Фаворитка месяца - Голдсмит Оливия (лучшие книги TXT) 📗
Стоявшая впереди женщина слегка повернулась к ней и проговорила:
– Хей, чертовская погодка, не правда ли?
Мери Джейн посмотрела на соседку поверх книжки. В детском пальтишке с рыже-коричневым воротничком со шнурочками и деревяшками для крепости, незнакомка смахивала на барахольщицу: не слишком чистую и чуток пришибленную. Дружок Мери Джейн, Сэм, всегда называл ее «магнит для дерьма»: к ней вечно подходили разного рода зануды и психи за подаянием или просто поболтать. Все же Мери Джейн так никогда и не могла заставить себя быть откровенно грубой.
– Да, я тоже ненавижу, когда в дни посещения бюро идет дождь или снег. От этого звери в клетках воняют еще сильнее, чем обычно. – И девушка кивнула на хмурых бюрократов за стойкой. – Я сейчас не в настроении и полаюсь с любой сволочью.
Мери Джейн вернулась к книжке, а маленькая женщина пошаркала слишком большими для нее галошами и уставилась вперед, поплотнее завернувшись в пальтишко.
Лишь несколько минут спустя Мери Джейн сообразила, что раз за разом читает одну и ту же фразу. «Черт, – подумала она, – я грубею и тупею. Эта женщина просто хотела убить время». Похлопав ее легонечко по плечу, Мери Джейн предложила:
– Хочешь жвачку?
Женщина заколебалась, посмотрела на Мери Джейн, взяла резинку и улыбнулась. Ее зубы заставили Мери Джейн поморщиться. Развернув жвачку и отправив ее в рот, женщина пояснила:
– Я чуточку встревожена. – Одной рукой она указала на стойку в нескольких ярдах от них. – Боюсь, они мне там такое скажут…
Мери Джейн засмеялась.
– Присоединяйтесь к моему клубу. Я думала, что уже исчерпала все, что мне положено, но потом решила зайти еще разок, авось они ошибутся и дадут мне еще один чек.
– Меня зовут Грейс Уэбер, – вздохнула женщина и понимающе кивнула.
– Мери Джейн Морган. А кем вы раньше работали?
– Я писательница, но работала курьером в юридической фирме, пока меня не уволили.
– А я актриса, в данный момент безработная. У меня была отличная возможность получить потрясное ревю, простите за штамп, но с тех пор ничего.
– А что за пьеса? – Грейс казалась искренне заинтересованной.
– «Джек, Джилл и компромисс». Я играла больше года. – Мери Джейн почувствовала, как на нее накатывает тоска. – С тех пор на меня никто не обращал внимания.
На самом деле все обстояло гораздо хуже! «Но, – напомнила она сама себе, – не следует выкладывать все перед абсолютно незнакомым человеком».
– Следующий! – услышали обе одновременно. Грейс помахала Мери Джейн и нырнула за длинную стойку.
– Желаю удачи, – бросила она через плечо.
Мери Джейн переминалась с ноги на ногу (обувь промокла насквозь) и глядела, как чиновник разбирает ее бумаги. Одновременно она косила в сторону Грейс: та медленно покачала головой. Затем задали какой-то вопрос Грейс, и в ответ тоже последовало покачивание головы, и затем, указав на дверь, женщина, ведущая опрос, вышла. Интересно, через какую щель в стене она убежала? Действительно ли Грейс писательница или это было сказано только для понта?
После того как Мери Джейн увидела, что Грейс сгорбилась и чуть ли не выползла прочь, ей самой объявили, что через две недели ее пособие закончится. Мери Джейн Морган вышла из бюро по безработице на углу Двадцать шестой стрит и Шестой авеню и поплотнее запахнула порыжевшее пальто на своей ширококостной фигуре. Два часа сорок минут в очереди, чтобы получить сто семьдесят шесть баксов. Постояв мгновение в дверях, она потащилась к церкви св. Малахии на Западной Сорок шестой стрит на репетицию. Ее луноходы из дешевого пенопласта, покрытого винилом, хлюпали по напитанному водой снегу, посылая новые порции влажного холода, пронизывавшего ее ноги. «Блеск! – думала она. – Почему бы не распять меня и разом покончить с этим». Мери Джейн натянула повязанный на голове шарф на лоб, чтобы защитить лицо от больших мокрых хлопьев, засунула руки в перчатках в карманы поношенного пальто и медленно побрела по городу.
