Певчее сердце (СИ) - Инош Алана (прочитать книгу .TXT) 📗
И вместе с тем она верила или, скорее, даже знала, что он видит. Ведь он увидел куст сирени, который Мария посадила.
Они побывали на его могиле. Сирень прекрасно разрослась, и теперь её тень укрывала их, сидящих на лавочке внутри ограды, от солнца. Ксюша трогала пальчиком портрет на памятнике, а Мария сажала новые цветы. Предыдущие то ли вымерзли, то ли засохли.
— Ох, Митя, Митя, — вздохнула мама. — Далеко ты теперь... Где бы ты ни был, пусть тебе там будет хорошо. Царствие тебе...
И она выпила стаканчик кагора. Ксюша тянулась к вину и досадливо хныкала, что ей не дают. Мария налила ей яблочный сок.
— Не в тебя пошла, — сказала мама. — Беленькая...
— Мам, я её только выносила и родила, — объяснила Мария. — А биологически она дочка Влады.
— А что, своего нельзя было родить?
— Не получилось. Два выкидыша. Доктор предложил подсадить зародыш из яйцеклетки Влады. И это почему-то сработало. Уж не знаю, почему.
— Вон оно как бывает... Ты подумай, Марусь. Может, это знак оттуда? — И мама подняла палец и глаза к небу. — Раз уж её дитё прижилось лучше, чем родное, может, и суждены вы друг другу. Хоть и не совсем по природе всё это... А! — Она махнула рукой, глядя в солнечную, тихую кладбищенскую даль. — Бог его знает, как оно там на самом деле.
С Владой они говорили несколько раз по Скайпу.
— Скучаю по вас, мои родные, — сказала она. — Маш, ты когда домой собираешься?
— Ещё немного, Владюш, — улыбнулась Мария. — Ещё чуть-чуть.
— Последний бой — он трудный самый, — шутливо-грустно закончила строчку Владислава.
Ещё не знала Мария, что боёв выдержать предстояло немало...
Гром прогремел с ясного неба посреди бабьего лета. В России против Влады завели уголовные дела сразу по нескольким статьям: её обвиняли в мошенничестве, отмывании преступных денег, чуть ли не в связях с террористами. Душа Марии, окаменев от холодного страха, отказывалась во всё это верить.
— Маш, верь не им, верь мне, — сказала Владислава по телефону. — Меня хотят свалить. На той высоте, куда я забралась, враги серьёзные. Они хотят убрать меня руками наших доблестных правоохранительных органов. За себя я не особенно боюсь, я боюсь за вас, мои девочки. Ты и Ксюшка — моё слабое место. И я думаю, они об этом знают. Прошу тебя, будь осторожна, Машунь. Лучше возвращайся в Лондон. А мне придётся отсидеться в другом месте, потому что кое-чьи длинные руки могут достать меня и здесь.
Мария знала о делах Владиславы только в самых общих чертах. Та не посвящала её в детали, но сердце отказывалось ставить знак равенства между Владой и преступниками. Возможно, и были какие-то не совсем честные схемы в её бизнесе, но вещавшие с экрана телевизора люди в погонах с умными лицами пытались сделать из Влады какого-то монстра международного класса. Мария раздражённо выключала новости, когда в очередной раз начинался весь этот поток грязи. Всё это никак не вязалось в её душе с образом Владиславы. И здесь нельзя было сохранять нейтралитет. Приходилось выбирать сторону: или за красных, или за белых. То есть, за Владу или за её обвинителей.
— Ох, девонька, попадёшь ты под раздачу, — говорил Лев Егорович. — Зря ты с ней связалась. Оно тебе надо?
— Вы что, предлагаете, чтобы я открестилась от неё, отказалась? — вспыхнула Мария. — Как в тридцать седьмом родные отказывались от «врагов народа»?
— Ладно, ладно, не воображай себя женой декабриста, — хмыкнул тот. — А то придётся и в ссылку отправиться, коли уж назвалась груздем.
В Лондон уехать Мария не успела: её вызвали на допрос. Её трясло, подскочила температура до тридцати восьми с половиной, но в кабинете она на все вопросы повторяла только одно:
— Я ничего не знаю. Мне ничего не известно, ничем помочь следствию не могу.
Её отпускали и вызывали снова. Допрашивали разные сотрудники. Это было похоже на изощрённую психологическую игру — плохой следователь, хороший следователь. У них было полное досье на неё, вся её подноготная: детализация звонков, покупки, налоги, штрафы, передвижения по миру, диагнозы и любимые блюда, её ДНК и отпечатки пальцев. Большой Брат наблюдал за ней. Он намекал: только попробуй оступиться, мы сразу вычислим тебя. Малейший промах — и ты попалась. Ты отсканирована, сфотографирована, пронумерована и занесена в наши базы. Только кинь мусор в урну — и мы будем знать, что ты здесь была. Вот на этом фантике — твои отпечатки, потожировые.
