Тихий омут - Волчок Ирина (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
И надо наконец привыкнуть оставлять гантели не на туалетном столике перед зеркалом! Им здесь не место! Им место… да хоть бы на полу, вон там, в уголке, за королевской бегонией, чтобы никому в глаза не бросались. С другой стороны — кому они могли броситься в глаза? В ее спальне посторонних не бывает, разве только тезка забегает на секундочку, перед зеркалом покрутиться, губы намазать, прическу поправить… Но тезка привыкла к тому, что гантели могут оказаться не только на туалетном столике, но и на кухонном столе, и в ванной, и вообще где угодно. Ладно, все равно надо убрать. Пусть будет порядок.
Вера шагнула к горшку с королевской бегонией, отвела локтем привольно растопырившиеся резные листья и уже почти положила гантели в угол, как вдруг заметила в этом углу что-то постороннее. Что такое постороннее может прятаться по углам в ее квартире? Или какой-нибудь пришелец явился родственницу навестить? Надо генеральную уборку почаще делать.
Вера машинально сунула гантели в горшок с бегонией и, раздвигая упрямые листья, полезла в угол. Пришелец! Кис-кис-кис… Иди сюда! Сейчас знакомиться будем.
Вот черт… Лучше бы и правда какой-нибудь пришелец. Домовой. Кот с чужого балкона. Летучая мышь из ночного мрака. Крыса с голым хвостом. Змея с ядовитыми зубами.
А не эта серая деревяшка с темным пятном. Аэлита. Сволочь. Как она сюда попала?
Да так же, как попадала во все другие места, где потом и обнаруживалась в самое неподходящее время, — скорее всего, Вера, найдя ее в последний раз где-нибудь на антресолях или на книжной полке, швырнула, не глядя, через плечо, а потом просто забыла. А она за бегонией устроилась, гадина. Надо, наконец-то, выбросить ее так, чтобы уж больше никогда не находить. Особенно на ночь глядя. А вот хоть прямо сейчас, в окно, с шестого этажа — в омут головой…
Вера вытащила деревянную фигурку, но выбрасывать в окно почему-то не стала. И в другой угол бросать не стала. И на антресоли не сунула. Наоборот — понесла в ванную, обмахнула пыль щеткой, старательно протерла все деревянные изгибы влажным полотенцем, потом еще и сухим вытерла. Понесла назад, в спальню, поставила на туалетный столик перед зеркалом, включила верхний свет, уселась на постель и стала внимательно разглядывать. Хоть и знала наизусть каждый миллиметр не слишком ровной поверхности.
— Боже мой, какое чудо, — сказала мать, развернув газетный сверток, а потом — целлофановый пакет. — Как же это сделать можно было?
«Ножом», — подумала Вера тогда, в автобусе, впервые глянув на серую деревянную фигурку. А больше ничего не подумала. Спать хотела.
Деревянная Аэлита была большая, сантиметров пятьдесят в высоту, ни на какую полку не влезала, и мать пристроила ее на подоконнике, рядом с каким-то фикусом. Или не фикусом, а рододендроном каким-то. Черт его знает, как он там назывался, любимый мамин цветок, но густая пушистая листва, похожая на куст сирени, почти скрывала серую деревяшку. Вера ее не замечала, она вообще забывала о подарке, врученном таким нелепым способом, да и как подарок это не воспринимала. А однажды застукала мать за странным занятием: та стояла у окна над своим любимым фикусом-рододендроном с пластмассовой леечкой в одной руке, а другой рукой делала что-то непонятное — поднимала, опускала, отводила в сторону… Еще и бормотала при этом что-то. Вера замерла на месте и тревожно прислушалась.
— Мужики, — печально говорила мать, — ищите Аэлиту! Аэлита — лучшая из баб…
— Ты чего, стихи цветочкам своим читаешь? — без особого интереса спросила Вера, мгновенно успокаиваясь. Мать стихи могла и самой себе читать, не то, что цветочкам своим, во до чего романтичная была. Так что ничего странного, «скорую» можно пока не вызывать.
Мать оглянулась на нее с мечтательной полуулыбкой, поманила рукой, задумчиво спросила:
— Верочка, как ты думаешь, она летит или просто бежит? Или, может быть, в воду ныряет?