К холоду девушке было не привыкать, ей казалось, что она постоянно в нем пребывала. Ее вырастила бабка в Скьюдерстауне, Нью-Йорк. Родители погибли в автокатастрофе. Мери Джейн лишь смутно припоминала ссору между пьяным отцом и матерью, крен машины, скрежет шин и дребезжание стекол. Затем ничего, кроме отчетливо запомнившегося холода – как она дрожала в холле госпиталя, потрясенный четырехлетний ребенок, вероятно, в шоке. Про Мери Джейн все забыли, пока медперсонал хлопотал вокруг ее родителей.
Мать умерла, у отца серьезно поврежден мозг, и его поместили в военный госпиталь. А ее в четыре года неохотно приютила мать отца, единственная оставшаяся у нее родственница, и Мери Джейн провела детство и отрочество на ветхой ферме на севере штата Нью-Йорк нелюбимой, нежеланной гостьей озлобленной старухи. Зимой в доме было почти так же холодно, как и на улице, и девочка ненавидела холод тогда так же, как и теперь. Девушка подумала о Грейс и ее тоненьком пальтишке. Мери Джейн периодически мучил кошмар, что она когда-нибудь превратится в старьевщицу, нищую, нелюбимую и одинокую.
На Хералд Сквер она заметила, что у Мейси все еще не убраны рождественские украшения. Первого декабря Мери Джейн уже была больна от рождественского возбуждения, но теперь, в январе, после каникул, она только и желала, чтобы Рождество никогда не наступило. Вид людей, выходящих из магазинов, укреплял ее в этом мнении. «Все ненавидят Рождество, – думала она. – Только никто не хочет в этом сознаться и сойти с накатанной дорожки. Я тоже». Она вздохнула, вспомнив о звонке бабушки. Еще одна бедная нелюбимая старуха.
– Я больна, Мери. Думаю, у меня грипп, и я едва встаю с постели. Я не попросила бы тебя, если бы могла, Мери.
Бабка называла внучку по имени, только когда ей что-то было от нее надо. В иное время Мери звали просто «ты».
– Не могла бы ты приехать на несколько дней и поухаживать за мной? – «В конце концов ты ведь сиделка». Бабка не сказала этого, но это подразумевалось само собой. И вопреки гневу, вопреки тому, что все в ней взывало швырнуть трубку, набрать первый попавшийся номер, убежать, изменить имя и никогда не возвращаться, – старые долги взяли верх.
Итак, двадцать четвертого декабря Мери Джейн ехала в автобусе к той единственной, с кем она меньше всего хотела сейчас быть. Рождество в Нью-Йорке было бы достаточно мрачным, поскольку Сэм собирался провести его с родителями в Сарагосе, но вернуться на эту развалюху-ферму и ухаживать за больной старухой – просто кошмар. От нежелания Сэма пригласить Мери Джейн присоединиться к нему становилось еще болезненнее. Он стыдился представить подружку своим родителям. Мери Джейн вздохнула.
При всей своей обворожительности Сэм был трудным парнем. В молодости он женился, но жена ушла от него. По этой причине, говорил Сэм, ему ненавистен брак. Мери Джейн не возражала, во всяком случае серьезно. Раз он с ней, так ли уж важно кольцо? Но если бы они были женаты, разве Сэм не взял бы Мэри с собой во Флориду? Не была бы она уже знакома с его родителями? Любые свойственники были бы предпочтительнее ее родной бабушки. Жалкое Рождество.
И вряд ли бабка будет благодарна. Такого никогда не бывало. Вместо этого она будет попеременно оплевывать и придираться.
– А ты поправилась, как мне кажется. Глянь на меня – кожа да кости, а ты всегда была толстенькой. На моей жратве, на мою пенсию, на мои карточки и соцобеспечение ты жирела. Мясистая и тщеславная. Думаешь, ты лучше других? Скьюдерстаун для тебя плох. Быть сиделкой не по тебе. Не можешь работать сиделкой. Стоило получать диплом медсестры, чтобы не пользоваться им. Мисс Актриса. Получила какую-нибудь работу за последнее время? Что-то не видела тебя на телевидении или где еще. А что случилось со спектаклем, где ты играла?
И так без конца, невыносимо, прекращая зудеть только когда виски или снотворное вырубали ее на ночь. Мери Джейн едва могла это выносить.
Она никогда не забудет бабкиной жестокости, унижения от дешевой и грязной одежды, замечаний и насмешек, которые она получала от других девочек в школе. Но хуже всего было собственное сознание, что бабка права – жестока, но права, когда называла ее жирной, некрасивой, смешной мечтательницей.
