Вышибая двери - Цхай Максим (книги полностью бесплатно .txt) 📗
Но если серьезно, то я слишком часто стал терять выдержку. Это неправильно и глупо. Это опасно, в конце концов. Вчера пришло приглашение на сезонную работу, на курорт Майорка. Секьюрити считают за великое счастье и честь получить такое: курорт на халяву, все за счет приглашающей фирмы, зарплата запредельная — отработав там сезон, можно весь оставшийся год попивать пиво и ничего не делать. Я отказался. Во-первых, у меня здесь свое дело, которое я оставить не могу, а во-вторых… с Майорки я не вернусь. Либо сяду в испанскую тюрьму, либо хокером разобьют башку.
* * *
Мне за тридцать. Людей, которые меня не любят, набьется небольшой поезд. Любящие поместятся в мини-вэн. И то кто-нибудь, того и гляди, выйдет на полдороге.
Значит ли это, что я плох? Или, может, в поезде плохие люди едут?..
Скоро осень, мое любимое время. Но в Германии она какая-то пресная, без томящего запаха палой листвы, без солнечных золотых вечеров, без легких и светлых сожалений.
Она только подчеркивает одиночество и оттеняет уходящее время.
* * *
Позавчера заявлялся под коксом дружок побитого албанца Альмиса. Желал со мной разобраться. В ответ на вызов я произнес страшное заклинание, после которого нормальные мусульмане убивают. В приблизительном переводе: «Я состоял в интимных отношениях с некоторой пассивной частью твоего тела и ввиду некоторых обстоятельств поведения твоей матери мог бы быть твоим отцом».
Человека под кокаином завалить крайне сложно. Придурок расшвырял моих тюрштееров, как кегли. Троих нехилых мужиков, одним из которых был Куруш (!). За шаг до меня албанец остановился. Все-таки не решился напасть. Выкинули за дверь.
На следующий день мои албанцы вызвали его на ковер. Все оказалось не так просто. Парень был одним из тех, кто прятался тогда от меня в сортире вместе с Альмисом. После того случая — вот особенности менталитета! — он тоже потерял свое имя. Опустился в групповой иерархии. «Как же так, вы были втроем, а спрятались от одного Макса, и друга своего, прижатого к полу, ты бросил эротически стонать!» За человека его теперь не считают. Чтобы вернуть себе имя, он решил устроить проблемы мне. Нюхнул кокаина для смелости и пошел в атаку.
Лопнуло мое терпение. Если каждый урод будет мстить за каждого заваленного албанца и, нанюхавшись, переть, как матрос под танк, так это не жизнь начнется, а сплошной боевик, причем вовсе не с гарантированным счастливым концом. Только что разговаривал с Бесмиром. Пусть виновные будут наказаны. Он обещал специально приехать в дискотеку, чтобы выпить со мной и тем подчеркнуть мой статус в глазах местной шпаны в этом хаосе из группировок албанцев, боснийцев и цыган.
Боже мой… В кого я превращаюсь?.. А всего-то год назад решил подработать в дискотеке охранником.
* * *
В еде я неприхотлив совершенно. Будет мясо — съем мясо, будет булка — съем булку, будет неделю трижды в день яичница — съем и не охну. Но макароны… Но рожки… Но лапша… Белые черви. Иначе я их не называл. Все из-за того, что был в моей жизни период сюрреалистически жуткий… Хотя именно он оставил на моей психике столь глубокий отпечаток, что и по прошествии шести лет я все еще чувствую себя Бродягой, с которого спросу нет.
В течение года я жил без света. Без тепла. Без горячей воды. Без заработка. Все, что у меня было, — это старая неотапливаемая квартира в центре окоченевшей от постперестроечного ужаса Караганды, полная малолетних беспризорников, которых приютил мой друг Сашка Мельниченко (такой же бродяга, как и я), и подработка по разгрузке вагонов два раза в месяц. Правда, иногда приглашали рубить дрова. За это давали пообедать. Я был Бродяга, а не попрошайка или бомж. Почувствуйте разницу. Единственное, на что хватало наших с Сашкой средств, — это кое-как заплатить за холодную воду и газ (на свет не хватало, потому нам его и отключили) и купить раз в неделю две пачки рожков.
Ели мы с ним экономии ради только вечером. Серые осклизлые обрубки дешевого теста падали смятым комом в пустой желудок. На какое-то время желудок затыкался, переставая нудно скрипеть от голода. Ему нужно было разобраться с тем, что это такое в него свалилось и что теперь с этим делать. Так что рожки давали нездоровое, но достаточно долгое чувство сытости. Запивали мы эту снедь стаканом крутого кипятка.
