Любовь и честь - Уоллес Рэнделл (бесплатные серии книг .txt) 📗
— Любовь? — без тени иронии спросил я.
— В Польше любовь не редкость. Я хотела сказать, что у них было процветающее имение.
Беатриче умолкла, задумчиво глядя на потрескивающее пламя. В комнате снова стало тихо, и было слышно, как ровно дышит во сне Горлов.
— Отец умер от чахотки, когда мне было десять лет, — продолжала Беатриче. — У меня было три брата и две сестры, но мы уже не могли так же умело вести хозяйство. А два года назад царица заявила, что эти земли принадлежат России, и отобрала их у Польши. Она подарила часть земель князьям Мицким, и наше имение оказалась в их владениях, поэтому я и пошла работать служанкой к княжне Наталье.
— Вы видитесь со своими близкими?
— А никого не осталось. Мать тоже умерла от чахотки, братьев забрали в армию сражаться против турок. Потом мне сообщили, что они все погибли. Раньше я получала письма от сестер, но и они уже давно не пишут. — Беатриче взглянула на меня. — Я много рассказала вам о себе, теперь ваша очередь. А как вы научились так здорово ездить верхом?
И в тот момент мне так захотелось рассказать ей о себе все, всю правду. Ну, может, опуская кое-какие подробности.
— Мой отец выращивал и объезжал лошадей для богатых людей. Он прибыл в Америку из Шотландии на корабле вместе с группой пресвитериан[2] и поселился в Виргинии. Моя мать тоже была на том корабле, но она не выдержала плавания, вернее сказать, родов. Три дня среди бушующих волн у нее продолжались схватки, и роды были очень тяжелые. Наши соседи, которые плыли на том же корабле, а потом поселились рядом с нами, рассказывали, что моя мать не сдавалась и не умерла, пока не услышала мой первый крик. Отец никогда не говорил об этом, поэтому я не знаю, правда это или нет. Ее похоронили в море, и только благодаря ей пресвитериане мирились с прохладным отношением отца к их вере, но к нам в дом часто приходила пожилая женщина из общины и читала мне Библию. Отец никогда не был членом общины, но мама была истинной пресвитерианкой и пыталась обратить отца в свою веру с тех пор, как они поженились. Но если она уехала из Шотландии по религиозным убеждениям, то отец, насколько я знаю, уехал, потому что ненавидел англичан. «Главное сокровище Шотландии — это шотландцы, — говаривал он. — Англичане лишили нас возможности свободного выбора, и теперь мы можем быть либо моряками, либо солдатами на службе у Британской короны». Так что у отца я научился ухаживать за лошадьми, а пресвитериане занимались моим образованием, правда, в основном по Библии. А когда мне исполнилось пятнадцать, они изрядно удивили меня — оказалось, церковь собрала для меня деньги, чтобы я мог продолжить свое образование в колледже Уильяма и Марии. Я видел, что отец против моего отъезда, но он и словом не обмолвился.
— Разве он не хотел, чтобы вы получили хорошее образование? — удивленно спросила Беатриче.
— Не совсем так. Я как-то сказал, что мечтаю стать священником, а ему хотелось для меня другой, лучшей жизни. Он всегда хотел, чтобы я стал настоящим виргинским джентльменом, с хорошим воспитанием и манерами, но без денег нечего было и думать о такой судьбе. Мое желание служить церкви несколько расстраивало его, но, как я теперь понимаю, он не очень-то верил в это. Я, впрочем, тоже, даже тогда, но никому не говорил об этом, ни отцу, ни жене.
— А какая она была?
— Милая. Счастливая. Веселая. Как ребенок. Ей было семнадцать, а мне восемнадцать.
— Но почему вы женились на ней? Я знаю, что вы любили ее, но почему, за что вы ее полюбили? Что в ней было такого… — Беатриче не договорила, но я понял, что она имела в виду.
— Вера, — ответил я после долгой паузы. — Наверное, вера. Она искренне верила в Бога, в высшую справедливость и в то, что в каждом человеке есть что-то хорошее. У меня было свое мнение на этот счет, но она принимала меня таким, какой я есть, со всеми моими сомнениями, и поэтому мне самому хотелось верить в то, во что верит она.
