Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Таня молчит. По-прежнему смотрит в потолок. В голове у неё даже не каша ― какая-то раскалённая лава. Только что она неслась к Антону, а сейчас сидит и разговаривает с его отцом о каких-то несуществующих, странных, пугающих вещах, и ей совсем не хочется этого делать. Она не понимает, что от неё хотят, а сама хочет только к Антону.

― Сколько времени это займёт? ― помолчав, спрашивает она. Пытается прикинуть, сколько недель сможет выдержать без него здесь.

Калужный-старший пожимает плечами.

― Год, два. Может, больше, как пойдёт…

― Год?! ― Таня вскидывает голову и встречается с его холодным, уверенным взглядом; сиделка на посту оборачивается.

― Не кричите.

― Я не кричу. Вы смеётесь? Это абсурд.

― Я не смеюсь, и вы, если желаете добра моему сыну, конечно, согласитесь, что это прекрасная перспектива.

Ах, Таня, читай между строк: прекрасная перспектива жизни без тебя.

― Вы меня не поняли, ― говорит она твёрже и громче, слыша, как в ушах шумит кровь. ― Вы не поняли. Мы с Антоном любим друг друга, это не блажь и не ерунда. Я вижу, что вы в это не верите, но не моя вина, что вас не было здесь. Вы могли убедиться воочию. А теперь, если не возражаете, я пойду: хочу увидеть его.

Таня встаёт, резко оборачивается к Калужному-старшему спиной; её пошатывает, у неё дрожат ноги, но она держится прямо. К чёрту этого сумасшедшего папашу, к чёрту, к чёрту…

― Если бы вы любили его, вы бы услышали меня, ― ударяется ей в лопатки иголками.

Таня разворачивается. Вмазать бы ему, честное слово, чем-нибудь тяжёлым!

― Если бы вы любили его, то не бросили бы! ― шипит она. ― Я была с ним, когда ему было плохо, я была с ним, когда ему было больно, а не вы!

― Любите копаться в чужом белье? ― щурится он, вставая. ― Дело полезное, Татьяна Дмитриевна, только опасное. Можно много нехорошего раскопать ― и про себя тоже. Ненароком.

Таня задыхается и нервно смеётся.

― Вы угрожаете мне?!

― Упаси Боже! Какие угрозы! Да сядьте, успокойтесь, сядьте, пожалуйста. Вы, должно быть, не так меня поняли. Дать вам воды? ― участливо спрашивает отец Антона, протягивая ей руку; Таня отшатывается и ладонь прячет за спину. Она знает, что ведет себя, как маленький ребенок, и ей на это наплевать.

― Обойдусь.

― Пожалуйста, садитесь.

Постояв ещё несколько секунд, Таня всё же садится, на этот раз дальше от него. В груди что-то больно колется.

― Я не хотел вас обидеть. Вы не поняли меня.

― Я прекрасно поняла, что вы хотите увезти Антона.

― Вовсе нет, ― качает головой он, совершенно взяв себя в руки. ― Да и что это значит ― «увезти»? Что я его, в мешок посажу, что ли? Антон ― взрослый человек, решение ему принимать самому. Да и к тому же, что вы так переживаете? Сейчас не Средневековье. Что такое добраться до того же Крыма? Сели на самолёт и через три часа вы там, ― заканчивает он, чрезвычайно довольный своим великодушием.

― Петербург ― безопасное место, ― упрямо цедит Таня. ― Бомбёжек больше нет.

― Сегодня ― нет, а завтра ― есть.

― Да что вы хотите от меня? ― восклицает она, чувствуя бессильные, злые слёзы. ― Хотите увезти его в Крым? Что ж, ну так идите, предложите это ему! Я не буду вам мешать!

Несколько мгновений Калужный-старший молчит.

― Он не согласится, ― тихо говорит он.

― Да, ― вспыхивает Таня. ― Да, он не согласится, и я поддержу его.

― Нет, Татьяна Дмитриевна, ― качает головой отец Антона и смотрит на неё в упор, совершенно уверенный в своей правоте: ― Нет, вы убедите его уехать.

― Я? ― истерично всхлипывает она и не понимает, смех это или рыдания. ― Вы хотите, чтобы я уговорила человека, которого чуть не потеряла, уехать?!

― Да, потому что вы любите его. И если вы хотите для него жизни, если не хотите потерять его снова, вы его уговорите, ― вкрадчиво произносит он. ― Если вы на самом деле любите его, вы дадите ему шанс на нормальную жизнь.

