Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Так, куда ты теперь? — спросил он скорее из вежливости, чем из любопытства. Просто ему не захотелось заканчивать эту ночь недосказанностью. — К Сальваторе?
— Я в мае еду в Дубаи, — ответила она, медленно разворачиваясь и направляясь к двери своего автомобиля, — хочу закопать в песке все, что связывало меня с этим дрянным местом.
— И Сальваторе? — с ухмылкой спросил он. Цинизм — не про него, но с этой девочкой разговаривать иначе не получалось. В конце концов, она сама виновата, раз обзавелась такой репутацией. В конце концов, стервы хоть и привлекательны, но в большинстве своем одиноки. Джоанна — отличное тому подтверждение.
— Да, но до этого еще пять месяцев, — она открыла машины, Тайлер отошел в сторону. — И я все еще надеюсь.
— Надежда — это иллюзия.
— Надежда — это единственное, что остается в таких безнадежных случаях, — произнесла-пропела она, словно та боль, которой упивалась от своих безответных-извращенных чувств к мужчине, — с которым у нее есть только прошлое, — ей нравилась. Такое прошлое не закапывают в песок, Локвуд понимал это, но решил не вдаваться в подробности, потому что он знал о Джоанне Хэрстедт только самое необходимое. Подробности в знакомствах ему не были нужны.
Она села в машину, захлопнув дверь. Завела мотор, и свет фар тут же озарил пространство, укутав Джоанну в шелк полумрака. Шелк не греет такими холодными вечерами, но он и не требовался этой девочке, которая была уверена, что жар в отношениях так же не нужен, как и подробности. Потом она нажала на педаль газа, вырулила на дорогу и скрылась на пустой дороге. Джоанна возвращалась домой, в Стокгольм, здесь ее больше ничего не держало. Держал только один человек, но между «я буду любить» и «я буду вспоминать» все же огромная разница, чтобы задерживаться еще хоть на сутки.
====== Часть 3. Глава 38. Вскрытие ======
1.
Елена отстранилась от объятий Дженны, когда представилась возможность. Она скрестила руки на груди, отводя взгляд в сторону. Грузчики укладывали один-единственный чемодан в багажник уже минут десять. Время растягивалось. Тело замерзало. Хотелось теплого чая.
— С тобой все в порядке?
Девушка посмотрела на Дженну несколько рассеянно, словно она не ожидала ее вопроса. Елена, всегда привыкшая ухаживать за собой, выглядела отвратительно и беспомощно: растрепанные волосы, уставшие глаза, синие круги под глазами и отсутствующий взгляд. Такой взгляд был у Мальвины уже не в первый раз. Он был и раньше. Будь тут Деймон, он бы вспомнил этот взгляд.
— Да. Я просто устала, — ответила она тихо.
Багажник захлопнули. Гилберт даже вздрогнула.
Когда они сели в машину, то ее одолело смутное чувство ностальгии. Она любила то время, когда они рано утром уезжали в Бостон. Любила, когда отец упаковывал вещи, а мать, стоя в дорожной куртке бежевого цвета, о чем-то переговаривалась с отцом. Елена любила засыпать на заднем сиденье под мелодию этих разговоров, любила мчаться по трассам, смеяться, шутить и о чем-то болтать. Ей было тогда лет четырнадцать — но она знала, как выглядит ее счастье.
Какое оно.
Ностальгия развеялась, когда водитель сел на свое место. Неприятная ассоциация кольнула в сердце, разбивая шарм момента и возвращая в действительность. Гилберт выдохнула, снова скрестила руки, удобнее расположившись, и устремила взгляд в окно.
Она стала более молчаливой и не такой эмоциональной. Елена дожила свой декабрь на чужбине, сдала сессию, а потом вернулась домой. Учеба по обмену стажем на полтора месяца закончилась.
Закончился и побег. В этом и заключается ирония госпожи судьбы — куда бы и как далеко бы ты не бежал, ты вынужден возвращаться на место своего преступления. Должен, пока не доделаешь все до конца. Именно поэтому призраки и существуют — потому что судьба им не позволяет вернуться. Они должны вернуть долг.
Машина лениво покатилась по дорогам. Елена молчала. Дженна тоже не нарушала тишину. Она и не знала как находить общий язык с племянницей. С этой подстреленной и теперь переставшей бороться птицей.
