бы мог забеспокоиться, если бы не знал, как ты любишь роскошь. Я и раньше говорил: если кто-то узнает правду о Флер, я отрежу тебя от моих денег. А ты не выживешь без них, Белинда. Ты не сможешь заработать себе даже на чулки, не говоря уж о скотче.
Белинда медленно подошла к нему.
— Увидим, Алексей. После всех этих долгих лет ты с удивлением узнаешь, что не так уж хорошо меня изучил, как думаешь.
— О, я знаю тебя, дорогая. — Его пальцы пробежались по ее руке сверху вниз. — Я знаю тебя даже лучше, чем ты сама себя знаешь.
Подняв голову, она пристально посмотрела ему в лицо, пытаясь обнаружить хоть каплю мягкости. Но все, что она увидела, — это его рот, который он прижимал к губам ее дочери. Гнев затопил ее всю, гнев, страх и… другие чувства. Одно она не хотела назвать даже мысленно. Ревность. Постыдная, жгучая ревность.
Глава 9
На следующий день после похорон Соланж Белинда разбудила Флер до зари и шепотом сообщила, что они уезжают в Фонтенбло к Банни Дюверж. Когда они ехали по тихим окраинам Парижа, она торопливо рассказывала Флер о своих разговорах с Банни после встречи на Миконосе и о том, чем они завершились.
— Я не могу поверить, — в пятый раз повторила Флер. — Я действительно не могу. Это просто сумасшествие. — Она сбросила босоножки и задрала ноги на приборную панель, желая унять дрожь в коленях. — Расскажи все снова. Только не торопись.
Белинда полезла в сумочку за сигаретой, то и дело нервно поглядывая в боковое зеркало.
— Банни позвонила мне в тот же день, как я вернулась а Париж, — сказала мать. — Единственное, о чем она могла говорить, — это о тебе. Какие у тебя прекрасные черты лица, какие красивые волосы и так далее и тому подобное. Естественно, я слушала с удовольствием. Но я знала, что ее мужа давно нет дома, и решила, что Банни мучается от безделья, поэтому не отнеслась к ее словам всерьез. Потом она сказала, что послала твои фотографии Гретхен Казимир. Помнишь, Банни тебя снимала на Миконосе? Я, конечно, сразу подумала про Алексея. Могу себе представить, что он сказал бы, если бы узнал. Хотя агентство Казимир одно из самых известных в Нью-Йорке, работа моделью не из тех занятий, которые, по его мнению, подходят для Савагаров. Я попросила Банни держать рот на замке, пока я буду думать.
