Четыре встречи (СИ) - Сухоцкая Инга (е книги .txt) 📗
– Обещать-то оно… Постараюсь, баб Мань! Честное слово, постараюсь! … А что это за иконка, – не вытерпела Марина, указывая на лик той самой женщины.
– Это? «Умиление…»
– Умиление? Не слышала.
– Ну… Богоматерь это.
– Совсем девочка.
– Дак 14 ей тута. Архангела Гавриила слушает вишь...
- Хорошо. Без геройства... Тихо.
- С умилением и слушает... Глянулась иконка-то?
Марина чуть кивнула.
– Ну, и забирай.
– Неудобно, баб Маш!
– А по ночам c тоски бегать – удобно? Возьмешь! И без разговоров.
– Спасибо вам! Если б не вы…
– Я!... Ты цуцке спасибо скажи, такой вой поднял… Жалко выгонять будет…
– А я его с собой заберу. Правда, ехать придется электричками.
– Оно, конечно, и подольше, и подороже выйдет. Но я уж спокойна буду. И денег, если надо добавлю, из тех, что ты за постой платишь. А как доедешь, оклемаешься, – напиши. Я ж не Варька, – волноваться буду.
Валяться пришлось недели две. И, хотя обморожение оказалось довольно серьезным, благодаря баб Маниным заботам и травкам, сердоболию местной бывшей фельдшерши и живучести молодого организма, – дело быстро шло на поправку, но все-таки требовало времени, и Марине, хоть и хотелось без устали благодарить своих спасителей, приходилось лежать, уставясь в окно и думать, думать, думать. Она вспоминала свою жизнь, вспоминала всех кого любила, – бабушку, маму, Соню, Алого, – и думала.
И казалось ей, что у каждой любви – свои прирожденные ей свойства. Любовь к матери горчила, к Алому – завораживала и пьянила, к Соне – дарила жизнелюбием, к бабушке – добротой и мудростью. В этих-то свойствах, оттенках и тонкостях, в умении их отгадать и понять, Марине еще разбираться и разбираться. Вот жизнь и учит, – то один урок преподаст, то другой. Глядишь, под конец чему-нибудь и научит. Не поздновато ли будет?
Встреча третья. Глава 20. Успокоение
«Не можешь ты поступиться нашим счастьем из-за сущего пустяка! – привыкший к их взаимочувствованию, мысленно поторапливал Алексей. – Хватит! Не сходи с ума! Я же жду. Ты ведь знаешь, что жду. Пообижалась, – и будет…»
Прошли новогодние праздники, отзвучали Рождественские литургии, дни становились длиннее, птахи – беспокойнее. Алексей то и дело заходил на Васильевский проверить не вернулась ли Марина. В комнату он не заходил (неудобно без нее), просто звонил в дверь, надеясь услышать быстрые шаги, увидеть ее счастливый взгляд, чтобы простить ей все сразу: и боль ненужной разлуки, и долгие бессонницы, и манеру пропадать из его жизни без всякого объяснения… А ее все не было.
Иногда ему казалось, что она уже в городе или по дороге в город, иногда становилось страшно от мысли, что он потерял ее навсегда, и он шел в «их» кафе или бродил от остановки к остановке, засыпая на скамейках, в подъездах, теряя человеческий облик, и все чаще рядом с ним появлялась неопределенного возраста блондинка, известная василеоостровцам раскрепощенностью своей женской природы и сердечной участливостью к представителям мужеского пола.
Что до Марины… В феврале-марте ее еще видели с пегой неуклюже-косолапой, вислоухой собакой. Потом в квартиру, где она жила, приходила-уходила масса народу. А уже в апреле в ее комнате жил какой-то любитель выпить и радушный хозяин для клиентов дворовой, прямо под окном, помойки.
Часть четвертая. Встреча четвертая
Встреча четвертая. Глава 21. В ожидании грозы
Скорей бы уж разразилось! ливануло! Который день город задыхался от смога и пыли. Сгустившийся воздух кипел, претворяя материю в мираж, в дрожащее мутное марево. Пыль бурлила на тротуарах, ошпаривая прохожим лица, руки и ноги, хлестала в окна и двери. Ветер то налетал шквалистыми порывами, то затихал, увязая в зное. Который день в такую-то, редкую для средних широт жару, люди предпочитали сидеть по домам, не выходя на улицу, а если случалось выйти, захватывали зонтик на случай дождя, и стоило сухим грозовым раскатам приблизиться, – спешили укрыться в кафе.
