Практическая магия - Смит Дебора (лучшие книги TXT) 📗
Пол под ним покрывала запекшаяся кровь. Запах стоял как на бойне. Пуля пробила в груди дыру, опалив края. Кусочки плоти испачкали джинсы и рубашку.
Квентин никогда так и не смог вспомнить, что он делал или чувствовал в первые минуты. Он пришел в себя, когда уже сидел на пороге склада в темноте, не двигаясь, не плача.
На его руках засохла кровь. Словно сумасшедший, он пытался нащупать, бьется ли отцовское сердце. Ему только хотелось прикоснуться, исправить то, что столкнуло Ричарда с края скалы, по которой он всегда ходил. Но Квентин уже знал ответ.
“Я убил его”, – только и подумал он.
ГЛАВА 6
Квентин боялся, что мать умрет от горя. Он всё время следил за ней. Анджела не заговаривала о его отце, не рассматривала фотографии, даже не могла говорить о том, что делать с непроданными скульптурами, оставшимися в мастерской. Она уходила на работу, возвращалась, не проронив ни слова, так что посетители библиотеки, не знакомые с ней, принимали ее за глухонемую. Мать исхудала, перестала спать, иногда все ночи напролет просиживала перед маленьким телевизором в гостиной, опустив на колени раскрытую книгу, из которой не прочла ни строчки. Ее глаза оставались пустыми, она словно смотрела на все издалека. В глубине ящика в комоде Анджела хранила предсмертную записку Ричарда. Он оставил ее в отдельном конверте, оказавшемся внутри письма, предназначенного им для Джои. Бесталанного студента он просил вызвать полицию, сказать полицейским, что они найдут его тело в ванной комнате, и немедленно уйти не оглядываясь.
Анджеле он написал:
“У меня не осталось ни идей, ни надежды. Во мне больше не рождаются формы, рвущиеся наружу. Я не сдержал обещаний, данных мной тебе, себе самому или Квентину. Продай все мои работы на металлолом и постарайся жить дальше. Мне жаль, что я поступил так с тобой и нашим сыном. В этом никто не виноват, кроме меня. Я слишком люблю вас обоих, чтобы тянуть вас на дно за собой”.
В конце концов Ричард Рикони потерял веру в себя. Это произошло еще до того, как в нем разуверилась жена. Он не дождался того времени, когда сын смог бы понять, что, оставляя их, отец совершал наивысший акт созидания, своего рода самопожертвование во имя любви. Так что Квентин будет всегда во всем винить только себя.
Джои Арайза проверил все заказы на скульптуры Ричарда. Во многих известных журналах, посвященных искусству, о Рикони написали объемные статьи.
За шесть месяцев после его смерти почитатели его таланта раскупили больше работ, чем за все предыдущие годы. “Ушедшие художники пользуются куда большим спросом у коллекционеров”, – горько заметил Квентин, когда наконец разрешил себе думать об отце. Ричард являлся к нему в ночных кошмарах, исхудавший, залитый кровью, с дырой в груди, безмолвно протягивая к сыну руки. Квентин всегда просыпался в слезах, испуганный, жаждавший услышать, что же пытается сказать ему отец. Или он хотел предостеречь его от такой же судьбы?
Нет. Нет. Ни за что. Пусть мама цепляется за папино наследство, а Квентин отверг его. Жизнь – это сделанная работа, отстраненность от других людей и поиск безопасных путей. “Не люби то, что не сможешь сохранить. Не желай того, что не можешь получить. Не нуждайся в том, из-за чего можешь умереть”.
Даже Карла не могла пробиться сквозь эту стену. После самоубийства Ричарда она была рядом с Квентином постоянно – любящая, верная, не сомневающаяся в том, что любовь, секс, мечты помогут не только ей, но и ему. А Квентин не вспоминал о Карле, если ее не оказывалось рядом. Квентин рассматривал свое отражение в зеркале и спрашивал себя, как ему удается сохранять хладнокровие. Это было своего рода знаком. Если он отгородился от всех, то защищен и от отцовского проклятия.
Джои Арайза передал матери все коробки с архивом отца. Она начала разбирать его наброски и заметки, кое-что записывая в рабочем блокноте.
