Злой умысел - Стил Даниэла (читаем книги .txt) 📗
– Слушай-ка, а может, ты и вправду целка, а? Господи, детка! Был у тебя парень? А ежели нет, то, возможно, он тебе и не понадобится. Ты наверняка предпочтешь милую подружку! Это вовсе не так уж плохо, – улыбнулась она, а Грейс ощутила подступающую тошноту. Она чувствовала себя точно так же, бредя вечерами домой и зная, что ей там предстоит. Она все бы отдала, чтобы не возвращаться, но ведь она должна была ухаживать за матерью, а потом… она прекрасно знала, что будет потом. Это было неотвратимо, словно заход солнца. Этого нельзя было миновать. И вот теперь ее охватило то же чувство. Ее там будут насиловать? Или просто станут пользоваться ею – как ее отец? И сможет ли она воспротивиться? Сердце ее сжалось при мысли об этом и об обещаниях, данных Дэвиду и Молли, – выжить, во что бы то ни стало выжить. Она сделает все возможное, но что, если то, что ее ждет, будет свыше ее слабых сил… что, если… Она безнадежно уставилась в пол. Автобус уже ехал под гору, а вскоре остановился прямо у ворот Исправительного центра. Другие женщины гикали, ржали и топали ногами – все, кроме Грейс. Она сидела безмолвно, остановившимися глазами глядя прямо перед собой, изо всех сил стараясь не думать о том, что наговорила Анжела.
– О'кей, бэби. Мы дома, – хмыкнула Анжела. – Не знаю, куда тебя поместят, но как-нибудь найду способ повидаться. Познакомлю тебя с девчатами. Ты им понравишься. – Она подмигнула Грейс, а у той по спине побежали мурашки…
Через пару минут их всех вывели из автобуса. Грейс едва передвигала ноги, которые страшно затекли от кандалов и долгого сидения.
Прямо перед собой она увидела угрюмого вида здание, сторожевую вышку и бесконечные ряды колючей проволоки, за которой колыхалось безликое море – все женщины как одна облачены были в некое подобие синих хлопчатобумажных пижам. Это нечто вроде тюремной униформы, догадалась Грейс, но рассматривать не было времени. Их незамедлительно протолкнули внутрь здания, провели по длинному коридору, из одних дверей в другие – все наперечет тяжелые, железные: кандалы и цепочки наручников звякали, запястья и лодыжки жгло словно огнем.
– Добро пожаловать в райские кущи! – саркастически бросила одна из женщин, а дородные чернокожие охранницы рявкнули на нее.
– Благодарю, я счастлива, что снова тут, и рада вас видеть, душечки! – продолжала шутница, а все остальные захохотали.
– Здесь спервоначалу всегда так, – шепнула Грейс чернокожая спутница. – Они в первые дни смешивают тебя с дерьмом, но потом отстанут. Им просто надо, чтобы ты поняла, кто тут главный.
– Да. И это я, – безапелляционно заявила громадная негритянка. – Стоит им дотронуться до меня хоть пальцем – и я сразу же жалуюсь в Главное полицейское управление, а то и самому президенту! Я-то знаю свои права! И наплевать, что я заключенная. Распускать свои грязные руки они не вправе!
В этой женщине было более шести футов роста, а весила она фунтов двести, не меньше. Грейс и представить себе не могла, что эдакую корову может кто-нибудь обидеть. Но она только улыбнулась в ответ на эти ее слова.
– Не обращай на нее внимания, девочка, – вмешалась другая негритянка. Грейс удивляло, до чего некоторые из них дружелюбно настроены. Но здесь все дышало угрозой. Охранницы были вооружены, повсюду развешаны объявления, гласящие, что за малейший проступок заключенных ждет суровая кара: и за побег, и за оскорбление охранников, и за нарушение правил внутреннего распорядка. А женщины, которых привели вместе с Грейс, выглядели сущей бандой – это впечатление усиливали лохмотья, напяленные на них. Грейс была в чистых опрятных джинсах и бледно-голубом свитере – прощальном подарке Молли. Она надеялась, что ей позволят не расставаться с ним.
– О'кей, девочки. – Раздался оглушительный свисток, и шесть вооруженных охранниц выстроились в шеренгу – сейчас они напоминали тренеров женской команды по армрестлингу. – Раздевайтесь. Все вещи сложите в кучу на полу, у ног. Раздеваться догола!
