Кольцо богини - Борисова Виктория Александровна (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
А вслед ему звучал военный марш.
«Мысли мои тогда представляли собой сущий хаос. Что делать дальше? Вернуться в университет? Как ни в чем не бываю ходить на лекции, словно ничего не произошло и войны нет? Невозможно. Я понимал, что чувство жгучего стыда, поселившееся в душе, скоро замучит, изгрызет, уничтожит меня…
Оставалось только одно — в час тяжкого испытания для моей страны делать то, что должно, и не оглядываться назад. На следующий день ранним утром, не сказав никому ни слова, я отправился на призывной пункт».
Максим вздохнул. На войне он, конечно, не был, но в армии послужить пришлось. Доброй волей не пошел бы, конечно… В памяти его все два года службы остались как некое странное действо — иногда уродливое, иногда комичное, но всегда совершенно нелепое и необъяснимое с точки зрения нормальной человеческой логики.
Казалось ужасно несправедливым, что каждый гражданин, достигший восемнадцати лет и не успевший нажить к этому возрасту букета достойных хронических заболеваний, обречен на два года лишения свободы — ни за что, просто так, за сам факт своего существования. Ведут его, словно пойманного зверя на веревке, а он упирается, и плачет, и норовит сбежать при первой же возможности, а если не удастся — смиряется со своей долей и живет, считая дни до приказа.
А уж как службу несет при этом — лучше не спрашивать. «День да ночь — сутки прочь», и хорошо еще, если себя или других не покалечит по глупости, неумению или из-за той жестокой скуки, которая развивается, когда людей насильно сталкивают в тесном замкнутом пространстве. Такая скученная, подневольная жизнь, не важно даже, где именно — в армии, в больнице, в тюрьме — почему-то никогда не делает человека лучше, а, напротив, вытаскивает самые темные, низменные инстинкты, о которых он и предположить не мог.
Максим почувствовал легкий укол непрошеной зависти к деду. Кажется, студент Саша Сабуров не видел ничего особенно героического в том, чтобы оставить все, что было дорого и привычно, — семью, университет, даже любимую девушку — и пойти на фронт. На смерть, быть может. И это при том, что в Первую мировую у студентов действительно была отсрочка от призыва. Мог бы спокойно оставаться дома, но…
В час тяжкого испытания для моей страны… Эта фраза упорно вертелась у него в мозгу. Дедушка, оказывается, был не только романтиком, но и патриотом — причем в настоящем, истинном значении этого слова. Пожалуй, теперь его в приличном обществе и произнести поостережешься… Про патриотизм кричат только мордастые политики в телевизоре и бритоголовые подростки на улице. И те и другие у нормального человека теплых чувств не вызывают.
А может, и в самом деле правильно, когда человек не мучается проклятыми вопросами, не рефлексирует постоянно, упиваясь невротической псевдосвободой, а просто верит? И жизнь готов отдать за то, что ему по-настоящему дорого и близко? Наверное, и Россия в те годы была отнюдь не райскими кущами, но ведь действительно был патриотический подъем в первые же дни той войны, которую потом в советских учебниках истории назовут «империалистической»! Сразу после подписания манифеста о ее объявлении тысячи людей в Петербурге вышли на площадь перед Зимним дворцом с флагами, портретами царя и надписями «Да здравствуют армия и флот!». И не один Саша Сабуров отправился на фронт добровольцем — сотни его сверстников осаждали воинские присутствия.
Так же как и потом, в сорок первом… Видно, есть в самой глубинной, потаенной части человеческой натуры что-то такое, что заставляет защищать землю, где родился. И не важно, как она называется — республика или империя, кто управляет ею и какой в ней политический строй…
Власть меняется, а страна — остается.
«Все формальности решились на удивление быстро, и через несколько дней я уже получил назначение в Навагинский пехотный полк. Почти все время я проводил в казармах, ездил с солдатами на стрельбище, чистил и разбирал оружие… Жизнь военного человека была для меня внове, но я скоро освоился с этой премудростью, и даже — что там скрывать! — немного гордился собой.