***
«Чем меньше времени остается на поиски счастья, тем отчаянней и злее становятся эти поиски, откровенней и решительней сами женщины. А так как их представления о счастье всегда с мужчиной связаны, и само счастье в неуловимости обвинять трудно, то вот и любят зрелые женщины на мужчин посердиться, причем на всех сразу. Зато чуть ли ни с детским простосердечием готовы уверовать, что встретив более-менее приятного мужчинку, встретили того, с кем всю оставшуюся жизнь разделят, вместе стареть будут, закаты встречать, – если, конечно, свое женское в себе не похоронили. Потому что нормальные женщины по природе своей тягу к мужчине чувствуют и жить не могут, чтобы чары свои не проверять. В этом жизнь их, их суть. А с природой спорить – только себя уродовать, гиноидом становиться… Нет, какими бы ни были статистика, возраст, эпоха, а женщина женщиной оставаться должна, – соблазнительной, кокетливой, желающей, чтоб ее желали. Да только сами женщины нынче во всем за мужчиной бегут, сильными хотят быть, успешными, а про природное свое забывают. И начинается: настоящих мужчин нет. А женщины – настоящие – где?
Вон, одна, – у окна сидит: солнцезащитные очки в пол-лица, с головой в какие-то бумажки ушла, читает, улыбается, карандашиком что-то отчеркивает, а жизни реальной, горячей, живой словно замечать не хочет. И элегантная, и аккуратненькая, но ни декольте тебе заманчивого (в такую-то жару!), ни грамма косметики (губки-то бледноваты, это даже Алексей при всей своей аллергии понимает). Все строго: платье, шарфик… вот кольца обручального и нет. А ведь тоже, наверное, мечтает, таится и мечтает. А что таиться-то? Может, сними ты эти очки, – а там глаза удивительной красоты, оденься попрозрачнее, порискованней оденься, – тут же воздыхатель и появится. Фигурка-то очень даже. И волосы – вон как блестят… Эх ты, скромница!»
Алексею нравилось думать, что у каждого человека есть свои сверхспособности. Себе он определил дар внушения и время от времени «упражнялся», разгоняя скуку. А сейчас на очки эти вдруг рассердился: «ну, покажи глазки, не прячь душу», – внушал он женщине у окна из чистого интереса, не рассчитывая на удачу. Но женщина, отвернувшись в окно, действительно, сняла очки. И сердце его дрогнуло: как же он не увидел, как не признал этих нежных, естественных губ, ровного спокойного лба, и теперь, как мальчишка, ощутив победный кураж, начал было внушать Марине, чтоб она сама обернулась, узнала, улыбнулась ему… Но то ли внушение уже не срабатывало, то ли терпения не хватало…
***
– Здравствуй, Мариш, – сел напротив седой, заросший щетиной, грузный мужчина. Время изменило его черты, но этот негромкий голос она бы узнала и под громовые раскаты. – Позволишь? – в голове у него уже крутилось, что на сегодня работы нет, правда, в квартире – беспорядок. Убирать-то некому. Родителей нет, новой женой так и не обзавелся, а с одинокого мужчины что взять?
Марина кивнула:
– Здравствуй, Алеш, – и по привычке прикинула кто где. Мальчишки в деревне у баб Мани. Дома – только старенький Живчик (собачьим долгожителем оказался). И тишина, отдых, уединение. Как же любила она такие дни! Правда, случались они нечасто. Зато уж если случались, – Марина их за подарок судьбы почитала, на суету-маету не разменивала. Даже корректуру здесь, в кафе по дороге домой проглядеть решила. И надо ж – такая встреча. А ведь когда-то боялась… Встретить Алексея, просто увидеть боялась, в издательство – через страх нечаянной встречи ездила. А потом улеглось. Даже думала, хорошо бы найти, прощения попросить, только за что – не знала. За то, что люди разные? и где одному бездна, – другому ногу подвернуть? Потом поняла, что не в прощении дело, а в том, что душа тоской по нему, как фантомной болью, исходится. От такого понимания даже легче стало: с тех пор если и вспоминала – счастья желала, и душа уже не ныла, не плакала. А дальше и вовсе не до воспоминаний стало. То Мишка заболеет, то Гришка, то у одного коленка разбита, то у другого – лоб. Слезы по щекам размазывают, и пока мама «Малина» перекисью ссадины обрабатывает, папа Вова с ними за жизнь беседует, важно так, как с большими… Когда и выросли – не заметила. Вчера «Марина» выговорить не могли, сегодня богатырями смотрят. А с ними и Марина не то чтобы сильней, а как-то безмятежнее, бесстрашнее стала, и сейчас, глядя на Алексея, лишь удивлялась: зачем бы ему подсаживаться? О чем говорить-то?
