Мелодии осенней любви - Барская Мария (книги серии онлайн txt) 📗
— Согласна. Ну проходите в комнату. Или лучше на кухню?
— Давайте по-московски на кухне, — обрадовался он. — Так редко на родину вырываюсь.
— Ой, вы же после репетиции. Есть, наверное, хотите, — спохватилась она. — Правда, у меня ничего особенного нет.
— Да что вы, что вы! — запротестовал он. — Мало того, что свалился на вас, как снег на голову.
— У меня есть кислые щи с грибами. Могу разогреть!
— Нет, нет, — снова начал отказываться он, однако живот его предательски заурчал.
— Диагноз ясен, — взяла инициативу в свои руки она. — Мойте руки. Никаких отказов не принимаю. Я, между прочим, хозяйка. Могу и обидеться.
— Не рискну вас гневить, — покорно отправился в ванную комнату Давид. — Тем более мне так редко перепадает домашнее.
— Ну вот. А еще отказывались. Правда, возможно, вам не понравится…
Десять минут спустя Марлинский уплетал вторую тарелку щей и заедал их бородинским хлебом. Между очередными двумя ложками произнес:
— А вы еще боялись! Такой вкуснятины с детства не ел. Одно из коронных блюд моей бабушки. Но у вас не хуже. И еще, скажу по секрету, вы меня спасли. У Настеньки в холодильнике, кроме зеленого салата и пророщенной пшеницы, обычно вообще ничего не бывает. Фигуру, видите ли, бережет, а о старом усталом папе не думает.
— Ну конечно, древний старик! — воскликнула Ирина.
— Вот! Даже пококетничать не даете! В ресторан с ней тоже ходить мука. Грызет там свой силос, и самому неудобно что-нибудь более существенное заказывать. Даже когда при ней какую-нибудь рыбку ешь, чувствуешь себя кровопийцей и душегубом. Весь аппетит пропадает. Не понимаю я этого увлечения диетами.
— Настя на телевидении работает, и, как мне объясняла, камера сразу к любому весу пять килограммов прибавляет. Вот и старается держать себя в форме.
Марлинский протестующе фыркнул:
— Это уже не форма, а минус форма.
— Ну знаете, вы тоже пончик!
— Только, в отличие от Насти, не сижу на диетах. Да она вообще-то в меня. Как щепка с детства была. К тому же одна такая репетиция, как сегодня, и два кило долой! В оркестре с прошлого раза половина состава сменилась! Такое впечатление, что ни одной ноты вместе взять не могут! Кто в лес, кто по дрова! Будто первый раз вместе играть сели! Устроили из оркестра проходной двор! А мне с ними пятый концерт Бетховена играть! Это же кошмар!
Он так распалился, что даже стукнул кулаком по столу. На сахарнице подпрыгнула крышка и громко звякнула.
— Ой, извините, — стушевался Давид. — Ненавижу непрофессионализм и пренебрежение к делу, которым занимаешься! Да что я вас своими проблемами нагружаю.
— Что вы. Мне как раз интересно, — возразила Ирина, наливая чай в чашки. Ей с трудом удавалось прятать улыбку. Марлинский сидел такой смешной, взъерошенный! Глаза от возмущения горели, а тонкие длинные пальцы выигрывали на краю стола какой-то мудреный пассаж.
— Так обидно! Занимаешься. Готовишься. Вкладываешь всю душу, а этим плевать. Пришел, отбарабанил положенное количество времени, и домой! Я чуть ли не на коленях стою. Давайте еще этот эпизод повторим! А мне в ответ: рабочий день кончился! В таком случае выкладывайтесь во время рабочего дня, а не зевайте! Так знаете, что мне ответил концертмейстер альтов? — Марлинский захлебнулся от возмущения. — Мол, вы, Давид Максимович, за каждый концерт получаете деньги, а мы — копейки! Паразит чертов! Я этот концерт вообще бесплатно играю! Говорил же мне мой импресарио: «Зачем соглашаешься?» Правильно говорил! Но на Родине-то надо играть! И Настю лишний раз увидеть хочется!
Он показал на часы.
— Кстати, о Насте. Что же с Москвой сделали! Не проехать! Вертолет ей, бедолаге, что ли, купить? С каждым моим приездом — в московской жизни новые сюрпризы.
— Капитализируемся, — включилась в его страстный монолог Ирина.
