Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Да брось, что такого плохого в том, чтобы хотеть детей?
— Такие как Джоанна не предназначены для материнства, а такие как я — для отцовства. Понимаешь?
— И как ты это определяешь? — Викки была настойчивой, а Деймон — сбит с толку внезапным каверзным вопросом. Это создало почву для того, чтобы продолжать беседу. — Кто создан, а кто нет?
Он собирался было что-то сказать, но то ли не решился, то ли не смог подобрать нужных слов, то ли Деймон действительно не знал что сказать. Он усмехнулся, отрицательно покачал головой и, наконец, взял банку с пивом. Доберман терпеть не мог пиво, но ему хотелось разбавить эти сутки хоть каким-то градусом.
— Ты влюблен в нее?
— Как ты резко мы перешли с продолжения нашего фиктивного брака на Елену.
— Она — Елена, значит? — Викки — как детектор лжи. Как внутренний голос, который материализовался в этом мире. Викки — как спустившаяся с небес Афина, принявшая облик земной женщины. Викки была дорога. Деймон питал к ней какую-то особую привязанность.
— Это не важно. Ничего не важно, Викки, — он стал говорить убедительно, будто желая убедить Донован в правоте своих слов. На самом деле он пытался убедить себя. — И да, нам лучше продлить наш брак.
Она подумала, что было бы кощунством говорить то, что она собиралась озвучить. Она подумала, что после такого откровения это показалось бы хамством. Но Викки знала, что Деймон все расценит правильно. Потому что он всегда все расценивает правильно.
— Только есть кое-что, что я бы хотела исправить в нашем брачном контракте.
В соответствии с брачным контрактом каждый при разводе получает ту долю, которая оговорена в документе. Деньги, полученные от угона автомобилей, конечно не фигурировали.
— Я хочу, чтобы если что-то случилось со мной, ты бы обязался воспитывать мою дочь. В противном случае ты не получишь ни цента.
Грубоватая манера Донован была ей к лицу. Неслащавость, прямолинейность придавали некую остроту, которая доводила иной раз до такой степени раздражения, что хотелось крушить мебель, крича во всю глотку. Но в Викки не было фальши. Викки была отражением Сальваторе. Викки была его дополнением. Она была сильной. Она была смелой. Она была его женской версией.
И ему нравилась ее грубость.
— Мне просто некому ее больше доверить, — смягчилась она. Музыка все играла и играла, будто напевая колыбельную о всех невысказанных или невыблеванных чувствах. Деймон приблизился к девушке, положив локти на стол. Пиво было гадким на вкус, но вечер — вполне приятным.
— Ты планируешь погибнуть молодой?
— Я планирую позаботиться о дочери, — незамедлительно ответила она, устремляя взор на друга-мужа-соратника. Слишком много титулов для одного человека.
— Хорошо, Викки, — он улыбнулся. Как-то мягко и тепло, что было абсолютно не свойственно его кусачей натуре. Воспитанный в жестокости и насилии он точно знал, что разрушенное детство — это клеймо на всю жизнь. — Завтра позвоним адвокату.
Она тоже улыбнулась ему в ответ. Она знала, что он стал для нее чем-то вроде защиты. Деймон был прав — Викки сильная и смелая, она — его отражение. Он забывал лишь о том, что даже сильной и смелой нужна защита. А еще Деймон был прав, когда говорил Елене, что любит Викки Донован. Он не лгал, не кривил душой.
Он любил Викки какой-то крепкой, родственной любовью, как должны любить друг друга друзья, родители и дети. Он любил Викки так, как не любил еще никого.
2.
Елене пришлось направиться в сторону заправки, а не парка. Она была бы рада сбежать через черный ход или затеряться где-то в толпе, но Гилберт решила — в кои-то веке, подумать только! — не убегать от призраков, а идти им навстречу. Может тогда, когда она взглянет в самые темные уголки своей души, она перестанет бояться. Тогда призраки перестанут пугать.
На улице было холодно. Снег все еще переливался в лучах солнца, а Елена все еще наивно полагала, что этот человек оставит ее в покое.
— Я отвезу тебя домой, — сказал он, когда Мальвина подошла к нему. — Сегодня холодно.
