Слабая женщина, склонная к меланхолии - Волчок Ирина (полная версия книги txt) 📗
— Да! — Санька встал в кресле, придерживаясь за спинку, потоптался на мягком сиденье и опять потянулся к Асе: — Я понимаю! Все! Ты не мама. Ну ладно… На Шашу! Возьми на ручки. Я легкий.
И Ася взяла Саньку на руки. Санька обнял ее за шею, удовлетворенно вздохнул и доверительно сказал ей на ухо громким шепотом:
— Ну вот, видишь, как хорошо… Просто даже очень хорошо. Нет-да? Нет-да? Скажи — хорошо?
— Хорошо, — согласилась Ася.
Правда хорошо было. Очень хорошо. Душа грелась. С тех пор в доме тети Фаины перебывало много детей. Кого оставляли на пару часов: надо сбегать по делам, не с собой же тащить… Кого привозили на недельку-другую: мама попала в больницу, с ребенком сидеть некому. Кое-кто жил и по месяцу, и по два, и по три: в квартире ремонт, в ремонте маленькому жить нельзя. Впрочем, были не только маленькие. Были всякие — и средние, и большие уже. В общем, дети не переводились. Иногда жил один ребенок, иногда — двое-трое, иногда целый детский сад. На личный рекорд вышли в прошлом году, когда три дня подряд в доме жили двенадцать детей от двух до семнадцати лет. Потом их постепенно разобрали родители.
Время от времени Ася спрашивала тетю Фаину:
— А это чей родственник? И с чьей стороны?
— Наш, — уверенно отвечала тетя Фаина. — Чей же еще? А с какой стороны — это подумать надо. Сторон-то много… Я так думаю, что вот этот, черненький, — он с твоей стороны. То есть со стороны твоей бабки. Смотри, даже похож, да? Ну вот, я же знала, что родственник. А Надя сильно светленькая, так что твоя бабка тут, скорей всего, ни при чем. Скорей всего, это со стороны моей двоюродной сестры… То есть ее мужа… Вот кто совсем белый был… Прямо как твоя тетя Марта. Надо потом покопаться, не родня ли они между собой.
— Выходит, Надя и мне родня? — смеялась Ася.
— Выходит, и тебе, — серьезно отвечала тетя Фаина. — Я ж сколько раз объясняла: мы тут все родня.
— Если все родня, что ж их к другой родне не ведут? — не отставала Ася. — Всех — к нам!
— Так мы из всей родни самая близкая, — спокойно говорила тетя Фаина. — Дальней-то родне своего ребенка не всегда доверишь. А близкая родня — это, считай, своя же семья, только немножко расширенная… В своей семье ребенку можно сколько хочешь жить. В своей семье он никогда не подумает, что брошенный… Аська, а ты чего это все выспрашиваешь? Может, тебе дети мешают чем? Может, тебе не нравится, что их много так? Ты мне честно скажи, а то ведь я бояться буду, что тебе плохо тут.
— Мне хорошо, — честно говорила Ася. — Мне нравится, когда их много. Мне дети ничем не мешают.
Ей дети действительно ничем не мешали. Даже тот прошлогодний рекорд. Двенадцать совершенно разных ребятишек от двух до семнадцати лет незаметно растворились в огромном доме тети Фаины, в огромном ее саду, на огромном ее огороде. И — никаких эксцессов. Тишина, покой, порядок, идеальная чистота. Тишина, конечно, была относительной, галдела эта команда, почти не переставая, целый день. Но и галдеж ей не мешал. Даже весело было. Хорошо. Наверное, и детям здесь хорошо было. Потому что старались вести себя правильно — так, чтобы не отказали от дома. Смешные. Старшие помогали возиться с младшими, на огороде что-то делали, в доме мыли, чистили, обеды готовили. В качестве наказания за какую-нибудь провинность тетя Фаина отлучала от работы. Провинившийся грустил и потихоньку выпрашивал у занятых делом: дай, я картошку почищу, дай, я чашки помою, ну, немножко, ну, две минуточки… Это было тоже смешно. Предприимчивый Том Сойер сколотил бы здесь состояние… Хотя нет, не сколотил бы. Провинившихся бывало немного. К тому же денег у них не было совсем. Тете Фаине за «передержку» родители иногда деньги давали, немного, как раз на хлеб и молоко. Чаще приносили продукты, главным образом картошку и всякую зелень со своих огородов. Тетя Фаина продукты брала, хоть у нее и на своем огороде этой картошки было полно. Говорила: запас карман не тянет. Правда не тянул, все расходилось мигом. Народу-то сколько кормить надо было! То-то и оно.