Вера подошла, встала рядом и заглянула за пушистую листву фикуса-рододендрона. За листвой, совсем отдельно от цветка, но в то же время будто живая вместе с ним, и даже не вместе, а просто в нем, не то летела, не то бежала, не то ныряла серая деревянная фигурка, вырезанная ножом, похоже, наспех — поверхность даже хотя бы наждаком не была зачищена, каждый след от ножа был виден. Вера порассматривала деревяшку, пожала плечами и равнодушно сказала:
— На мышей охотится.
— Почему на мышей? — растерялась мать. — Как это — охотится? Что ты глупости… Подожди.
Она поставила леечку на подоконник и бережно, двумя руками, вынула деревяшку из-за своего любимого фикуса-рододендрона, даже не обратив внимания на то, что по пути несколько листочков с него содрала. Пошла к столу, локтем отодвинула к краю пустую чашку, блюдце с печеньем, книжку какую-то растрепанную, а на расчищенную середину стола воздвигла серую деревяшку. Именно так — воздвигла. Как произведение искусства. Подумаешь…
— Нет, она летит, — говорила мать, медленно обходя стол и не отрывая взгляда от деревяшки. — Вернее — взлетает, с разбегу… А вот с этой стороны — как будто сейчас нырнет… Или, действительно, преследует кого-то? Хм… Охотится. Только почему за мышами?
— Потому, что кошка, — объяснила Вера, следя за кружащей вокруг стола матерью и не глядя на деревяшку. — За кем еще ей охотиться? Ну, за крысами… Или от собаки удирает.
— Нет-нет, она не удирает, — серьезно возразила мать. — Преследует — да, может быть. Только не кошка, нет… Может быть, пантера? Тоже вряд ли. Но что-то звериное в ней есть. Только зверь неизвестный… Неопознаваемый.
При всей своей романтичности мать иногда была способна на безупречную точность формулировок.
— Нет, а если с этой стороны — то все-таки летит, — тут же передумала мать. — Видишь? Отталкивается от земли — и в небо! Ах, как прекрасно…
Вера шагнула к столу и небрежным шлепком ладони опрокинула деревяшку на бок. Та упала почему-то не с деревянным грохотом, а с легким фарфоровым щелчком.
— А с неба на землю — шмяк! — насмешливо сказала Вера. — Ах, как ужасно!
— Откуда в тебе такая жестокость? — растерялась мать и торопливо схватила деревяшку со стола. — Впрочем, это, наверное, детский цинизм. Ты пока еще ничего не понимаешь в таких вещах, вот и пытаешься дистанцироваться.
Мать унесла деревяшку в свою комнату, как какую-нибудь драгоценность бережно прижимая ее к груди. Поставила на письменный стол рядом с длинноногой настольной лампой и время от времени принималась вычислять под разными углами освещения, летит деревяшка, бежит, ныряет или охотится. Пару раз Вера, вытирая со стола пыль, сбивала деревяшку на пол — и не поднимала. Первый раз мать сама подняла ее и опять поставила рядом с настольной лампой. Второй раз — позвала Веру, сказала потихоньку, будто боясь потревожить эту проклятую деревяшку:
— Я поняла! Она спит… так и задумано — видишь, у нее глаза закрыты. На траве… Под солнышком…
— Что хоть ты с ней носишься? — возмутилась Вера. — Вот со мной так не носилась! Летит, бежит, спит… Еще колыбельную спела бы. Молочком бы напоила… Подушечку поправила…
Она подняла деревяшку и с грохотом поставила ее на стол. Пусть уж лучше здесь стоит. Летит, бежит, ныряет в омут головой. А на травке под солнышком ей валяться не фига.
— Это я с тобой не носилась? — недоверчиво спросила мать, мгновенно забывая обо всем другом. — Верочка, я тебе мало внимания уделяла? И уделяю… Ты чувствуешь себя обделенной материнской любовью и заботой? А… что мне теперь делать?
— Книжки мои не воруй, — посоветовала Вера. — Читай что-нибудь нормальное. О нелегкой жизни американских миллионеров. Или о возвышенной любви юной маркизы и старого бомжа… То есть клошара, у них же там бомжей нет. Сейчас столько переводов появилось, читай — не хочу! А ты в психологию воткнулась. Начитаешься всяких глупостей, а потом: «обделенная материнской любовью»… Тебе хоть стыдно?
Ей было безумно жаль мать — одинокую, слабую, глупую… То есть романтичную.
— Вообще-то иногда стыдно, я там почти ничего не понимаю, — неожиданно призналась мать и с интересом спросила. — А тебе стыдно?
