Правда по Виргинии - Фашсе Мария (читать книги без .txt) 📗

Он протянул мне один стакан и сел. Правой рукой похлопал по дивану, будто приглашая меня сесть рядом с ним.

– За тебя, – сказал он, поднимая стакан, который по сравнению с его пальцами казался ужасно маленьким.

Я не придумала ничего лучше, чем поднести свой ко рту. Томас смотрел на меня, не отрываясь. Все было похоже на проверку. Но проверку чего? Для чего все это? Это было хуже, чем экзамен по латыни.

– Тебе не нравится, – засмеялся он. Он взял у меня стакан и поставил его на столик рядом со своим, затем взял меня за руку.

У меня были обкусанные ногти; подушечки пальцев у меня всегда были красные, и я не могла красить ногти, потому что от этого у меня сильно раздражались кутикулы.

– Мои руки просто ужасны, – сказала я.

– Да, – улыбнулся он. Он поцеловал мой большой палец, затем указательный и положил средний себе в рот.

Я знала, что Томас собирается сделать это, с того момента, как он взял меня за руку: видела то же самое в каком-то фильме.

Я была очень скованная и немного дрожала. Я смотрела на Томаса, он был так близко. Задавала себе вопрос, не эффект ли это алкоголя, но нет: то что мне вскружило голову, был запах Томаса. Запах табака, коньяка (хотя, может быть, это был ром или виски), мадеры. Он погладил меня по лицу, положил мой подбородок себе на ладонь, словно это было яблоко, и поцеловал меня.

Это было как прыжок с парашютом. Я плавно парила над диваном, над Томасом, а затем словно опустилась на землю. Как я могла жить до того момента, не целуя мужчину с бородой и усами? Я хотела отделиться от него на секунду, чтобы ласкать его бороду, но я не хотела переставать целовать его. Где-то далеко, словно на другом конце города, шел дождь и шумел ветер. Когда начался дождь? Я открыла глаза и увидела глаза Томаса. Он открыл их по той же причине, что и я, чтобы смотреть на меня, когда я его целую. «Я целую Томаса», – промелькнуло у меня в голове.

Я осознавала то, что меня никогда не целовали. Что я никогда не была с мужчиной: все эти женихи из подросткового возраста растворились, как образы на промокших фотографиях. Томас обнял меня, и я утонула в его бороде, в его свитере, который пах точно так же, как и сам Томас. Он целовал мне шею, лицо, глаза, облизывал уши, как котенок. Я чувствовала то же самое, что и в другие разы, с другими мужчинами: щекотку, желание, похожее на желание писать, желание, которое заставляло меня сопротивляться и говорить «Хватит!», отстранять руки, которые то поднимались, то опускались. Но я не отстраняла руки Томаса. Я позволяла ему ласкать мои груди через кофточку, под кофточкой. Я попыталась напрячь память и вспомнить, какое на мне нижнее белье, сочетался ли лифчик с трусиками, черные ли были они. Томас снял свитер и рубашку – бежевую рубашку с маленькими синими квадратиками.

У него была волосатая грудь, волосы были серые, некоторые даже белые. Он носил кальсоны. Он выглядел немного смешно. Он нагнулся, чтобы снять ботинки, носки и брюки, и его живот немного свисал, как какая-то масса. Мне бы нужно уйти сейчас, пока я еще одета, подумала я.

– У меня кружится голова, – сказала я.

– Иди сюда, – Томас положил руки мне на плечи, – давай займемся любовью.

Ему не хватало только поднять вверх указательный палец, он сказал это, словно говорил: «Давай выучим склонения». «Латынь – подумала я, – экзамен». Но я сняла заколку с волос и положила ее на стол, показывая этим, что я согласна. Тогда он начал меня раздевать.

«Сейчас он скажет, что одетой я выгляжу лучше, – подумала я, – сейчас он поймет, что у меня животик и совсем нет талии». Томас продолжал покрывать меня поцелуями: он целовал меня от плеч до пупка. На мне оставались только коротенькие чулки и трусики (которые, как и лифчик, были черные). Я никогда не была в таком виде перед мужчиной, но я больше всего боялась, что Томас снимет с меня чулки и увидит, что мои ноги гораздо отвратительнее, чем руки.