Девушка смотрела в окно, и пейзажи мелькали мимо нее, не оседая в памяти даже размытыми слайдами. Елена смотрела сквозь пустоту, растворяясь где-то во мраке своей души, почерневшей, поржавевшей и навеки загубленной.
— Расскажешь о своих впечатлениях? — спросила Дженна, разбивая хрусталь невыносимой и громкой тишины. От этого молчания звенело в ушах, хотелось медленно сжимать кулаки, длинными ногтями впиваясь в кожу и наслаждаясь мокрыми следами на ладонях. Наслаждаясь капельками крови, проступающими еле-еле как остатки человечности.
— Я встретила там Кэролайн, — запрограммированно ответила Елена. — Она помолвлена. В июне собирается замуж… Вообще, дома намного лучше.
Гилберт сорвалась в один момент в пропасть, чтобы абстрагироваться, стереть из памяти все безумие и всю боль. Но безжалостный декабрь подарил морозы, бессонные ночи и угрызения совести. Убегая от остальных, мы не можем убежать от себя.
— Кэролайн — моя давняя школьная подруга, — пояснила она, все так же смотря сквозь Вселенную. — Мы смотрели фильмы вместе и слушали неплохую музыку…
Она больше не сказала ничего. Дженна тоже не стала спрашивать, прекрасно осознавая тот факт, что Елена точно не будет раскрывать карт своей души именно ей. И дело вовсе не в устроенной встрече с отцом или пленке, которая разрослась до размеров железобетонной, высокой и непробиваемой стены.
Дело в Елене. Такие как она, пытающиеся жить в соответствии с нормами, навеянными обществом, не справляются с поставленной задачей, ломаются тут же, на конвейерной ленте. Такие как она, пытающиеся жить в соответствии с привитыми правилами, установленными законами, ломаются, когда другие законы перестают действовать. Законы человечности, понимания и сострадания. Дело не в аморальности.
Дело в том, что среда приспосабливает существующих в ней обитателей.
Они приехали домой спустя примерно полчаса дороги. Водитель помог выгрузить чемодан, Дженна с ним рассчиталась, и тот скрылся.
Гилберт сжимала ручки сумки, смотря на дом, который сейчас казался настолько чужим, что и не верилось в то, что в нем Елена была счастлива когда-то. Да, дома всегда лучше — с этим никто не спорит.
Вопрос в другом — где он, этот дом?
— Там ведь нет отца, да? — спросила Елена, когда Дженна перехватила сумку и потащила ее в дом.
— Нет, Елена. Я, может, и дура, но старых ошибок не повторяю.
«Старых ошибок не повторяю» звучит как название для какого-нибудь второсортного романа, который она могла бы прочитать еще в октябре. Но декабрь порвал на кусочки предыдущие привычки. Да и не только декабрь. Ноябрь тоже сыграл свою эпизодическую и решающую роль.
Елене показалось, что в доме царит запах пустоты. Царит атмосфера пустоты, если уж быть совсем точным. Ведь именно ТАК выглядят дома, в которых никто долго не жил. Или которые покинули, сбегая от призраков и приведений.
Девушка остановилась в проходе. Она чувствовала себя здесь скованно и потерянно. Более того, она готова была сбежать снова куда-то, лишь бы не оказаться зажатой снова в этих стенах.
— Мне надо уйти… ненадолго.
Ее голос, всегда эмоциональный и буйный, теперь был тихим и смирившимся. Дженна точно знала — люди не меняются. Тем более, не меняют за какие-то полтора месяца.
Но они иногда просто смиряются. Смиряются и со своим невыносимым характером, и с невыносимым характером близких, и с неудобствами, и с болью. Человек всегда смиряется, что бы не произошло. Он продолжает жить дальше. Потому что другого выхода не остается.
— Я… Я хотела поблагодарить Мэтта, — она все еще держала руки скрещенными, опираясь о дверной косяк и позволяя январскому холоду проникать в пространство и без того ледяного дома. — Это на час, не больше.
Дженна бросила сумку на пол, но не обернулась. Елена знала чувства тети — та вымоталась. Она устала от воронки, которая стала утягивать ее после того, как ее племянница перестала дышать.