Они пытались её запутать, загнать в тупик, поймать на лжи, подловить на какой-нибудь нестыковке. «Почему вы в прошлый раз сказали вот такими словами, а сейчас говорите другими? Вот протокол того допроса, вы сами его подписали. Что это значит? Вы юлите, изворачиваетесь. Вам есть, что скрывать?»
— Я ничего не скрываю! — закричала она. — Не цепляйтесь к словам, не пытайтесь меня запутать!
Один следователь был очень груб. (Видимо, «плохой»).
— Послушайте, дамочка. Вы у нас, конечно, творческая личность и всё такое, но тут вам не театр и не кино. Не надо тут пускать слёзки, делать невинные глазки и заламывать ручки. На меня все эти ваши штучки не действуют. Отвечайте на заданные вам вопросы! И без вранья! Враньё я чую за версту!
Его коллега, напротив, стелил очень мягко, вкрадчиво, почти ласково.
— Мария Дмитриевна, ну что за детский сад, в самом деле!.. Это же в ваших интересах. Расскажите всё, как есть, и к вам никаких претензий! Пойдёте домой с чистой душой, и никто вас больше дёргать не будет. И забудете, как страшный сон. Может, водички?.. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь... Вот и всё, и совсем не больно.
Её отпустили, заставив дать обязательство о явке в суд в качестве свидетеля, если потребуется. В коридоре она встретилась с Борисом Михайловичем.
— И ты тоже? — сорвалось с её губ.
— Это звучит прямо как «и ты, Брут», — усмехнулся бывший супруг. — Нет, Машенька, я свидетель защиты. Я на стороне Владиславы.
Ледяной панцирь ужаса начал таять и хлынул по щекам. Они сидели на скамейке в сквере, Мария пила судорожными глоточками воду из бутылочки, а Борис Михайлович приговаривал:
— Ну, ну, Маша... Держись. Всё это, конечно, неприятно, но не смертельно.
— Что вообще происходит? — уцепилась за него Мария, как за спасательный круг. — Боря, ты что-нибудь знаешь? Что это за охота, кто хочет устранить Владу?
— Машенька, всё это сложно, — вздохнул тот. — В двух словах не объяснишь. Но я могу тебя заверить, что она не сделала ничего такого, в чём её обвиняют. А обвинить её готовы в чём угодно, даже в колдовстве и принесении в жертву младенцев, если не останется иных вариантов. Я считаю, что доказательства её вины сфальсифицированы. Влада — сильная фигура, её хотят вывести из игры её недоброжелатели. Я хоть и являюсь её конкурентом, но не заинтересован в её уничтожении... ни в каком из смыслов этого слова. Поэтому я на стороне защиты.
К ней возобновился интерес и со стороны журналистов. Мария отказывалась давать какие-либо интервью по поводу Влады, осознавая, что любое неосторожно оброненное слово может быть подхвачено, перелицовано, вывернуто наизнанку. Стиснув зубы, она молчала.
Дело против Влады гремело по всему миру. Это сказалось и на работе Марии. Как ни странно, охлаждение началось с западной стороны, в чьей лояльности она когда-то была так уверена, а вот в России интерес зрителя к ней возрос. Напряжение между Россией и Западом нарастало, политика накладывала отпечаток своей грязной лапы на все остальные сферы жизни. Казалось бы, какое музыка могла иметь ко всему этому отношение? И, тем не менее, у неё сорвались концерты в Европе, когда после полугодичного молчания снова прорезался её голос.
— Плюнь ты на них и разотри, — утешала мама. — Чужие люди они и есть чужие люди. А Родина есть Родина.
Голос звучал два месяца, и Мария старалась выжать из этой возможности всё по максимуму. Оставив Ксюшу с мамой, она отправилась в концертный тур по России. Снова и снова она пела, не добавляя ни единого слова от себя в тексты арий, но её голос летел, как вооружённый мечом архангел. Он вышел на тропу войны, бросая вызов всем, кто смел ополчиться против её Влады. Она не делала никаких громких заявлений и комментариев, она просто пела, но в её голосе звенела сталь боевого клинка. Ни единой слезинки не пролили её глаза, но она гордо стояла на сцене, будто облачённая в доспехи и озарённая незримым светом, который заставлял даже хулителей и оппонентов замолкать. Её губы раскрывались лишь для песен, а в остальном были сжаты, но глаза испепеляли каждого, кто высказывал хоть малейшее слово против Влады. Она без объяснений порвала общение со всеми, кто встал на сторону обвинителей. Были в их числе и некоторые режиссёры, с которыми она прежде успешно работала. Мария непреклонно вычёркивала их и им подобных из своей жизни. Она просто не могла запятнать себя хоть каким-то сотрудничеством с теми, кто высказывался о Владе плохо.