Обычно я запрещал себе думать о Мелинде, но теперь, когда я сидел рядом с Беатриче, с женщиной, которая своей откровенностью и прямотой так напоминала мне ту, которую я потерял, все возведенные стены рухнули и так долго сдерживаемые воспоминания нахлынули на меня. Я вспомнил Мелинду такой, какой впервые увидел ее в церкви, где она сидела рядом с отцом. Собственно, это ее отец попросил меня встретить его после церковной службы, чтобы договориться о выездке недавно купленных им лошадей.
— Когда стали петь псалмы, мы встретились с Мелиндой глазами, и у меня перехватило дыхание от этого светловолосого зеленоглазого видения.
Но полюбил я ее не только за ангельскую внешность и кроткий нрав. И не за то, какими глазами она смотрела на меня, когда после церкви я проскакал у них в имении верхом на жеребце, которого никто не мог даже оседлать. Я мог доверить ей все — и свои страхи, и свои мысли, и свои желания. Когда я возмущался из-за того, что колонисты в поте лица трудятся здесь, чтобы обеспечить богатство кучке аристократов за океаном, Мелинда с тяжелым вздохом соглашалась со мной. А когда я выражал опасение, что бескрайние просторы и богатства Америки породят новое поколение людей, которые будут готовы умирать и убивать за свою независимость, она смеялась и обнимала меня, нашептывая, что это все пустые страхи и нас ожидает прекрасное будущее. Семья. Мир. Покой. С тех пор как она умерла, я не позволял себе вспоминать об этом.
Отец Мелинды владел большой табачной плантацией недалеко от Вильямсбурга и считал, что я не пара его дочери. Я тоже так думал, но несколько по другим причинам, нежели он. Возможно, его упрямство и привело к тому, что к Рождеству того же года мы поженились. А весной Мелинда уже была беременна.
Жили мы в доме, где всегда было холодно и сыро. Когда подошло время рожать, приехал отец Мелинды и сказал, что ей на это время лучше вернуться домой. Я тоже думал, что так будет лучше, тем более что на носу были экзамены в колледже. Тесть сказал, что даст мне знать, когда все начнется, а я, в свою очередь, обещал лететь, как ветер, чтобы успеть вовремя. И Мелинда верила мне, как и прежде, верила. Она всегда мне верила.
Но обо всем, что случилось затем, я узнал от друга тестя, приехавшего в Вильямсбург. Едва родив ребенка, Мелинда умерла от оспы. Ребенок тоже умер от оспы. — Я умолк, чувствуя, как костенеет язык и сжимается горло.
Но все же я не сказал Беатриче, что Мелинда и ребенок два дня не могли дождаться врача, потому что королевский губернатор, зная о моих политических настроениях, нашел для врача более лояльных к Британии пациентов. Ненависть, пылавшая во мне, только разгоралась при мысли о том, что я тоже виноват в смерти жены и ребенка.
— Они похоронили их раньше, чем я успел приехать. Я вернулся домой к отцу и жил там какое-то время, пока мы не начали тихо ненавидеть друг друга. Я сказал ему, что бросаю учебу, но с лошадями тоже возиться не буду, а собираюсь стать солдатом. Наш сосед, которому отец продавал лошадей, говорил мне, что настанет день, когда Америке понадобятся опытные солдаты, и я решил набраться опыта в Европе. Отец оплатил проезд.
Беатриче медленно кивнула.
— А дальше все ясно. Я учился воевать, искал войны и находил их.
— Вряд ли, — тихо сказала она.
— Что?
— Вы часто видите сны, капитан?
— При чем здесь сны?
— Значит, видите.
— Ну, как все, наверное.
— Сны дают выход всему плохому, что накопилось в человеке за день.
— Да какая…
— Вы сердитесь на меня?
— Ну что вы, вовсе нет.
Она только повернула голову, посмотрела на меня так, что мне почему-то стало неловко, и снова отвернулась к огню.
— Послушайте, Беатриче, ничто так не злит человека, как когда ему говорят, что он злится, а это не так, — натянуто улыбнулся я и сам почувствовал, как фальшиво звучат мои слова.
— Извините, я не хотела вас обидеть.
— Беатриче, вы… вы не поняли меня… Да, вы правы, я злюсь, потому что вы говорите так, словно знаете обо мне что-то такое, чего я сам не знаю. И получается, что вы считаете меня недостаточно сильным, чтобы сказать мне об этом прямо.
