Палата №... - Нестерова Наталья Владимировна (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗
Конечно, меня подмывало съязвить на тему, как далеко шагнула мексиканская гинекология, до ушей, можно сказать, добралась. И какая связь, интересно, между ушами и детородными органами? Но я держала язык за зубами. Еще, чего доброго, уроню в глазах иностранного специалиста российских врачей, которые мало того что анализы Папа-николау не берут, обходят вниманием наши носы и уши, но даже не интересуются моральным обликом партнеров своих пациенток.
Удостоверившись, что по части «уха-горла-носа» у меня отклонений не имеется, доктор Перес предложил мне лечь на кушетку за ширмой. Спросил, удобно ли я устроилась. «Все отлично», — заверила я.
И тут случилось такое! Кульминационный момент врачебного приема!
Доктор Перес подошел к выключателю и погасил свет! Кромешная темнота!
Я, кажется, присвистнула от удивления или возмущения. Вот скажите мне! Что может делать врач в темной комнате с горизонтально лежащей практически голой пациенткой? Даже если этот врач гинеколог и лор в одном лице?
Подсказываю: процедура не болезненная и не страшная. Ничего крамольного. Все равно не догадываетесь?
С помощью маленького фонарика он осмотрел мои глаза! Проверил состояние глазного дна!
Когда доктор включил свет, я смирилась с судьбой. Пришла сдать мазок, получаю полную диспансеризацию. За те же деньги, между прочим. Сплошная выгода!
Стоит ли говорить, что доктор не оставил без внимания мои сердце и легкие, отбил дробь на спине и сообщил, что моя печень находится в положенном месте и не выступает за край реберной дуги.
Прошел почти час с начала приема, когда мы, наконец, добрались до цели визита. И дернула меня нелегкая поддержать разговор о русской и латиноамериканской литературе! Я высказала несколько замечаний о влиянии Достоевского на Кортасара и Маркеса, чей творческий метод вошел в литературоведение под названием магического реализма.
Доктор Перес любил читать! Он живо развил тему, напомнил мне о Хуане Рульфо и его единственном романе — предтече магического реализма…
Картина! Я лежу на гинекологическом кресле, которое точнее было бы назвать пыточным станком, ноги задраны вверх. Доктор сидит напротив на стульчике, голова аккурат между моих коленей. Жестикулирует кошмарными инструментами и бубнит сквозь маску: ах, Маркес… о, Кортасар… в последнем эссе Октавио Паса… А делом не занимается!
Мне же, мягко говоря, не до Маркеса и не до нобелевского лауреата Октавио Паса. Поднимаю голову и, теряя терпение, сообщаю:
— Доктор! У меня богатая фантазия, но разговаривать в подобной позе о литературе мне не нравится!
— Почему? — совершенно искренне удивляется он.
Поскольку избежать физиологического натурализма, описывая гинекологическое обследование, невозможно, эту часть визита я пропущу. Мазок был взят. Но точку в истории ставить рано.
От доктора Переса я уходила, пошатываясь от усталости. Чувствовала себя призывником, которого на медкомиссии в военкомате за пару часов признали годным к обороне родины. Сравнение неточное: говорят, в военкомате ребят выстраивают в ряды, и по шеренгам быстренько бегают врачи разных профилей, один в горло заглянет, другой стетоскоп к груди приложит, третий по коленке молоточком стукнет. У меня было наоборот — я в единственном числе, а доктор многолик.
На прощание доктор Перес сказал:
— Через пять дней позвоните. Если анализ отрицательный, сестра вам скажет. А если у нас возникнут какие-либо сомнения, ни в коем случае не расстраивайтесь! Ни в коем! Мы повторим анализ, и вообще не надо волноваться и…
И еще некоторое время он внушал мне оптимизм, чем вызвал большую настороженность. В назначенный день звоню.
— Ах, это вы, сеньора Наталья, очень приятно! — здоровается сестра. — С вами доктор хотел поговорить лично. Он сейчас на операции, будет через три часа. Освободится и обязательно сам вам позвонит.
Я положила трубку на рычаг дрожащей рукой. Сам позвонит! Что бы это значило? Только одно! У меня страшная болезнь, рак!
Умирать ужасно не хотелось. И было обидно изводить себя в одиночестве. Поэтому я подключила мужа, то есть стала в мрачных красках описывать свалившееся на меня несчастье и его последствия. Слов утешения, призывов не торопиться с выводами я не слышала.
