Нежные годы в рассрочку - Богданова Анна Владимировна (читаем книги бесплатно TXT) 📗
– До подъезда и домой! Ладно? – И Геня в который раз, подхватив Светлану, тащил её обратно к дому. Вновь долгий поцелуй. Вновь проводы до арки и опять поцелуй, головокружение, слабость в коленях, дрожь в мышцах. – До подъезда и поеду! – Влюблённая парочка никак не могла оторваться друг от друга. Лишь Светино предупреждение о скорой последней электричке отрезвило их обоих, и Кошелев побежал без оглядки, дабы в очередной раз не увлечься сладостным и отрадным поцелуем.
Остановился он лишь на платформе.
– Успел! – облегчённо воскликнул он, и в этот момент из темноты выступил высокий мужчина лет сорока пяти в шляпе и плаще, с пренаглой физиономией и наколкой на пальце... в виде серпа и молота со звездой и словом «бог» у основания. Геня заметил «украшение» незнакомца при свете изогнутого, «вопросительного» фонаря и сразу понял, что тот «был осуждён государством», о чём, собственно, и говорила аббревиатура под рисунком, и что бывший заключённый тем самым желал поделиться с окружающими своим недовольством по поводу вынесенного приговора.
– Дай закурить! – потребовал он, плюнув по-блатному, через два передних зуба. Геня порыскал в карманах и, вытащив пустую пачку «Друга», ответил:
– Нема!
– Во салага! – Мужчина нецензурно выругался и попросил: – Дай рупь!
– Да нет у меня денег!
– Хорош бороду припечатывать! Я т-те не васёк! – И бывший зэк неожиданно для Кошелева, как он сам выразился при разговоре с матерью, «дал ему по соплям», то есть со всей силы заехал кулаком по лицу. Геня прекрасно знал, с кем имеет дело, и лучше бы ему было отойти в сторону, но существо его, одурманенное любовным пламенем, доведённое до головокружения страстными, продолжительными поцелуями со Светиком, требовало – действовать, не пасовать – короче говоря, разрядиться в драке. В результате чего Кошелев не растерялся и саданул обидчику ногой по рёбрам («забил по батарее»). После этого ответного удара между ними завязалась драка – настолько свирепая и беспощадная, что оба они, заметив краем глаза, как «змея подходит к водопаду» (то бишь последняя электричка к платформе), не обратили на неё ни малейшего внимания, продолжая бить друг другу морды, ожесточённо выкрикивая:
– Тоже мне, академик выискался!
– Ах ты, сошка мелка! Смотри, на кого баллоны катишь, портач!
И неизвестно, чем бы всё закончилось, не появись на станции наряд милиции. Тут забияк и «повязали» и, проверив у них «бирки», что в переводе на нормальный русский язык обозначает документ, удостоверяющий личность, посадили в машину и отвезли в местное Ногинское отделение милиции. Там, выяснив, что эти двое не вместе, отпустили Геню на все четыре стороны, как только заря занялась на небе, а в доме напротив во второй раз прокукарекал петух. Его обидчика, несправедливо осуждённого когда-то, оставили и дальше «париться в бане», для подробного выяснения – по какой такой причине он нигде не работает, почему в столь поздний час очутился в Ногинске, когда по паспорту прописан в Одинцове, и откуда у него в кармане оказались женские золотые часы и серьги девятнадцатого века?
– Ну, держись! Напел, гад лягавый! – взревел «бывалый», когда Геня направился к выходу. – Так и знай – найду, устрою тёмную! – во всю глотку орал он.
– Не бери на пушку, академик! – усмехнулся Кошелев и направился на станцию, весело насвистывая себе под нос, в рваном, непоправимо испорченном плаще и с разбитой, опухшей физиономией.
* * *
Спустя месяц после случая с плащом Геню вся родня провожала в армию. Всё смешалось в доме Гавриловых-Кошелевых – слёзы Зинаиды Матвеевны и Светланы, которую будущий воин привёл, чтобы познакомить с матерью, а заодно и попрощаться с любимой девушкой, громогласный гогот Василия – его дядьки, который к тому времени успел выгнать из дома Наську и в полной мере ощутил, вернее осознал, что так, как любит его жена – Полина, вряд ли кто ещё сможет. Павел (единственный, кстати, человек из всех присутствующих, понимающий язык племянника) поучал его быть везде и во всём осторожнее и хитрее:
– Не ходи куда попало, не слушай всякого – сиди да помалкивай. Я вон пошёл однажды послушал. И что из этого вышло? Из-за какой-то прокламации тянул лямку от звонка до звонка!