Снова прозвучал свисток, чтобы прекратить болтовню среди новоприбывших. Женщина со свистком представилась сержантом Фримэн. Охранниц было поровну, и темнокожих, и белых. Примерно такое же соотношение рас было и среди заключенных.
Грейс осторожно стянула свитер, аккуратно сложила его и положила на пол, у ног. Одна из женщин-полицейских освободила их от наручников, а теперь двигалась вдоль шеренги заключенных, освобождая их от тонких металлических обручей, надетых на талии, к которым пристегнуты были цепочки кандалов и наручников. Потом с них сняли кандалы, чтобы они смогли вылезти из джинсов. Каким облегчением это было для Грейс! Она тотчас же скинула туфли. Затем прозвучал очередной свисток – и Грейс с изумлением выслушала приказание вытащить из волос заколки, шпильки и резинки. Все повиновались, а когда Грейс стащила резинку, стягивавшую конский хвост у нее на затылке, ее темные рыжеватые волосы рассыпались по спине.
– Роскошная грива, – прошептала женщина, стоящая у Грейс за спиной. Девушка даже не сделала попытки обернуться. Ей было противно оттого, что столько глаз, пусть даже женских, следят за тем, как она раздевается. И вот вся одежда лежит у ног, вместе с побрякушками, очками, заколками и шпильками. Все раздеты донага, а шесть охранниц неспешно прохаживаются, придирчиво их осматривая. Им приказали широко расставить ноги, высоко поднять руки и раскрыть рты. Чужие руки шарили у Грейс в волосах – не спрятано ли там что-то, и эти грубые руки нещадно дергали за длинные пряди, поворачивали ее голову из стороны в сторону. Потом ей в рот засунули палочку и долго шарили там – Грейс чуть было не вырвало. Потом заставили покашлять и попрыгать, внимательно наблюдая, не вывалится ли что-нибудь из потаенных местечек. А затем их одну за другой заставляли улечься на стол с распорками для ног – Грейс уже знала зачем. Поблескивали стерильные инструменты, горела слепящая лампа, при свете которой осматривали влагалища. Грейс, ожидая своей очереди, была словно во сне. Но спорить и противиться было бессмысленно – здесь не принято было обсуждать приказания. Одна девушка в ужасе попыталась отказаться – на нее тут же рыкнули, пригрозив связать, а потом в наказание швырнуть на месяц в темный карцер – прямо так, голышом…
– Добро пожаловать в Волшебную Страну! – хмыкнула одна, явно здешняя старожилка. – Правда, здесь классно?
– Брось выдрючиваться, Валентина, и до тебя доберутся.
– А ты подсоби мне, Гартман. – Эти двое явно были старыми знакомыми.
– С радостью. Хочешь поглазеть, когда дойдет до меня?
Когда Грейс направлялась к столу, сердце ее выскакивало из груди. Но осмотр был чисто медицинским, это было не самым худшим из всего того, что уже выпало на ее долю. Просто подвергаться этому на глазах у других было противно – ведь на нее глядело по крайней мере шесть пар любопытных глаз…
– Ах ты, милашка… ну-ну, рыбонька моя, плыви к мамочке… сейчас поиграем в доктора… а можно мне посмотреть?
Но Грейс, казалось, не слышала ничего – она окаменела. Потом, словно сомнамбула, возвратилась на свое место в ожидании дальнейших приказаний.
Затем их отвели в душ и втолкнули чуть ли не под кипяток… Потом растерли вонючую жидкость от насекомых по волосам и прочим местам, где росли волосы, полили дурно пахнущим шампунем – и снова принялись поливать кипятком. После всех этих процедур – в кожу, казалось, въелся запах химикалий – Грейс чувствовала себя так, будто ее сварили в щелочи.
Их нехитрые пожитки засунули в полиэтиленовые сумки, на каждой из которых написали имя владелицы. Все недозволенное надлежало отослать по месту жительства за их собственный счет или уничтожить на месте. Эта участь постигла джинсы Грейс, которые просто некуда было отсылать, и девушка была почти счастлива, когда ей позволили взять с собой свитер. Им выдали униформу и стопку грубых простыней, на многих из которых виднелись застиранные следы мочи и крови. Потом каждой вручили листок с ее номером и увели на краткий инструктаж, где им сообщили, что распределять их на работы будут завтра утром. В зависимости от вида работ им обещали выплачивать от двух до четырех долларов в месяц, а в случае отказа грозили немедленным заключением в карцер на целый месяц. И вообще неповиновение каралось заточением в камеру-одиночку на полгода, где вообще нечем было заняться и не с кем слова сказать.
