Слабая женщина, склонная к меланхолии - Волчок Ирина (полная версия книги txt) 📗
А у Сони опекуна не было. У Сони были родители. То есть — наверное, были. Во всяком случае, о их смерти никаких известий не поступало. Хотя, конечно, это еще ни о чем не говорило.
Соню Ася нашла прошлой осенью, почти в начале зимы, на соседней улице. Возвращалась вечером после дежурства, ползла еле-еле по раскисшей глине, с трудом удерживала равновесие, с сожалением думала, что мотоцикл пора ставить в сарай до весны… По сторонам не смотрела. Да и не было ничего интересного по сторонам. Эта улочка во всей Теплой Слободе считалась самой поганой. Дома на ней стояли самые старые, самые кривые, самые запущенные. В этих домах жили самые гнусные алкоголики, самые ненужные бабы, самые сумасшедшие старики. Раза два в год на улочке обязательно случался пожар. Ближние соседи собирались, смотрели на пожар, с азартом спорили, весь дом сгорит или все-таки успеют потушить. Пожар тушили дальние соседи. Как правило, успевали потушить до приезда пожарной машины — привыкли уже. При тушении действовали умело, слаженно и злобно. Вслух говорили: черт бы с ними, пусть бы они все сгорели наконец. Но ведь дома почти по всей Теплой Слободе впритык стоят, да еще сады густые, деревьям по полвека и больше, если огонь перекинется — все, выгорит вся Слобода. А это жалко — здесь много и вполне нормальных людей жило. И дети опять же.
На поганой улице почти ни в одном доме детей не было. Поэтому, когда в свете фары мелькнула маленькая съежившаяся фигурка, Ася встревожилась. Нечего было делать ребенку здесь, на этой улице, одному. Тем более — так поздно. Тем более — в такую погоду… Тем более — девочке.
Она догнала девочку, заглушила мотор, негромко позвала:
— Эй, ты кто? Ты почему одна гуляешь? Давай-ка я тебя провожу… Только пешком придется. А то у меня с собой лишнего шлема нет. Да и вряд ли' ты удержишься сзади. Не дорога, а болото… Ну, пойдем. Тебе куда, далеко?
— Мне никуда, — неуверенно ответила девочка тонким, слегка охрипшим голосом. — Я тут живу… Вон там, в том доме… Где окошко светится.
— А почему ты домой не идешь? — удивилась Ася. — Поздно уже. Да и холодно. И разве можно одной по улицам в темноте ходить?
— Я не хожу, — еще более неуверенно сказала девочка. — Я только рядом с воротами, немножко… А то на месте стоять правда очень холодно… Я уже скоро домой пойду. Они, наверное, уже скоро уснут. Уже кончили драться.
— Кто?
Ася сначала спросила, а потом уже сообразила, что спрашивать такое у ребенка глупо и бестактно. Ну, кто может драться в ее доме?
— Мама и отец, — спокойно ответила девочка. — Они, когда сильно пьяные, быстро засыпают. А когда не сильно пьяные — сначала дерутся. Сегодня не сильно пьяные… Я тут подожду, вы не думайте, я не боюсь… А если они спать не будут — так я в сараюшку пойду, там хорошо, там сухое сено есть, в нем совсем тепло спать.
— Пойдем к нам, — предложила Ася, слезая с мотоцикла. — У нас еще лучше и еще теплее. Подожди здесь, сейчас я твоих предупрежу, что в гости тебя забираю, чтобы не волновались.
— Ой, не надо, — встревожилась девочка. — Они про меня и так не вспомнят! А вам вдруг попадет?! Они сейчас совсем сердитые…
Но Ася уже вошла в полуоткрытые перекошенные ворота, быстро прошагала по каким-то камням и кочкам к крыльцу, осторожно поднялась по сгнившим полупроваленным ступеням и постучала кулаком в расхлябанную дощатую дверь. Подождала полминуты и стукнула в дверь тяжелым, подкованным железной скобкой ботинком. В конце концов, она слабая женщина, и руки у нее не для того, чтобы их обо всякие дощатые двери уродовать. Опять чуть-чуть подождала, ничего не дождалась, уже начала расстраиваться, уже собралась еще раз пнуть эту чертову дверь железной подковой, но тут к двери из глубины дома стал приближаться галдеж, топот, еще какой-то неопознаваемый шум — и дверь со страшным скрежетом стала медленно открываться внутрь. Из темной щели потянуло сивушным перегаром и старой помойкой. В щель выглянула почти неразличимая в темноте физиономия.
