Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня (читаемые книги читать .txt) 📗
Я сделала все, что должна. И я ухожу — не оглядываясь, не пытаясь запомнить то, каким я оставляю наш с Марком дом. Все, что я чувствую, закрывая на ключ замки на двери — это лишь радость от того, что больше не буду подвергать Марка риску и опасности. Все плохое и неустроенное остаётся позади. А все самое лучшее между нами уже существует там, где живут воспоминания, которые не стареют и не меркнут со временем, куда мы непременно возвращаемся, преступив границы этого мира.
Выходя из подъезда, я чувствую, как озорной ветер бьет мне в лицо, и поплотнее запахиваю лёгкую куртку — сегодняшний день хоть и солнечный, но прохладный для мая. Несмотря на это, волосы все равно выбиваются из-под капюшона, а ветер играет с ними, путая и забавляясь, словно хулиган-первоклассник, дёргающий за косички соседку по парте. И хотя Марк никогда не дёргал меня за косички, мне нравится эта шалость, и я подставляю лицо ветру, моему верному другу, который был рядом весь этот последний, самый трудный для меня год. Мне нравится слушать его голос, зовущий и подстрекающий, как обычно: «Пойдём! Давай быстрее, пойдём, пойдем со мной!», которому больше нет смысла сопротивляться — и я послушно иду следом, не отгораживаясь от мира привычной музыкой в наушниках.
Ветер продолжает торопить и мне приходится почти бежать. Запыхавшись, я подхожу к остановке и, чтобы немного передохнуть, вскакиваю на подножку уходящего троллейбуса, махнув ветру рукой. Он продолжает веселиться — сидя у окна, я вижу, как он играет, залихватски дергая за длинные промасленные веревки, привязанные к «рогам» троллейбуса, глухо постукивая ими в оконное стекло. Ветер не отпускает меня, потому что знает — теперь я принадлежу ему и никому больше. Я сбежала с ним, как он того и хотел.
Когда через десяток остановок я выхожу на конечной, он радостно встречает меня, обнимая, ероша волосы и подталкивая в спину, словно говоря — вот же, мы почти пришли. Наша цель близко, очень близко. Только открой глаза, и ты все увидишь, все поймёшь. Оглянись — и ты узнаешь это место.
И я действительно узнаю его. Не сразу, но постепенно проявляясь, сквозь большое здание торгового центра с прогулочной зоной и паркингом проступают черты моего первого дома — старого и ветхого приюта, устроенного в бывшем санатории для детей, больных туберкулёзом. Вот я снова вижу, как на втором этаже в спальнях для девочек горит свет, а на первом, в столовой, суетятся и спешат приготовить ужин наши запыхавшиеся поварихи, гремя кастрюлями и крышками. Я слышу тихое поскрипывание старых пластинок под иглой приёмника и звуки песен, которыми нас провожали в новую жизнь во время торжественного ужина в последний день предшкольного лета. С радостным недоверием я прислушиваюсь к забытым мелодиям и ожившим картинам жизни, которой давно нет, и смело иду им навстречу.
«Сюда, со мной!» — шепчет ветер, проводя по асфальтированным переходам в окружении газонов с коротко постриженной вечно зеленой травой — но мои ноги ступают по щебню, которым были посыпаны дорожки нашего приюта. «А вот, посмотри! Помнишь?» — спрашивает ветер, и я киваю в ответ. Когда-то именно здесь стоял невысокий заборчик, который я перепрыгивала раз за разом, убегая из приюта навстречу приключениям, навстречу новым чудесам, которыми манила меня жизнь. И сейчас я делаю то же самое — перепрыгиваю через невысокий плотно сбитый деревянный забор, ограждающий торговый центр от возвышающейся над ним недостроенной высотки.
Меня некому остановить — строительство заморожено, я вижу это по покосившимся доскам с генеральным планом, по разбросанным в беспорядке инструментам, по рассеянно хлопающим на ветру обрывкам пленки, затягивающей зияющие темнотой окна, в которые ещё долго не вставят стекла. Я смотрю сквозь этот неприкаянный дом, так и не дождавшийся своих жильцов, и вижу по-прежнему бескрайнее поле, простиравшееся за нашим приютом до самой реки, у которой рос раскидистый дуб, где когда-то мы с Марком закопали секретик — фантик под стеклом, навсегда связавший нас ощущением общей тайны.
