Ошибочка вышла (СИ) - Левина Ксюша (полные книги .TXT, .FB2) 📗
— Итак. Начнём с начала? Меня зовут Лев Левин, согласен, фамилия идиотская, но мамину фантазию было не унять. Я — композитор, пишу саундтреки к фильмам, живу и работаю в Лос Анджелесе и…
— Чего? — я совершенно не по-дамски нахмурилась, как та героиня из ролика “Бонджур, ёпта”.
Лев опустил голову.
Стало немножко стыдно за своё невежество, и даже щёки покраснели.
— Можешь проверить на “Кинопоске”.
Я не стала уподобляться безумным фанаткам и сделала вид, что поверила на слово. Да умела бы я набирать запросы под столом, уже бы вовсю гуглила!
— Итак… если начинать совсем сначала, а я боюсь, что это уместно… то с чего б начать-то… — он взъерошил волосы, будто они у него были, но такая короткая причёска даже не шелохнулась.
Лев стригся не под ноль, но довольно коротко и аккуратно.
— С того, как ты бросил кота?
— Смешно… ладно, давай с того, как я бросил кота. Жил я в общем в ЭлЭй и вот приехал в Россию ненадолго. Решил, что влюбился, потом прошло, но в целом жизнь как-то завертелась, и возвращаться обратно желание отпало. Тут опять же квартира, друзья все женятся, детей заводят. Захотелось чего-то вечного и монументального. Ребята стали открывать студию, я вписался и в общем-то даже мог работать дистанционно с короткими командировками. Меня всё… временно устраивало. Кошку вот забрал с передержки, уже взрослую и очень злую… — Лев замолчал, глядя на Падлу, а она, будто почуяв, что разговор о ней, отвернулась.
— И поехал я на пару дней в штаты… закончить с кое-какой работой…
И снова замолчал. Так щемяще-тяжко стало на душе, я будто чувствовала, что первая иду на эту территорию.
— И в аэропорту, уже по прилёту, стало мне нехорошо. В общем у меня нашли одно противненькое заболевание, которое в общем и целом всё и поставило с ног на голову.
— Рак?.. — почему-то решила уточнить я, уже понимая, к чему ведёт история. Лев кивнул, всё так же глядя на кошку.
— Меня там упаковали в госпиталь, назначили терапию. Возвращаться я смысла не видел, и почему-то друзьям тут ничего не рассказал. Просто пропал с радаров… Случайно подруга моя узнала, приезжала в штаты по работе и нагрянула без предупреждения ко мне в квартиру. А я там… ну по мне прямо видно, что всё в жизни пошло не так. В общем просрал я пару контрактов… причём по-скотски так, просто слился без объяснений. Не хотел орать на каждом углу, что приболел и мол не гневайтесь. И все гневались — а я такой: “Отлично!” Не знаю, сложное это чувство, когда всё и так плохо, а ты нагнетаешь чтобы было максимально плохо.
Деньги ещё оставались, я никогда особо не тратился. Страховка хорошая всё покрывала. Я просто… ушёл на полгода. Отовсюду. А потом порвал там со всеми и вернулся в Россию, когда лечение стало идти к концу. Допить курс можно и тут. Прилетел. И попытался вернуться… но что-то не шло. Привык я к этой жизни “без заморочек” за полгода. Меня всё устраивало. Я боялся быть кому-то должен. Мне вдруг открылось, что пора выбрасывать розовые очки... Что человек порой смертен. Что я всё в жизни делал не так. Что женщины, появляющиеся в моей жизни, никогда не задерживались, потому что я этого заслуживал. Я не удивился тебе в моём номере, потому что такое случалось сплошь и рядом. У меня не было спутницы жизни, такой, чтобы была всегда рядом и долго, и я... я даже уверен, что не забыл о защите, будучи пьяным и в полнейшем бреду, по крайней мере на полу была упаковка, но что-то видимо пошло не так. Я, честно, не помню.
Энивей, гостиницы на одну ночь стали какой-то фишкой… просто шёл из бара и заходил в первую попавшуюся. Вещи покупал и старые просто выбрасывал тут же, это казалось смешным. Кошку забрать — как будто начать нести за неё ответственность, а мне стало казаться… что не могу я больше ни за что её нести. И прийти, рассказать это кому-то…
— Не поймут, — шепнула я, уткнувшись лбом в сложенные руки. — Никто никого не поймёт, потому что ты должен быть "таким-то" и "таким-то"… и ещё неделю назад, я бы сказала тебе, что ты слабак и дурак, который должен собраться и перестать страдать.