– Времена-то не те, дядь Паш!
– Не скажи, Генечка! Вляпаться-то во все времена можно, куда не нужно! – предостерегла неопытного юнца верная жена Павла Матвеевича Ирина Карловна.
– Ой! Сыночка! И на кого ж ты нас с Авроркой покидаешь! – заголосила Зинаида Матвеевна.
– Гень! А если война снова начнётся, так тебя и на фронт могут?.. – вылетело у Милочки, которая, сидя на кровати, сосредоточенно рисовала его портрет.
– Могут! – с гордостью ответил Кошелев, и Света вторым голосом присоединилась к будущей, возможно, свекрови.
– Ох! Не приведи господи! Если снова война, я не выдержу! – с тяжёлым вздохом проговорила Галина Тимофеевна, а её муж, уже тёпленький, закаркал:
– Др-р-рались по-гер-ройски, по-рррусски два друга в пехоте морской. Один пар-р-ень бы-ыл калужский, дррругой паренёк – костромской...
– Зин, а Зин! Как твой Гаврилов-то поживает? – с интересом спросила Катерина Матвеевна, на что сестра с претензией, силясь перекричать младшего брата, прокричала:
– Я-то откуда знаю?! И никакой он не мой! Я с ним в разводе! Звонит – а я трубку бросаю! Так-то! – Химичка (Галина Тимофеевна), навострив уши, жадно слушала каждое слово золовки.
– Правильно, маманя! Я в армию уйду – близко не подпускай этого Мефистофеля! – заявил Геня.
– А мой Дергач опять за своё взялся! – выпив залпом бокал красного вина, пожаловалась Катя.
– Что такое?
– Не любит он меня! Кажись по бабам шляется! Цельными днями нет его и нет!
– На работе поди! – выступила в защиту Лёни Зинаида.
– Как бы не так! От него «Красной Москвой» за версту несёт! – И младшая сестра безутешно заревела. Моментально ей составила компанию Гаврилова, Света завыла, Ирина Карловна, вспомнив пережитое, тоже захлюпала... Даже Галина Тимофеевна зашмыгала носом и, утирая глаза батистовым платком, прошептала:
– Ах! Девочки, если б вы знали, как я от всего устала!
И девочки, словно по команде, поднялись с мест и удалились в тесную кухню, недавно выкрашенную заботливой хозяйкой белой масляной краской, точно в больничной палате, – поплакать от души, чтоб никто не мешал.
– Ты-то от чего устала? – спросила Зинаида золовку-изменщицу.
– А думаешь, так легко с твоим братом жить? Чуть что, так у него истерика – мол, почему не я с Рейхстага знамя сорвал? И песню эту, одну и ту же, вечно одну и ту же... – Галина Тимофеевна не договорила и заревела пуще прежнего.
– Мой Дергач меня не люблит! А я снова от него беременная! Хоть вешайся! – плакала пьяными слезами Катерина – похитительница единственного рабочего костюма сестры.
– Сколько же я горя-то хлебнула, пока Павлуша по лагерям... – залилась Ирина Карловна от жалости к самой себе.
– А вы все думаете, что я по Гаврилову не скучаю? – вдруг выдала Зинаида, и тело её заколыхалось от рыданий. – Мы с ним, между прочим, одиннадцать годков бок о бок, нос к носу, душа в душу прожили! А что я одна? Ноль без палочки! Женщине завсегда мужчина нужон, иначе она уже никакая и не женщина, а не пойми кто!
– А если и правда война! Генечку-то и убить на фронте могут! – тихо вздрагивая, стенала Светлана.
– Чо это вы тут делаете? Вы ж всех нас в своих слезах утопите! – Василий смотрел на женщин с удивлением. – Да ничего с нашим Генькой не случится – отслужит, как все, и вернётся, женится, детей нарожает! Зин, успокойся!
– Нет, Вася! Тяжело как-то у меня на сердце! Ой, тяжело! – проговорила Зинаида. Но непонятно, почему тяжело было у неё на сердце – из-за проводов сына в армию или от тоски по Гаврилову?
А может, всё-таки действительно материнское сердце способно предвидеть и предугадывать удары судьбы, что в скором времени обрушатся на дитя? Вполне возможно, Зинаида Матвеевна, сама того не ведая, предчувствовала, что ничего хорошего её сыночка в армии не ждёт?
