Последняя Ева - Берсенева Анна (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
И можно было часами гулять вдвоем с Адамом по ночному тихому городу, и смотреть на огромные августовские звезды в просветах каштановых веток, и слушать, как он читает по-польски стихи о любви – непонятные, волнующие душу…
Когда Адам читал их, голос его становился таинственным и еще более глубоким, чем обычно – хотя глубже уже, кажется, было невозможно. Он произносил строчки, смысл которых Надя едва различала сквозь незнакомую оболочку слов, и ей казалось, что вся душа ее прикасается к чему-то настолько чистому и высокому, что и выдержать долго невозможно.
Не то чтобы она уж совсем не читала стихов – читала, конечно. Пушкина любила, и Константина Симонова, и некоторые стихи Евтушенко ей нравились. Но когда она слушала Адама, все менялось совершенно. Она чувствовала, что за удивительными, гармоничными созвучиями трепещет какая-то особенная жизнь – живет его душа, такая же сложная и тонкая, как весь его облик.
Надины рисунки он увидел почти накануне отъезда. Наверное, Надя так и не решилась бы показать их, но Адам сам напомнил о данном однажды обещании.
– Надечка, мне очень хочется увидеть, – сказал он, глядя на нее прозрачными своими глазами; Надя все могла сделать под этим глубоким, нежным взглядом. – Или ты думаешь, как будто я говорю неправду?
– Нет, я так не думаю, – покачала она головой. – Пойдем к нам, покажу.
Утром дома никого не было: отец был на работе, а мама пошла на рынок. Надя принесла из своей комнаты папку с рисунками и положила на стол перед Адамом.
Рисовала Надя акварелью. Ей казалось, прозрачность этих красок лучше всего подходит для того, чтобы передать красоту мира – каким она его видела. Весь он проникнут красотою насквозь, и краски поэтому должны быть прозрачными.
Особенно Надя любила рисовать ягоды; теперь, в августе, ей было просто раздолье. Весь их сад на берегу Десны, в который, начиная с весны, каждый день ездил отец, или мама, или она сама, – был усажен ягодными кустами. Больше всего ей нравился крыжовник. Надя была уверена, что красивее его просто быть не может ягод, и даже обижалась немного на Чехова: зачем он написал про крыжовник с таким пренебрежением?
У самой калитки рос «английский желтый» – некрупные золотистые ягоды, светящиеся изнутри семечками-огоньками. А рядом – тоже желтый, но уже с медовым, янтарным оттенком; тот назывался почему-то «финик». Был еще очень красивый сорт с дурацким названием «индустрия» – красный, и ягоды похожи на капли, которые тянутся к земле, но все никак не упадут с ветки. И маленький, яркий, похожий на паречку «авенариус», и зеленый «бутылочный» – тот уже, правда, на соседском участке.
Рисунки, на которых был изображен крыжовник, и разглядывал Адам, сидя за круглым столом в самой большой комнате. Надя стояла рядом, теребила бахрому на длинной скатерти и через его плечо смотрела на свои рисунки, немного не узнавая их, потому что пыталась увидеть его глазами.
Волнуясь, она ждала, что он скажет: хорошо ли, плохо ли, похоже ли? Но, к ее удивлению, Адам сказал совсем не о сходстве или несходстве ее рисунков с настоящим крыжовником.
– Как все это похоже на тебя, Надя, – произнес он, поднимая глаза и оборачиваясь к ней. – Мне кажется, они говорят, эти ягоды – так же, как ты. Таким твоим голосом, даже звенят!
С этими словами он вдруг взял ее руку в свою и поднес к губам. Вообще-то Адам часто целовал Надину руку, она уже почти привыкла к тому, что он делает это так же просто, как другие здороваются. Даже Полина Герасимовна привыкла, хотя ужасно смущалась сначала.
Но сейчас он поцеловал ее руку совсем по-другому – может быть, слишком порывисто – и сжал ее пальцы чуть крепче, чем обычно. Или просто дольше задержал у своих губ? Надя замерла, забыв про рисунки и боясь пошевелиться. Она прислушивалась к его дыханию, к прикосновению его губ, которое чувствовала не только пальцами, но и всем телом…
Чернигов действительно был тихим городом, а в их огромной квартире всегда стояла какая-то особенная тишина – не тишина даже, а глубокий, ненарушимый покой. Может быть, это чувство возникало из-за высоких потолков, или из-за того, что окна всегда были немного затемнены ветками каштанов, или из-за скрипа половиц, крашенных в медно-коричневый цвет.
Половицы скрипнули; Адам отодвинул стул. Он так и не отпустил ее руки, поднявшись из-за стола и замерев на мгновение, перед тем как привлечь Надю к себе.
– Надечка, коханая моя, – прошептал он, – как мне тяжко от тебя уезжать…
Надю и так уже пронизывало током от его прикосновения. А когда Адам обнял ее за плечи, она вздрогнула так, что, пытаясь скрыть эту дрожь, сама прижалась щекой к его плечу, спрятала лицо у него на груди. Но, наверное, он хотел смотреть ей в глаза, и поэтому положил ладони на ее щеки, поднял вверх ее пылающее лицо, одновременно сам к нему наклоняясь.
– Ты мне снишься каждую ночь, – сказал он; его глаза были теперь так близко, что Надя неясно различала их – только глубокое, светлое море перед самыми своими глазами. – Каждый день я тебя вижу, и все равно ты мне снишься каждую ночь, моя Надя…
Она не знала, что сказать, и дыхание у нее прерывалось.
– Не уезжай! – само собою вырвалось у нее. – Не уезжай, Адам!
– Я не хотел бы уезжать от тебя, моя коханая, – прошептал он едва слышно. – Как не хотел бы…
Его голос дрогнул, прервался, и в следующее мгновение Надя почувствовала, как губы его прикасаются к ее губам – первым в ее жизни поцелуем.
Может быть, это и не поцелуй даже был. Они просто замерли, почувствовав соприкосновение губ, и не могли пошевелиться. В тишине комнаты бесконечно длилось это трепетное любовное прикосновение.
Адам первым откинул голову назад, словно для того, чтобы яснее увидеть Надино лицо. Но тут же снова его глаза оказались совсем близко. Он обнял ее так крепко, как будто они стояли где-нибудь на перроне и прямо сейчас им предстояло расстаться.
Тут Надя наконец вскинула руки, положила ему на плечи.
– Не уезжай! – в отчаянии повторила она.
Еще полчаса назад она совсем не думала о том, что он скоро уедет. То есть она понимала, что уже двадцать восьмое августа, и даже знала, что Витька позавчера ходил за билетами. Но она настолько не могла себе этого представить, что даже не вспоминала о разлуке. И вот теперь, в это мгновение первого робкого поцелуя, Надя впервые поняла, что им придется расстаться – и совсем скоро, через какие-нибудь два дня…
Эта мысль показалась ей такой ужасной, что она судорожно сжала ладони на его плечах и едва не вскрикнула. И он тут же почувствовал ее страх, ее отчаяние, и стал целовать ее лицо, не разбирая, к чему прикасаются губы – к глазам, губам, щекам… По щекам уже текли слезы.
– Я приеду, – задыхаясь от волнения, шептал Адам. – Як Бога кохам, приеду, Наденька моя, приеду к тебе совсем скоро! Я тебя люблю…
Та трепетная и сложная жизнь, которую она всегда чувствовала в нем, теперь рвалась наружу, вся была устремлена на нее, и Надя обо всем забыла, все глубже погружаясь в стремительный поток его души.
Оба они не знали, встреча это была или прощание.