Лев дёрнул головой, будто прося уточнить.
— Ну, знаешь… всё так просто на той стороне. Когда обсуждаешь со стороны... У меня одноклассница была… залетела в десятом классе и никому не сказала. Испугалась. А когда её мама спохватилась — было поздно. Я помню, мы сидели в коридоре на переменке и рассуждали, вот как так. Что дальше. Строили теории, и всё было так просто. Кто-то говорил: “Ну это же уже ребёночек”, и мы такие: “Да-да-да”. А потом кто-то говорил: “Ну что ей теперь, жизнь ломать?” И мы: “Да-да-да…”
— Тебе страшно? — спросил Лев, наконец, глядя мне прямо в глаза.
У него были красивые ореховые радужки с чёрными прожилками, мне даже казалось, что я таких раньше не встречала. И смотрел он очень внимательно, будто даже доверчиво.
— До жути.
Я поджала губы и порылась в рюкзаке, лежащем на стуле рядом. Достала оттуда снимок, которым со мной поделились. Крошечный пузырёк.
— Смотри… это какая-то штука, и она станет человеком, если останется во мне. Разве это не странно? — я протянула снимок Льву и стала всматриваться в его лицо.
Между нами установилось странное взаимопонимание, будто даже временное перемирие.
Он смотрел на картинку и качал головой, но на губах словно вот-вот была готова появиться улыбка. И я видела в этом собственное отражение: он тоже ничерта не понимал. Мы оба будто не могли радоваться, но в то же время не понимали, что испытывать и что испытываем. Ощущение полной растерянности, и ощущение, что какой бы ни сделал выбор — сможешь с ним жить дальше. А значит... не понимаешь, как правильно.
— Это очень странно, — кивнул он. — Даже дико. Я… две или три недели назад… пьяный сидел в баре и думал, что зря потратил кучу денег страховой компании. Я был уверен, что сломался, что слабак, что сотни людей ведут себя иначе, а я бухаю. А теперь ты показываешь эту штуку, и это правда странно.
— Она весит грамм.
— Говорят, душа весит двадцать один грамм.
— Там двадцать первая часть души, — кивнула я, даже не вдумываясь, какой мы тут бред несём. — И у меня не укладывается в голове, что этот пузырёк может стать человеческим существом. И что у него может биться сердце.
— А тут есть сердце?
— Я в приложении читала, и доктор говорил, что через неделю или две можно сходить и послушать сердце. И оно бьётся быстрее наших.
— Это дикость, как может быть сердце у чего-то, что размером с…
— Кунжутное семечко!
— ...кунжутное семечко, — Лев снова уставился на снимок. — Я пытаюсь думать об этом, — он взмахнул бумажкой. — Как о том, что ты говорила в студии… У меня всё твои слова не выходили из головы, что такие, как я, портят жизнь таким, как ты. Так вот я пытаюсь мыслить рационально и не выходит. Мне почему-то не стыдно.
— А я тебя почему-то не ненавижу, — кивнула я.
— Что ты решила на его счёт? — и он в который раз стал изучать пузырёк.
А я принялась жевать губу и думать, как ответить. Сидя на этой кухне, в этой квартире, рядом с этим человеком — всё стало будто бы ещё сложнее. Я будто на секунду стала что-то значить, или Лев стал что-то значить, или этот пузырёк?
И я никак не могла вытащить из себя хоть одно честное и искреннее слово.
— ...не знаю. Мне не с кем поговорить об этом… — наконец шепнула я, и почувствовала, как горло сковал колючий слёзный обруч, а в носу жутко зачесалось.
Двадцать четыре минуты исповеди
Разговор переместился в гостиную, где я теперь сидела на том самом мешке перед камином, о котором мечтала после ужина. За окном разыгрался апокалипсис из дождя, грома и жуткого ветра, отчего растопленный огонь в квартире казался очередным фантастическим артефактом.
Мне не было неловко и стыдно, что очень и очень странно. Я стеснялась говорить с отцом и потому так и не дождалась его с дежурства, чтобы он забрал из больницы сам, а просто ушла. Мне стало неловко в компании соседок по палате, как только разговоры стали заходить о мужьях и вещах, понять которые я оказалась не способна. В тот час, что я ждала выписку, я успела понять одну страшную вещь. Я, может, и мать, но я — не они. И да, возможно я надумываю, но… нет, я их не понимаю.