Ах, Таня, читай между строк: на нормальную жизнь без тебя.

Таня резко встаёт (снова голова кружится) и отходит к окну. Просто не может больше смотреть на этого человека. Ах, как прекрасно! Антон Калужный уедет в Крым на какие-то пару лет! Уж там-то он наконец забудет эту недалёкую бесперспективную девицу и вернётся в лоно любящей семьи. Какое счастье, какое облегчение!

И ― как удар: там он будет в безопасности.

Таня вспоминает, глядя на тёмный, неприветливый госпитальный двор: много лет назад они с мамой смотрели «Красавицу и Чудовище». Чудовище отпускало Белль к отцу, зная, что, возможно, она никогда не вернётся. Таня никогда не понимала этого и спрашивала у мамы, почему оно делает так. Мама говорила: «Смотри дальше». Таня смотрела.

«Я отпустил её».

«Зачем?!»

«Просто я люблю её».

Но сказки, слышишь, Таня, ― не смей! ― это сказки! Жизнь ― не сказка, уж ты-то поняла это слишком рано. «Если любишь ― отпусти», ― кто сказал, что это правда? Если любишь, борись! Если любишь, сражайся! Пусть отпускают те, кто боится, те, кто не верит!

Не тебе делать это! Слышишь? Не тебе, Таня, и не человеку, который едва не пустил себе пулю в лоб. «Если любишь ― отпусти». Что это за условие? Кому, зачем и что ты должна доказывать? Совсем рядом с тобой лежит человек, который знает, что ты его любишь, знает, как ты его любишь, который пойдёт с тобой на край света. Ты любишь его. Не смей отпускать!

Таня оборачивается: Калужный-старший сидит в кресле и смотрит на неё с благодушным ожиданием. Разве что руки не потирает.

― Нет, я не сделаю этого, ― дрожащим от слёз, но твёрдым голосом говорит она и быстро шагает за угол, не слушая возражений.

«Красавица и Чудовище» ― чушь. Чушь, слышишь?

В палату ей нельзя, она помнит (хотя, вообще-то, плевать она на это хотела, если бы медсестра не сидела совсем рядом с дверью), поэтому Таня, всё ещё не в силах нормально дышать, прилипает ладонями к стеклу и ищет, ищет, ищет родную фигуру в полумраке палаты.

Она её находит, и все её аргументы рассыпаются в прах.

Антон спит. Его кровать стоит совсем близко к двери, поэтому Тане не стоит труда как следует разглядеть его, а, разглядев, заплакать.

Спит он на спине, как и всегда. Привычка, оставшаяся от разодранной груди. И руки поверх одеяла кладёт, потому что ему кажется, что лёгкая ткань давит на них, не даёт поднять, как будто привязывает. Голову наклонил набок. К Тане. Глаза закрыты.

Он бледный. Усталый, с большими, ещё больше, чем у его отца, тенями под глазами, и заострёнными, осунувшимися чертами лица. И слишком, слишком худой.

Таня прижимает руку к губам.

У него уродливый кровоподтёк на левой скуле, которого не было тогда, там, на пароходе. Может, ударился, может, подрался, а может… Может… Били…

Ты ведь знаешь.

Ну же, признайся, Таня, ты знаешь.

Ты знаешь, что будет, если он останется с тобой. Он никогда не будет в безопасности. Ради своего счастья ты каждый день будешь рисковать им. Ты будешь видеть эти кровоподтёки снова и снова. Они никуда не исчезнут. Этого никогда не случится.

Господи, пожалуйста! Пожалуйста, не надо! Не надо! Не заставляй её! Не мучай! Она не в силах сделать этот выбор, это выше её сил! После всего, что случилось, после всего, что они пережили, не отнимай его! Не отнимай!

Он и не отнимает.

Ты сама отпустишь его…

Это не мой выбор, это не мой выбор, не мне делать его. Пусть попробуют его увезти, если хотят. Я не при чём здесь, я не должна делать это, я не должна выбирать, я не должна, пускай выбирает он, пускай выбирает его отец, пускай выбирает Бог.

Мне не сделать этот выбор.

Мне не сделать его.

Любишь ты его, Таня?

Любишь по-настоящему?

Антон смог приставить пистолет себе к виску. Христина смогла умереть ради его счастья. А ты? Что сделаешь ты ради него? Сможешь ли пожертвовать собой ради его жизни?

Таня хватается за сердце: ей нечем дышать, и оно болит так сильно, что сейчас разорвётся. Пусть разорвётся. Пусть разорвётся. Лишь бы не… Лишь бы…