И так шесть месяцев подряд. Предыдущие полгода тоже были достаточно трудны, но у нас хватало хотя бы на масло к рожкам, луковицу и иногда на кусочек сала (даже сейчас автоматически сглотнул слюну). А эти полгода… Дальше была бы только голодная смерть. Впрочем, что говорить, если тогда, каких-то неполных шесть лет назад, я весил шестьдесят семь килограммов?
В конце концов я тяжело заболел, простудившись на разгрузке вагонов. В течение трех дней, лежа в горячке, не ел вообще ничего. Помню только диалог одиннадцатилетнего Женьки с таким же уличным воробьем Фэттером (его настоящее имя я так и не узнал).
— Женька, смотри, а дядя Максим помирает.
— Ну, прикинь. Только ты, Фэттер, не думай, его куртку я себе возьму!
— Вот я вас, засранцы…
Остался ты, Женька, без куртки.
Сашка меня самоотверженно лечил, покупая на последние гроши аспирин и стрептоцид. На четвертые сутки, окончательно исхудавший, я вышел утром на кухню. Занавесок не было, в окно било уже совсем мартовское солнце. И так стало легко на душе, так, как будто… вот над каждой зеленой травинкой, пробившейся из-под талого снега, сел бы и заплакал.
— Ожил? — буркнул Сашка и поставил передо мной нашу закопченную, потерявшую форму сковороду, на которой шкворчали… рожки! Рожки, мать их так!
— Ешь.
— Ох, Саша, я не могу на них смотреть даже…
— Ешь, не то сдохнешь.
— Я лучше сдохну.
— Макс, смотри, я лука купил! С луком, может, пойдет…
Так и ел я эти весенние рожки с луком, которыми меня потчевал заботливый Сашка: я их туда, а они у меня, сволочи, обратно…
С тех пор макаронные изделия я ни в каком виде — ни в масле, ни в томате, ни в сыре, ни с креветками, ни с белым вином — не выношу. Как увижу их, желудок собирается в тугой кулачок и подбирается к горлу с мольбой: «Не надо, пожалуйста, только не это…» Если приду к вам в гости, не кормите меня рожками, ладно? Жабонята в сахаре — вот это еда!
* * *
Вчера в дискотеку привалили бандюки. Снова албанцы. Они были после службы, оттрубили полный рабочий бандитский день и решили зарулить к нам выпить. Случилось это сразу после моей драки с двухметровым боксером. Из-за этого инцидента контроль на входе был усилен, и любого крупного иностранца вежливо разворачивали спиной к дверям.
Я находился в танцхаусе приватно и пил уже третье халявное пиво, когда прибежал посланный Яном кельнер с просьбой срочно идти на помощь: заявились серьезные ребята, и новые секьюрити на контроле не справляются. Когда я подоспел, в холл уже входили бородатые плечистые башибузуки с ног до головы в бурой коже и золоте, с видом вернувшихся хозяев, которых слегка утомили приставучие мажордомы. Слоноподобный Анри растерянно бормотал: «Предъявите карточку постоянных посетителей…». Второй же охранник непроизвольно шагал спиной вперед, подпертый под горло крепкими кулаками албанцев. Кавалькада двигалась почти бесшумно, слышались только бормотание Анри, похожее на смиренную молитву, и испуганные всхлипывания кассирши. Албанцы же явно скучали, делая привычное дело.
Я сразу протрезвел. Плотно закрыл собой проход между кассой и стеной, застопорив дальнейшее продвижение внутрь, и вошел в единственно приемлемую в такой ситуации роль возмущенного полицейского. Изобразил на лице агрессивное удивление и, выявив среди бородатых рож лидера, стал орать: «Я начальник охраны! Что здесь происходит?!»
Тут возможны только два варианта: либо сразу в шар получишь, либо бандиты остановятся. Должен сработать рефлекс на полицейские интонации, вроде того как буйный псих, побывавший в сумасшедшем доме, при появлении крупного человека в белом халате автоматически усмиряется. Албанцы отпустили охранника; тот, отряхнувшись, отступил в сторону, и хотя они с Анри не ушли (еще бы, догоню — всех уволю!), стало понятно: я могу рассчитывать максимум на то, что нас попытаются разнять, если драка все-таки начнется. Эх!