Чем меньше времени оставалось до отправки на фронт, тем острее чувствовал я, что прежняя, домашняя жизнь кончена бесповоротно. Глядя в зеркало, я видел нового, почти незнакомого мне человека. Не знаю, что было тому причиной… То ли военная форма так сильно изменила не только наружность, но и внутреннее содержание, то ли род занятий накладывает сильнейший отпечаток, то ли просто очередной семилетний люстр моей жизни подходил к концу и наступило время прощания с отрочеством, так трагически совпавшее с войной.
Но в те дни война еще казалась мне интересным и захватывающим приключением. Совсем немного оставалось до того момента, когда мне предстояло отбыть в действующую армию, и я торопил время, казалось — поскорее бы!
Но и те, последние дни, что я провел дома, стали нелегким испытанием…»
Конец августа выдался жаркий. Лето словно опомнилось и решило вернуться ненадолго, порадовать людей последним предосенним теплом.
Поздним вечером Саша возвращался домой — весь в пыли, загорелый и голодный как волк. Целый день сегодня он провел на полигоне в Граворнове. Его взвод отстрелялся на отлично, поразив почти все мишени, и Саша чувствовал себя победителем. Теперь он настоящий офицер! Даже поручик Вишневский, что поначалу глядел на него пренебрежительно, цедил слова через губу и презрительно называл «фендриком», сегодня, посмотрев в бинокль на пулевые пробоины, удивленно покачал головой и сказал:
— Недурственно, прапорщик… Из вас может выйти толк!
Подходя к дому, он немного замедлил шаг. Всякий раз, возвращаясь сюда, он испытывал какую-то неловкость, как будто пытался втиснуться в старые детские штанишки, из которых давным-давно вырос. Почему-то в последние дни ему казалось, что комнаты стали меньше, потолки ниже и старый уютный особнячок, где он провел всю свою жизнь, как-то разом ссутулился и обветшал.
В передней он повесил на старомодную рогатую вешалку свою новенькую шашку с золоченым эфесом. Странно и непривычно выглядела здесь эта вещь — как инородное тело, занесенное из чуждого мира. Мама, увидев ее впервые, почему-то закрыла лицо руками и заплакала.
Она вообще часто плакала в последние дни. Любое, самое незначительное событие могло вывести ее из равновесия — сводки о боях в газете, звуки военных маршей, доносящиеся с улицы, солдат, что давеча зашел во двор и попросил напиться…
Вот и сейчас она вышла ему навстречу с красными глазами, и он почувствовал запах валерьянки и эфирно-ландышевых капель. Видно было, что маменька изо всех сил старается держаться, она даже улыбалась, но уж очень неестественной и жалкой выглядела эта улыбка.
— Саша, ну что ж так долго! Мы тебя ждали, не ужинали. Глаша! Глаша! — крикнула она горничной. — Да идите же, наконец, когда вас зовут. Собирайте на стол, да побыстрее. А ты иди, умойся с дороги.
Вот так же маменька говорила еще несколько лет назад, когда он играл в лапту и прятки во дворе. Видно, никак не привыкнет, что сын ее стал взрослым! Саша нахмурился, но ничего не сказал и покорно отправился мыться.
Через несколько минут он уже сидел в столовой. Белая скатерть, приборы, тарелки с голубым ободком — все здесь было привычно и памятно до мельчайших деталей. Электрическая лампочка светила вполнакала, но в остальном — как будто и войны нет…
Новым и непривычным было только одно — ужинали в полном молчании. Раньше такого никогда не было.
Саша расправлялся с большим куском холодной говядины, усиленно работая ножом и вилкой. Мясо было жестковато, но сейчас оно казалось ему удивительно вкусным. Отрезая кусок, он нажал слишком сильно, нож противно скрежетнул по тарелке, и в напряженной тишине, царящей за столом, этот звук показался особенно резким и неприятным. Саша даже сконфузился немного. Разумеется, в приличном обществе такое поведение недопустимо, но, впрочем, сейчас не до условностей.