На самом деле Елене холодно уже давно, но мало кто об это знает. На самом деле Елене до остервенения хочется рвануть в какой-нибудь солнечный штат и затеряться там навсегда. «Навсегда» дробит окружающую Елену повседневность на фрагменты: колледж, приветливая Кэролайн, нудные занятия, холод, отец.
Девушка почувствовала жгучую тоску, беспричинную и болезненную, но решила стерпеть ее. Что-то типа гастрита. Что-то типа хронического бронхита.
Отец открыл дверь машины, и Елена села в салон. Затем дверь захлопнулась. Тоска взыграла с большей силой — словно кто-то взболтал жестяную банку с газировкой, а потом открыл, — и вся эта пена вырвалась наружу.
Никакой пользы. Смех, да и только.
Отец сел за руль, завел автомобиль, Елена отвернулась к окну. Ей вчерашнего дня сполна хватило, а теперь терпеть еще и сегодняшний, в котором ее отец — заботливый родитель, а она — черствая дочь, не желающая принять своего родственника. На самом деле Елена не «не хотела». Она просто не могла уже. Ее занесло на повороте. Она пыталась выбраться из перевернутой машины, но дикая боль пронзала тело, блокируя любые попытки. Гилберт мечтала столкнуться с кем-то на бешенной скорости, совершенно забыв, что она уже столкнулась несколько раньше. Еще до появления даже Бонни в ее жизни.
Воспоминания взыграли. Тоска от встречи с отцом слилась с тоской по матери и упущенным возможностям.
Идти на встречу призракам расхотелось.
— Я не хочу о тебе ничего знать, — произнесла она, смотря в окно. Нет, слез не было. И от этого становилось еще хуже. — Ничего и никогда.
Она подумала о том, что лучше бы она позвонила Тайлеру. Он бы увез ее подальше, он бы согрел ее. Внезапно эта мысль стала такой мощной, что Елена всерьез намерилась позвонить Локвуду.
Но рядом с Локвудом всегда была Бонни. И Бонни тоже призраком появилась на горизонте. Гилберт остановилась на полпути, решив не спешить к темным углам своей сущности.
— Почему ты просто не можешь оставить меня? Однажды у тебя это получилось.
— Потому что я люблю тебя.
Елена быстро повернулась к нему. Отец пристально глядел в лобовое стекло, концентрируясь на дороге. Его руки на руле были расслаблены, — и горькая усмешка искривила лицо Мальвины. Она уже давно оставила навязчивую идею высказать отцу все, что она о нем думает.
— Ты так сильно любишь меня, что появляешься в моей жизни лишь тогда, когда у тебя нет любовницы?
— Ты ничего не понимаешь.
Гилберт снова усмехнулась. Конечно, она ничего не понимает. Она в принципе никогда ничего не понимала. Не понимала, почему ее родители ссорятся за стеной, не понимала, почему мать видит синий цвет повсюду. Она не понимала, почему им надо уходить посреди ночи к Дженне и почему надо собирать вещи. Она не понимала, почему решилась довериться другу отца, и вдвойне не понимала, почему отец поверил ему, а не ей.
— У тебя нет дочери, — прошептала она. — У тебя больше нет дочери.
Он нервно стал постукивать пальцами по рулю. Елена смотрела на эти руки, которые когда-то любила, и не верила, что все это вообще случилось с ней. Она родилась с той же иллюзорной мыслью, что и все остальные — в ее жизни будет все совершенно по-другому. А в итоге оказалось, что ее отец любит лишь деньги и женщин, что ее мать оказалась прикованной к кровати и умерла тупо по тому, что пришло время. А в итоге оказалось, что Елена не особенная.
Никто не особенный.
— Ты сказал в тот гребанный вечер, что у тебя больше нет дочери! Зачем тогда ты возвращаешься к тому, чего у тебя нет?!
Она не планировала высказывать все, что было у нее в душе. Но в душе особо ничего и не было. Сейчас Елена чувствовала себя преступницей. Ей хотелось стереть все настоящее ластиком, оказаться в прошлом и исправить роковую ошибку. Она понимала, что это ничего бы не изменило, ведь нашелся бы другой повод, другая причина, другие мотивы.
Сейчас Елена до крика хотела оказаться где угодно, но только не в этой машине. И она до боли хотела услышать хоть что-то вразумительное из уст своего отца.
