Тысяча незабываемых поцелуев (ЛП) - Коул Тилли (полная версия книги .TXT) 📗
Я не знал, что делать. Что, черт побери, я должен был делать? Как жить и понимать, что я не в состоянии помочь?
Запрокинув голову к звездному небу, я закрыл глаза.
— Поппи, — прошептал я, когда соленые слезы из глаз скатывались к моему рту. — Поппимин, — снова прошептал я, мои ласковые слова уносил ветер.
В своей голове я видел зеленые глаза Поппи, как будто она на самом деле сидела напротив меня...
«У меня осталось несколько месяцев жизни, Рун. Ничего нельзя изменить...»
На этот раз мои рыдания не застряли в горле. Они потоком выливались наружу. Мое тело тряслось от их силы, когда я подумал о том, через что она, должно быть, прошла. Без меня. Без меня рядом с ней, державшего ее за руку. Без меня, целующего ее в макушку. Без меня, держащего ее в объятиях, когда ей грустно, когда лечение делало ее слабой. Я подумал о том, что она столкнулась со всем этим только с половиной сердца. Половина ее души изо всех сил боролась, чтобы справиться без своей второй частички.
Меня.
Я не знал, сколько просидел в парке. Казалось, прошла вечность, прежде чем я смог подняться. И когда я пошел, я чувствовал себя самозванцем в своем собственном теле. Как будто я был заперт в кошмаре, и когда проснусь, мне снова будет пятнадцать. Ничего из этого не произошло. Я проснусь в вишневой роще под нашим любимым деревом с Поппи в моих руках. Я рассмеюсь, когда проснусь и усилю хватку на ее талии. Она приподнимет свою голову, и я опущу свою для поцелуя.
И мы поцелуемся.
Мы будем целоваться и целоваться. Когда я отстранюсь, на ее лице будет играть солнечный свет, она улыбнется мне, закрыв глаза, и прошепчет:
— Поцелуй две тысячи пятьдесят три. В вишневой роще под нашим любимым деревом. С моим Руном... и мое сердце почти взорвалось. — Я подниму свой фотоаппарат и буду ждать, мои глаза будут у объектива в тот момент, когда она откроет глаза. Этот момент. Волшебный момент, где в ее глазах написано, как сильно она любит меня. И я скажу ей в ответ, что люблю ее, когда нежно проведу тыльной стороной ладони по ее щеке. Позже я повешу это фото на стену, чтобы смотреть на него каждый день...
Звук уханья совы вывел меня из оцепенения. Когда я моргнул, возвращаясь из своей фантазии, меня осенило — вот что это было: фантазия. Затем боль вернулась и ударила меня правдой. Я не мог поверить, что она умирает.
Мое зрение размыло свежими слезами, и через мгновение я понял, что был у дерева из своих фантазий. У дерева, под которым мы все время сидели. Но когда я посмотрел на него в темноте, в момент, когда ветер колыхал его ветки, мой желудок перевернулся. На ветках не было листьев, они были длинными и тонкими, и перекрученными, все отражало этот момент времени.
Момент, когда я узнал, что моя девочка умирает.
Я заставил себя идти, каким-то образом ноги вели меня к дому. Но когда я шел, мой разум был нагроможден неуверенностью — испуганный, отказывающийся приходить к какому-либо решению. Я не знал, что делать, куда идти. Слезы беспрерывно текли из моих глаз, боль внутри моего тела облюбовала свой новый дом. Ни одна часть меня не была пощажена.
«Я сделала это, чтобы спасти тебя...»
Ничего не могло спасти меня. Мысль о ней, настолько больной, пока она боролась, чтобы сохранить свет, который излучала так ярко, разрушила меня.
Подойдя к дому, я уставился в окно, которое пленило меня в течение двенадцати лет. Я знал, что она по другую сторону. Дом был погружен в темноту. Но когда я сделал шаг вперед, я сразу же остановился.
Я не мог... Я не мог видеть ее... Не мог...
Развернувшись, я бросился по ступенькам к своему дому и ворвался в дверь. Слезы злости и печали прорывались через меня, борясь за доминирование. Я разрывался на части внутри.
Я прошел гостиную.
— Рун! — позвала меня мама. Я мгновенно услышал понимание в ее голосе.
Я остановился. Когда я повернулся лицом к своей маме, она встала с дивана, и я увидел, что слезы стекают по ее лицу.
Это ударила меня как отбойный молоток.
Она знала.