Не снимая с меня чулки, он ласкал меня. Я повторяла: «Нет, нет, нет…» – но это были мягкие, ничего не значащие «нет», как будто я монотонно читала двенадцать молитв подряд. А затем – отрывистые крики, как хриплое завывание. Я вцеплялась ногтями в спину Томаса, хотела оттолкнуть его, но наоборот прижала к себе; на самом деле, я хотела его приблизить, я хотела, чтобы он весь вошел в меня: его пальцы, его руки, он сам. Может быть, он подмешал что-нибудь мне в стакан? Что бы на это сказала мама?

Его кальсоны на полу напоминали брошенную сумку. Томас распростерся над моим телом, целуя меня.

У меня складывалось впечатление, что я снова парю, и я несколько раз возвращала себя на землю. Томас ласкал меня рукой.

Я никак не могла понять, в чем именно состоит секс. В фильмах никогда всего не показывают. Я чувствовала себя выжатой, лежала, раскинув руки и ноги, словно плавала на спине. Томас тоже устал. Он поискал мою руку своей рукой. Как перчатка, рукав или рожок из ткани, который мама использовала для украшения тортов, она была мягкой и влажной. Почему я столько думала о маме? Затем Томас поднес мою руку к своим глазам и сам себя ею погладил.

Дождь немного стих; мы лежали спокойные и вспотевшие. Я концентрировалась на своем теле: усталость поглотила меня, как волна, начиная с лодыжек. Минуту спустя я уже не чувствовала ног, но все мышцы дрожали. «Должно быть, так себя чувствуют инвалиды», – подумала я. Мне казалось, что Томас уснул, я спрашивала сама себя, что бы я делала, если бы он умер. Он не умер. Я подумала о его жене, я всем сердцем желала ей смерти. Спокойной смерти, без боли; должно быть, она хорошая жена.

Томас открыл глаза и поцеловал меня, как в самом начале, когда мы еще сидели: «горячий поцелуй. Потом он немного отодвинулся и посмотрел на мои трусики на спинке дивана. Когда он с меня их снял? Их сняла я или Томас?

– Мне жаль, – сказала я.

О чем я жалела? О том, что я сняла одежду? О том, что я стонала? О том, что мы это сделали, несмотря на мои «нет»? О том, что он женат?

Он поднялся и пошел в ванную, захватив с собой кальсоны и рубашку. Уходя, он погладил меня по волосам.

Мне не было больно. Мне говорили, что это больно. Я посмотрела на диван: он был чистый, только немного помятый. Я думала, что в первый раз должна идти кровь.

Томас вышел из ванной. У него был опушенный вид, я его таким никогда не видела, а может быть, такой эффект давали расстегнутая рубашка и кальсоны.

– Это не последний раз, я еще покажу тебе, что я могу, – сказал он.

Были и другие разы, почти такие же, как и первый. Я уже не могла вспомнить, шел ли дождь, но я больше не говорила «нет». Почему-то у Томаса всегда был такой опущенный вид. «Так это и есть секс», – удивленно говорила я самой себе. В тот год я многому научилась.

– Ой, привет, Томас, извини, что я сегодня позвонила тебе так рано, но я должна была тебе сообщить. У Елены был заспанный голос – Мне жаль, что я вас разбудила…

Я не хотела находиться там, у прилавка, где Томас стоял у меня за спиной; я хотела сказать продавщице, что не надо искать мне книгу, что я не собираюсь ее покупать. Я крепко прижала сумочку к груди, но она не спасла меня: я уже услышала, что он здесь. Хуже того, Томас знал, что я услышала; через несколько секунд я должна повернуться и столкнуться с ним.

Девушка в голубой форме смотрела на меня и на Томаса, не понимая, почему мы молчим. Я повернулась.

– Привет, – сказала я, уставившись на кожаные пуговицы пальто Томаса, – я принесла тебе перевод.

Я отдала ему конверт, не дожидаясь, пока он поздоровается, и пошла через столики к выходу у барной стойки, который казался так далеко.

Парень за стойкой поднял голову. Стандартный вопрос: «Как дела?» Я хотела улыбнуться, но у меня вышло только подобие улыбки, которую он, возможно, даже не заметил: «Плохо, как ты хочешь, чтобы у меня были дела?»

Я вышла на улицу. Буквы на афишах образовывали фигуры, но никак не слова. Весь транспорт шел в другую сторону. Может быть, я вышла через запасную дверь, или меня только что сбил автомобиль? Ошеломленная, я открыла зонт.