Мне очень хочется увидеть этот дуб, посмотреть, как в его листьях играет солнце, как яркие лучи золотистыми бликами скользят по воде, омывающей его корни, а бойкие птицы, свившие гнезда в его кроне, по-прежнему поют беззаботно и радостно. Они поют о той красоте, которую видят, и я, увлечённая их песнями, поднимаюсь по лестнице, переступая через обломки кирпичей и разбросанные повсюду доски на самый верхний из достроенных этажей.
Здесь, когда между нами и ветром не осталось никаких преград, а небо и яркое солнце так близко, я снимаю капюшон и делаю глубокий вдох, на мгновение закрываю глаза. Ветер обдаёт меня пьянящей свежестью, а солнце купает в море яркого света и я, движимая желанием слиться с ними, подхожу ближе к краю площадки, за которой простирается живущий бурной жизнью город. Я чувствую себя той самой птицей, которая взмывает в небо и поёт из прошлого о красоте жизни. Она принадлежит прошлому, в котором осталось все, что ей дорого, все, что приносило ей счастье, но расслышать отголоски её песни можно будет еще долгое время, стоит лишь прислушаться получше.
Опьянение свободой — вот что я сейчас чувствую. Мне больше ничего не нужно из той жизни, которую я оставила, закрыв за собой двери и без колебаний защелкнув все замки. Я достаю ключи из кармана и спустя миг слышу, как, негромко звякнув, они падают на бетонные плиты. Из другого кармана я достаю телефон и отключаю его, после чего бросаю к ключам, не заботясь более об этом средстве связи. Когда у тебя есть весь мир и целое небо, общение с помощью телефонов становится ненужным.
Самой последней из кармана я достаю записку Марка, которую он оставил мне сегодня утром, и пробегаю глазами строчки, чувствуя, как внутри начинает странно сжиматься что-то болезненное, жгучее, нарушающее мое умиротворение. Ветер, словно чувствуя тень сомнений, усиливается, внезапным порывом отбрасывая назад мои волосы и пытаясь вырвать из рук записку, но я держу её крепко. Я должна сделать это сама. Сама отпустить Марка. Как бы это ни было трудно — я обязана сделать это. Ради него. Ради его жизни. Ради его счастья. Ведь все мы созданы для того, чтобы быть счастливыми — с этой мыслью я разжимаю пальцы, и записка выскальзывает из моих рук. Её тут же подхватывает ветер, кружа и забавляясь, унося от меня подальше — и на мгновение в мире наступает тишина.
Умолкают все звуки и шорохи, утихает биение моего сердца и даже верный друг ветер резко унимается — и остаюсь только я, в полнейшем безмолвии, в полнейшем спокойствии. Я готовлюсь к чему-то важному, сама не до конца понимая, чего жду. Но волнение, охватившее меня, не может быть ложным. Сейчас что-то случится — манящее и удивительное и, в то же время, странно знакомое, то, в ожидании чего, затаив дыхание, я стою, замерев у самой границы безбрежного неба.
Когда сзади раздаются шаги — сначала едва различимые, а потом все более слышимые, я почти не удивляюсь и уж точно не боюсь. Я знаю, никто из тех, кого бы мне не хотелось сейчас видеть, не сможет найти меня — мой друг ветер надёжно укрыл все следы, ведущие к нашему убежищу. Шаги слышатся все чётче, а радостное волнение все усиливается — я понимаю, что давно ждала того, кто приближается, и он точно так же ждал меня. До нашей встречи остаются считанные секунды и, глядя на ярко освещённый горизонт, я вижу, как солнечный свет приобретает ослепительно яркий золотой оттенок, и в эту самую секунду понимаю, кто пришёл ко мне.
И когда к моему плечу легко прикасается рука и раздаётся голос, который я не слышала так давно, я совсем не удивлена. Я не могу сдержать слез радости и лёгкого неверия в происходящее, но я не удивлена. Ведь все произошло точно так, как он когда-то говорил.
— Нет, ну что я говорил, Лекс! — тут же подтверждает он мои мысли. — Какая же ты все-таки нетерпеливая! Я же сказал тогда — не спеши! Не торопись ко мне, не подгоняй события! И что? Ты послушалась меня? Нет, ты скажи, ты послушалась меня?