— Пацан, ты чё?! — невнятно, но очень агрессивно спросил сиплый голос. Скорее мужской, чем женский. — Пацан, ты зачем?… Щас милицию вызову…
Дверь отворилась еще шире, вонь перегара и помойки усилилась нестерпимо.
— Всем оставаться на местах, — строго сказала Ася. — Руки за голову. Отвечать только на вопросы. Вы знаете, где ваша дочь?
— Ну… — Сиплый голос что-то пробормотал себе под нос и вдруг страшно заорал: — Колька-а-а! Соньку в ментовку рестовали-и-и!
— Молчать! — Ася чуть не пнула орущего железной подковой. Но это был не орущий. Это была орущая. Женщина. Женщин бить нельзя. Даже таких. — Я сказала: отвечать только на вопросы! Вы знаете, где Соня?
— А… Сонька? Гуляет, — неожиданно тихо ответила вроде бы женщина. — Воздухом дышит. Ребенок…
— А потому что такая же шалава! — За дверью возник еще один голос. Вот странно: скорее женский, чем мужской. — Растет рас… рас… растрепа, вся в тебя!.. Вот не пущщу в дом, будет знать, как гулять!.. Пусть в ментовке ночует!.. Пусть ее в тур… тур… тю-у-урму садют! Мне вас всех кормить надаелла! И ты пшла!.. Эт мой дом!..
— Ах, тво-о-ой?!!
И понеслось. Об Асе забыли. О Соне тоже забыли. Хотя вряд ли вообще помнили.
С того вечера Соня жила в доме тети Фаины постоянно. Ася еще два раза заходила к ее родителям. Первый раз — чтобы забрать ее документы. Сони-на мать, опухшая, молчаливая и почти невменяемая с тяжелого похмелья, долго не понимала, чего от нее хотят. Потом, кажется, поняла, полезла искать по углам, по каким-то ящикам и коробкам. Наконец нашла пакет, завернутый в старую газету. Сунула Асе в руку, просительно пробормотала:
— На пиво бы… А? На однусенькую баклажеч-ку… А? Я ж все ж старалась… Рылась весь день…
— День только начинается, — сказала Ася, стряхивая с пакета вековую пыль. — У милиции тоже рабочий день начинается, между прочим. Трудовые будни! Об этом никогда не надо забывать.
— А я чего? — заметно испугалась Сонина мать. — Я ж безработная… На бирже стою. С меня взять нечего.
Очень удачно получилось, что Ася успела взять хоть этот пакет, завернутый в старую газету. Там оказались все документы — не только Сонины, но и ее родителей, и свидетельство о смерти деда, который оставил этот дом в наследство сыну, и копия завещания, и план застройки, и даже квитанции за коммунальные платежи. Правда — неоплаченные. Паспорта Сониных родителей Асю поразили. Старые, выданные еще до общего обмена. На фотографиях — молодые, красивые, веселые люди. Оказывается, мать Сони звали Эльвирой Максимовной. Девичья фамилия — Соболь. Эльвира Соболь, с ума сойти… Эльвира Соболь двенадцать лет назад вышла замуж за Николая Леонидовича Ничеева. Им обоим было по восемнадцать! Значит, сейчас — по тридцать! Ай-я-яй… В это просто невозможно было поверить. Можно было поверить, что эти кадавры тридцать лет после смерти лежали непогребенными… И как хоть Соня осталась живой? Да еще и более или менее здоровой. Только худенькая очень… Ничего, у тети Фаины постепенно поправится. У тети Фаины даже Митька стал постепенно поправляться, если верить напольным весам. На глаз-то незаметно было…
Второй раз Ася пошла к Сониным родителям, когда сгорел их дом. Не до конца сгорел, опять дальние соседи успели потушить. Не сгорела одна комната и примыкающий к ней сарайчик. Если бы лето — как-то можно было бы прожить. А глядя на зиму — никак, это даже Сонины родители понимали. Сидели в холодной комнате почти протрезвевшие от нервного потрясения, но с непривычки к трезвому состоянию совсем ничего не соображали, даже говорить не могли. И кажется, не понимали, что Ася им говорит. Она билась с ними почти час. Наконец до Сониной матери что-то дошло. Она уставилась на Асю ненавидящим взглядом, пошла синюшными пятнами и захрипела, трясясь в ознобе и хватаясь грязными руками за ворот драной ватной телогрейки:
— Опекунство ей… А?! Моего ребеночка отобрать хочет… А?! А потом чтоб мы обои померли!.. Коля-а-а, эта колдунья наш дом сожгла!.. Отдавай Соньку, ведьма, отдавай, отдавай… В милицию пойду…