– Я намерена пропагандировать работы мужа, – заявила она Джои, взиравшему на нее с восхищением. – Его наследие не только переживет нас, оно будет преумножено. Я вам обещаю.
– Они еще убедятся в том, что он был гением, – убежденно ответил Джои.
Вдова Ричарда Рикони посмотрела на него, не мигая, и торжественно кивнула. У Анджелы появилась возможность устремиться вперед, она нашла для себя цель в жизни. Письмо, написанное ею в колледж Маунтейн-стейт, находящийся в Тайбервилле, штат Джорджия, гласило:
“Мне приятно думать о том, что самая лучшая работа моего мужа украшает ваш студенческий городок. Я уверена, что последние десять лет она была предметом восхищения и обсуждения. Мой муж недавно трагически погиб, но его душа, его цели и его наследие будут жить в его монументальных творениях, таких, как эта медведица. Просматривая его записи, я обнаружила, что он дал скульптуре название “Квинтэссенция мудрости”. Фантастическое название напомнило мне, что он был наделен не только талантом, но и чувством юмора. Не могли бы вы сообщить мне, как поживает “Квинтэссенция мудрости”? Я буду очень признательна, если вы пришлете мне фотографии и истории, связанные с этой работой”.
Как-то вечером Квентин вернулся после долгой прогулки и нашел мать сидящей на ступенях крыльца. Миссис Зильберштейн обнимала ее и успокаивала. Анджела выглядела совершенно убитой.
– Что случилось? – спросил Квентин.
– Эти недоноски из второсортного колледжа огорчили твою мамочку, вот что! – горячо ответила миссис Зильберштейн.
Мать протянула ему письмо, полученное ею от администрации колледжа.
“Уважаемая миссис Рикони,
с сожалением вынуждены сообщить вам, что после недавней кончины миссис Герберт Дж. (Бетти) Хэбершем заказанная ею скульптура медведицы была вывезена из студенческого городка и уничтожена. Администрация колледжа не может предоставить вам никаких фотографий и никакой информации ни сейчас, ни в будущем”.
– Я так мечтала снова увидеть ее, – уже спокойно произнесла Анджела. – Мне так хотелось, чтобы ею восхищались, чтобы о ней говорили.
Квентин положил письмо ей на колени.
– Я бы привез ее тебе, если бы только смог, – попытался он утешить мать.
Молодость, надежды, утраченное счастье, любовь – он бы вернул все это матери, если бы был в силах.
Детство Квентина началось и закончилось этой самой медведицей.
В самом начале марта, холодной ночью, Квентин угнал “Ягуар” из гаража на Манхэттене. Он возвращался в Бруклин по мосту на длинной, серебристо-серой машине, рассуждая вслух о том, что предпочел бы судьбу своего прадеда, сорвавшегося с этого моста, если бы его настигали копы. Квентин свернул в переулок к подпольной мастерской, громко посигналил, вылез из машины и встал у стены, дожидаясь, пока Маршалл, владелец гаража, откроет ему ворота.
Что-то он не торопится, подумал Квентин. Он достал серебристую зажигалку из кармана черной куртки и щелкнул крышкой. Звук отозвался долгим эхом от кирпичных стен. Квентин оцепенел. Это не его зажигалка, это отзвук выстрела… Он все понял, но было уже слишком поздно.
– Не двигаться! Полиция! – прозвучал совсем рядом чужой грубый голос.
Яркий свет фонаря ударил Квентину в глаза, ослепляя, но он еще успел услышать топот множества ног. Полицейские высыпали из парадного возле гаража. Он чисто инстинктивно рванулся к улице, но увидел еще троих, бежавших ему навстречу.
Квентин остановился. Полицейские ударили его, повалили на землю. Он ощутил острую боль в челюсти, рот наполнился кровью. Копы сидели на нем, упираясь в него ногами, каблуки их ботинок впивались ему в поясницу. Они заломили ему руки за спину и защелкнули наручники.
Внезапно все расступились, и Квентин смог дышать свободнее. Он сумел чуть приподнять голову, и его взгляд уперся в отполированные до блеска носки ботинок Альфонсо Эспозито. Отец Карлы присел на корточки рядом с ним. У детектива было серьезное, длинное лицо, седые виски и неоднократно переломанный нос. При этом Альфонсо всегда говорил и одевался с действующей на нервы элегантностью.