Вот, вот. — Он скорбно покачал головой. — Я многие места вообще не узнаю. Ландшафт меняется столь стремительно, что не поспеваю за переменами. Красивые улочки исчезли. Вместо них какой-то новострой, и преимущественно чудовищный! Помесь рококо с дворцом графа Дракулы!
Ирина хихикнула:
— Наше отечество всегда было сильно своими перегибами. То сплошные блоки и панели, то, как теперь, завитушки да башенки.
— Что хуже, честно сказать, не знаю.
— Зато сталинские высотки уже превратились в классику и стиль, — продолжала Ирина. — Люди из других стран приезжают полюбоваться. Представляете? А мы еще недавно плевались и называли это уродством.
— Ну положим, панельными домами вряд ли будут любоваться, — повел головой Марлинский! — У сталинских домов и впрямь свой стиль. Некая имперская величественность. А эти — вообще, коробки для хранения народопоселения.
— Браво, маэстро, — оценила меткую фразу Ирина. — Ну а за то, что сейчас понастроили, не волнуйтесь особо. Оно в историю не войдет, не успеет. Развалится. Там ведь сплошное недовложение строительных ингредиентов. Да и строят их гастарбайтеры, которым не платят. Соответственно, им на качество наплевать.
Вот, вот! Как моим сегодняшним оркестрантам! — вновь распалился он. — Это же надо так относиться к Бетховену! Они ничего не получают! Бетховен тоже за свою музыку почти ничего не получал! — Он опять показал на часы. — Куда же Настя запропастилась. Я бы с ума сошел, столько в машине сидеть.
— В Европе тоже пробки…
— И в Америке, и в Японии, — перебил ее Давид. — Но не такие. В Москве это стало катастрофой. Бедная моя дочь. Знаете, Ира, хотите верьте, хотите — нет, но я без нее своей жизни не представляю. — Лицо его просветлело. — Единственный родной человек. Кроме нее, никого не осталось. Друзья, естественно, есть, знакомые, приятели, но родной человек — она одна. И ведь я поначалу совсем не хотел появления дочери на свет. С ее матерью мы женаты не были. Даже гражданским браком наши отношения трудно было назвать. Скорее, роман на стадии увядания. Молодые были. И когда она мне объявила, что беременна, я пришел в такую ярость! Мне казалось, что жизнь только начинается и будущее виделось совсем по-другому. Хотелось добиться определенного уровня в музыке, и я считал, что рождение ребенка прервет мой, так сказать, путь в искусстве. Глупый был. И уж совсем в мои планы не входило жениться на Настиной матери. Я тогда подписал первый долгосрочный контракт, должен был на три года уехать во Францию, а семьей себя связывать не собирался. Семья в моих планах фигурировала не раньше, чем лет через десять. Считал, что все у меня впереди, и дети должны появиться лишь потом. Времени полно — успею. А пока я собирался завоевать публику и лучшие концертные залы во всем мире. Однако Настина мать твердо стояла на своем: хочешь или не хочешь, но ребенку быть. Пришлось смириться. А что я мог сделать? Только дать ей свою фамилию и отчество. Я дал и уехал.
И вот, прошло почти тридцать лет. Ни жены, ни дома, ни других детей — публика моя, залы тоже. А единственный свет в окошке — Настасья. И то, благодаря ее маме. Умная женщина. Не затаила обиду и не препятствовала нашему общению. Вот так, Ирина. Человек предполагает, а судьба располагает. Послушайся тогда меня Вера, и я совсем один в этом мире остался.
— Настя у вас чудесная выросла, — вполне искренне подтвердила Ирина. — Но вы в принципе еще можете и семью, и других детей завести. Какие ваши годы?
Он вздохнул:
— Все женщины детородного возраста ныне уже годятся мне в дочери. О чем мне с ними говорить? Мы — люди разных эпох.
— Наоборот, сейчас модно на молодых жениться! — засмеялась Ирина. — Посмотрите светскую хронику.
— У меня склад другой! — буркнул Давид. — И вообще, дело не в моде и не в возрасте. Я смогу жить лишь с человеком, , который меня понимает. Особенно учитывая мою профессию и мой образ жизни. Триста шестьдесят дней в году гастроли. Пять — на отдых. И какая же это семья? Если к тому же о детях подумать. Таскать постоянно за собой невозможно. И что остается: «С приездом, папочка! Счастливого пути, папочка!».