Иногда выдавались дни, когда ни одного ребенка в доме не было. Ася ощущала смутное беспокойство. Что там у них случилось? Почему детей не приводят? Надо позвонить, сбегать, узнать, все ли в порядке… Потом спохватывалась: да все у них в порядке — потому и не приводят. Успокаивалась. Но все равно скучала. Привыкла уже, что в доме должны быть дети. Постоянно.
Из постоянных первым появился Митька, четыре года назад. Его из дальнего района привез тете Фаине совсем чужой мужик, никому не родня. Даже тетя Фаина не сумела установить хоть какие-нибудь родственные связи. Правда, может быть, потому, что просто не успела. Мужик торопился, ему вообще в другой город уже надо было ехать, а он и так сколько времени потерял, отыскивая дом, куда его попросили довезти пацана. Кто попросил? Да Валентина, кто же еще. Со вторым развелась, за третьего собралась, вот ведь баба неуемная… А пацан третьему не нужен. Зачем кому-то чужой ребенок? Да и второму не нужен, потому что и второму чужой. Валентина за своим третьим на севера куда-то поехала. Не бросать же сына в пустом доме? Тем более что этот пустой дом — в пустой деревне. Ну, в почти пустой. В двух-то домах еще живут. Так, доживают. Старики одинокие. Им чужой пацан — дело неподъемное. Вот Валентина и решила отправить сына к родне. Все душа поспокойней будет. Нашла провожатого, попросила по дружбе: отвези, мол, сотню дам. Что ж не отвезти, если все равно мимо ехать… Так что принимайте гостя, а вот его вещички, а вот его документы, а вот еще и деньги… Валентина, видать, не совсем еще совесть потеряла, вон, даже деньги прислала. А ему, провожатому, ничего не надо, он на детях не зарабатывает, и вообще ему уже бежать пора, так что прощевайте, добрые люди, не поминайте лихом…
Митька был длинный, тощий и гордый. В облезлой футболке и в облезлых штанах, не закрывающих щиколотки. Щиколотки тоже были какие-то облезлые. Наверное, потому, что без носков. Большие облезлые кроссовки были надеты на босу ногу. Из остальных Митькиных вещичек в облезлом брезентовом рюкзаке обнаружились еще одни штаны, еще более облезлые и короткие, допотопная байковая рубаха в черно-оранжевую клетку, относительно новые трусы, немножко протертые носки из колючей овечьей шерсти и много всякого железа — молоток, гвозди, отвертка, шурупы, кусачки, плоскогубцы, гаечный ключ…
— А это тебе зачем? — удивилась тетя Фаина. — Что это за игрушки какие странные?
— Это не игрушки, а инструмент, — солидно ответил десятилетний Митька. — В хозяйстве пригодится.
Действительно пригодилось. Десятилетний Митька был рукастым мужиком, многое умел, похоже, давно уже многому научился, любил что-нибудь чинить, усовершенствовать, в порядок приводить… И умненький был мальчик. Читал много, память хорошая была, соображал быстро и оригинально. А школу почему-то не любил. Может быть, потому, что помнил ту, где проучился три класса? Когда обнаружилось, что всех документов у Митьки — это свидетельство о рождении, пришлось Асе ехать в тот дальний район, в ту сельскую школу, где Митька начинал учиться. Надо же было его в городскую школу переводить. Из того письма, которое Валентина вложила в конверт с деньгами для тети Фаины — тысяча сто двадцать рублей! — с некоторым трудом удалось понять, что Валентина намерена вплотную заняться созданием дружной и крепкой семьи, так что в ближайшие год-полтора заниматься сыном у нее времени не будет. И она надеется, что тетя Фаина пока позанимается Митькой сама, проследит за его поведением и школьными успехами. Тетя Фаина не могла не оправдать надежд родных и близких. Вот и пришлось разыскивать Митькины следы в сельской школе.
Школа была жуткая. То есть само здание школы было еще ничего — сравнительно новый одноэтажный дом, в котором как раз копошились несколько баб в зачуханных спортивных костюмах, стены белили, полы красили. Весело и непринужденно разговаривали между собой вычурным матом. Наверное, это они шутили так. Или анекдоты рассказывали. Потому что после каждой тирады хохотали хором взахлеб, сгибались пополам, размахивали руками, разбрызгивая краску кистями. Увидев Асю, настороженно примолкли, — не то чтобы враждебно, а с каким-то неодобрением. У всех выражение лиц было типа «ходят тут всякие, от дела отрывают».