Вы видели, как самосвалы вываливают тонны гравия и песка в место прорыва плотины? Сыплют и сыплют, а реке хоть бы что, бушует, не замечая мелких камешков. Так и я была глуха к разумным увещеваниям. Мрачная фантазия разыгралась, меня несло.
— После моей смерти, — говорила я мужу, — ты, конечно, женишься второй раз. Да и почему бы не жениться? Молодой мужчина, в расцвете сил. Вот и Галя на тебя заглядывается, и Катя неровно дышит, а Ира вообще совесть потеряла и над каждой твоей глупой шуткой полчаса хохочет. Но учти, дорогой! У Гали кривые ноги, у Кати в мозгах полторы извилины, а у Иры вообще не осталось ни одного своего зуба, сплошь коронки. Про-те-зы!
— Какое мне дело до Ириных протезов? — воскликнул муж. — О чем ты говоришь?
— Неужели не понятно? Я говорю, что ты должен выбирать жену не по смазливому личику, не по длине ножек, а по материнским качествам. У нас же дети! О, мальчики мои! — зарыдала я. — На кого я вас оставлю? Ваша мама очень плоха!
— Еще полчаса назад ты была не так уж плоха, — сказал муж. — Пожалуйста, не плачь!
Мы сидели на диване. Одной рукой он обнимал меня за плечи, в другой держал носовой платок, вытирал слезы и высмаркивал мой нос. Я продолжала перечислять и выбраковывать кандидаток на свое супружеское место.
— Хорошо! — сдался муж. — Мать Тереза! Тебя устроит мать Тереза?
Я представила маленькую сухонькую, как чернослив, монашку (она тогда была еще жива) и заплакала с новой силой — теперь уже от жалости к мужу и его горькой доле.
— Что опять не так? — спросил муж.
— Мать Тереза воспитала тысячи обездоленных детей, но нормальный мужчина согласится лечь с ней в постель? О! Какой ты благородный! Тебе срочно нужно писать статью, а ты меня утешаешь! Какой ты прекрасный!
— Порассуждай на эту тему, — поднялся муж, — я сейчас!
Он подошел к бару, достал бутылку коньяка и щедро плеснул в стакан. Среди бела дня хлобыстнул полстакана и не скривился! Шумно выдохнул, налил в тот же стакан дозу поменьше и подошел ко мне.
— Наточка! Ты должна взять себя в руки! Я послушно кивнула.
— Милая, выпей лекарство! Я опять кивнула.
— Три глубоких вдоха, — командовал муж. — Теперь выдохнула и — раз! — Он влил в меня коньяк. — Не дышим! Не дышим! Можно дышать! Полегчало?
Я развела руками: точно сказать не могу, но плакать уже не хочется. Хочется заняться конкретным делом.
— Надо написать завещание, — сказала я. — То есть не в полном смысле завещание, большого добра не нажили, а нравственное завещание. О детях! С первого взгляда может показаться, что наши мальчики хулиганы, оболтусы и проныры. На самом деле они обладают тонкой душевной организацией! А какие таланты! Еще не до конца мной раскопаны, но перспективы великолепны. Дорогой, мы ведь не позволим загубить таланты наших детей?
Пока я вдохновенно и пространно рассуждала о гениальности наших детей, муж курсировал от бара к дивану, наполняя стаканы. Его мельтешение мне надоело, и я сказала:
— Неси сюда бутылку, хватит маятником работать. Знаешь… — мечтательно произнесла я, — на краю могилы человек испытывает удивительное чувство легкости и всепрощения…
— После коньяка, — заметил муж, — человек испытывает аналогичное чувство.
Вовремя он меня остановил. Я уж была готова сказать ему: женись на ком хочешь, хоть сейчас…
— Наточка! У тебя язык чуть-чуть заплетается. А как у нас с испанским?
— Отлично! Я скажу доктору Пересу: «Кабальеро Перес!..»
— Лучше «сеньор», — перебил муж, — «кабальеро» он может неправильно понять. «Сеньор Перес» или «сеньор доктор», запомнила? Или мне с ним поговорить?
— Ты ничего не понимаешь в медицине, — отказалась я. — Ты не можешь запомнить такую простую вещь, что анальгин — это метамизол натрия. Кто мне вместо анальгина купил дезинфицирующее средство, чего-то там натрия? А доктор Перес! Он! Такого широкого профиля! Даже в темноте исследует.