Мама сделала шаг вперед, вытянув руки. Я уставился на них, но не мог принять их. Я не мог...
Я бросился в свою комнату. Промчался через дверь и затем замер на месте. Я стоял по центру комнаты и оглядывался вокруг, в поисках хоть одной подсказки, что же делать дальше.
Но я не знал. Мои руки взлетели к волосам, и я схватился за них. Рыдание вырвалось из моего рта. Я тонул в чертовых слезах, которые стекали по моим щекам, потому что я не знал, что нахрен делать.
Я сделал шаг вперед, затем остановился. Двинулся к своей кровати, затем остановился. Мое сердце стучало в медленном заикающемся ритме. Я боролся с тем, чтобы не упасть на пол.
А затем я сломался.
Я освободил ожидающий гнев. Я позволил ему насытить меня и вести вперед. Потянувшись к кровати, я наклонился, чтобы схватиться за каркас и с громким ревом я поднял ее со всей силы, переворачивая матрас и крепкий деревянный каркас. Я двинулся к столу и одним движением смел все с него. Схватив свой ноутбук, прежде чем он упал на пол, я развернулся на месте и кинул его в стену. Я слышал, как он разбился, но это не помогло. Ничего не помогало. Боль все еще была на месте. Выворачивающая правда.
Гребаные слезы.
Стиснув кулаки, я запрокинул голову назад и закричал. Я кричал и кричал, пока мой голос не охрип, а горло не заболело. Опустившись на колени, я позволил себе утопать в горе.
Затем я услышал, что моя дверь открылась, и поднял голову. Мама вошла. Я покачал головой, поднимая руку, чтобы остановить ее. Но она продолжала идти.
— Нет, — прохрипел я, пытаясь двигаться. Но она не слушала, вместо этого она опустилась на пол рядом со мной. — Нет! — закричал я громче, но она вытянула руки и обернула их вокруг моей шеи.
— Нет! — Я боролся, но она притянула меня к себе, и я проиграл битву. Я рухнул в ее объятия и заплакал. Я плакал и кричал в объятиях женщины, с которой едва разговаривал последние два года. Но прямо сейчас я нуждался в ней. Мне нужен был кто-то, кто понимал.
Понимал, что будет означать для меня потерять Поппи.
Поэтому я все отпустил. Я схватился за нее так сильно, что думал, оставлю синяки. Но моя мама не шелохнулась, она плакала со мной. Она тихо сидела, прижимая мою голову, пока я терял все силы.
Затем я услышал движение у двери.
Мой папа наблюдал за нами со слезами в глазах и печалью на лице. И это разожгло пламя в моем животе. Во мне что-то щелкнуло, когда я увидел мужчину, который забрал меня и силой увез от Поппи, когда она нуждалась во мне больше всего.
Оттолкнувшись от мамы, я зашипел на него:
— Убирайся.
Мама напряглась, и я оттолкнул ее еще дальше, сердито посмотрев на папу. Он поднял свои руки, шок отразился на его лице.
— Рун... — сказал он спокойным голосом.
Это только подлило масло в огонь.
— Я сказал убирайся! — я встал на ноги.
Папа посмотрел на маму. Когда он перевел взгляд на меня, мои руки были сжаты в кулаки. Я приветствовал ярость, которая бурлила во мне.
— Рун, сынок. Ты в шоке, тебе больно...
— Больно? Больно? Ты и понятия гребаного не имеешь! — ревел я и сделал шаг ближе к нему. Мама подскочила на ноги. Я проигнорировал ее, когда она пыталась встать у меня на пути. Мой папа вытянул руку и задвинул ее за себя в коридор.
Потом слегка закрыл дверь, блокируя ей вход.
— Убирайся к черту, — сказал я последний раз, чувствуя, как ненависть к этому человеку выходит на поверхность.
— Мне жаль, сынок, — прошептал он, и слеза скатилась по его щеке. Он имел наглость стоять передо мной и прослезиться.
У него не было гребаного права!
— Нет, — предупредил я, мой голос был отрывистым и грубым. — Даже не смей стоять здесь и плакать. Не смей говорить, что тебе жаль. У тебя не было гребаного права забирать меня отсюда. Ты увез меня от нее, когда я не хотел этого. Ты увез меня, когда она была больна. И сейчас... сейчас... она ум... — я не смог закончить предложение. Я не мог заставить себя произнести это слово. Вместо этого, я подбежал к отцу и ударил его по широкой груди.
