Драгоценности - Кингсли (Кингслей) Джоанна (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Сейчас Этторе достиг вершины славы – все оперные театры Европы приглашали лучшего тенора, Верди написал для него новую оперу. Но не все было подвластно ему. Ланкона отчаянно хотел жениться на Петре. Но он и его жена были католиками, поэтому Ланкона не получил бы развода. Этторе обратился к папе, умоляя дать разрешение на расторжение брака. Петиция была отклонена.
Сокрушенный Этторе сказал Петре, что не сможет стать ее мужем.
– Мы вместе. Ничто не соединит нас крепче, чем наша любовь, – ответила она.
Идиллия продолжалась бы бесконечно, если бы жена Этторе не вознамерилась вдруг совершить одно из своих редких путешествий, решив послушать мужа в «Ла Скала». Конечно, она знала, что Этторе не живет монахом, однако считала, что по закону он принадлежит только ей. К тому же ни одна из его любовных связей не длилась больше нескольких месяцев.
Слушая его выступление, она вдруг с неудовольствием заметила, что муж то и дело смотрит на прекрасно одетую молодую женщину, сидящую в ложе. Что-то подсказало ей, что это не просто интрижка.
И после этого синьора Ланкона начала преследовать мужа. Она приходила на каждое выступление в закрытом черном платье, садилась в первых рядах партера и, сжимая в руках носовой платок, наблюдала за мужем заплаканными глазами.
Между тем синьорина Манзи, роскошно одетая, сверкающая драгоценностями, сидела в отдельной ложе и являла собой полный контраст несчастной женщине. Все понимали, что она любовница Ланконы.
И вот однажды, когда Этторе исполнял арию, послышалось несколько свистков. Никто не обратил на это особого внимания, но синьора Ланкона неуклонно продолжала свою кампанию, и вскоре свист сорвал спектакль. Певицы отказались выступать с Этторе.
Наступил день, когда в «Ла Скала» отменили его выступление. Затем пришло письмо из другого итальянского театра, где гастроли синьора Ланконы были названы несвоевременными.
– Я уеду, – объявила Петра в тот день, когда прибыла очередная телеграмма, на сей раз из Рима. – Если меня с тобой не будет, тебя попросят вернуться.
– Нет! – в ярости воскликнул он, готовый крушить мебель в гостиничном номере в Венеции. – Не могу понять, чего они ожидали? Конечно, у меня есть любовница. Это же Италия! Женатый мужчина, сохраняющий верность жене, смешон, он вызывает презрение. Посмотри на своего герцога. Никто не упрекал его в том, что он имеет любовниц.
– Его жена спокойно относилась к этому. Твоя же хочет вернуть тебя в семью.
Этторе схватил Петру за руки:
– Я не расстанусь с тобой!
– Так будет лучше, Этторе. Я знаю, что обо мне говорят. Раньше все смеялись и называли меня твоей игрушкой. Но сейчас, поняв, что наша любовь неизменна, не могут смириться с этим. Люди завидуют нашему счастью.
– Пусть они катятся ко всем чертям! – Этторе ходил по комнате из угла в угол. – И пусть она присоединяется к ним, моя милая женушка! Оставим Италию и мелочные обиды. Поедем туда, где ценят красоту, музыку и любовь.
– Куда же, Этторе? – Петра смертельно боялась потерять его. – Куда мы поедем?
– Во Францию. Мы будем жить в Париже.
Возлюбленные восхищались Парижем. Они сняли квартиру на улице Сент-Луис с видом на Нотр-Дам. У них появились друзья среди художников Монпарнаса. Молодые люди поднимались на верхнюю площадку последнего из чудес света, Эйфелевой башни, и гуляли по берегам Сены.
Этторе оказался прав. Любителей оперы в Париже совсем не волновала личная жизнь певца. Их пленил его голос, им нравилась милая Петра. Билеты в парижскую Оперу распродавались задолго до начала спектаклей. Аристократы платили огромные деньги, чтобы Ланкона исполнил хотя бы одну арию на частных вечерах, куда приводил с собой очаровательную мадемуазель Манзи. Вскоре Этторе разбогател и стал дарить Петре еще больше бриллиантов, рубинов и сапфиров.
Синьора Ланкона признала поражение и, получив чек на весьма солидную сумму, вернулась в свою деревню.
«Ланкона открывает сезон оперой „Паяцы“», – сообщали заголовки «Фигаро» в апреле 1892 года. Эта партия считалась одной из самых трудных для любого тенора. Ланкона репетировал неделями. Газеты обсуждали, способен ли он брать высокие ноты.
Этторе и Петра сияли от счастья, когда наступило 26 апреля – вечер предстоящего ему триумфа и двадцать первый день ее рождения.
– Надень сегодня белое атласное платье, – попросил он, думая только о своем выступлении.
– Конечно, – согласилась Петра, очень любившая это платье.
Перед тем как выйти из дома, Этторе вынул из кармана коробочку от Картье.
– Это тебе ко дню рождения. – Он радостно улыбнулся, наблюдая, как Петра с детским любопытством открывает подарок.
Внутри было ожерелье из сапфиров, окруженных бриллиантами, серьги и два браслета. А еще кольцо, первое, подаренное им, – с сапфиром цвета полночного неба.
Когда Этторе застегнул ожерелье на ее шее, в дверь постучали. Телеграмма. Он вскрыл конверт, пробежал глазами несколько строчек и воскликнул:
– Метрополитен-опера! Меня приглашают в Нью-Йорк на следующий сезон! – Ланкона подхватил Петру и закружился в танце.
– Этторе! Я не в балете. Отпусти меня!
– Америка! Ты понимаешь, что это означает, дорогая? Мы сможем пожениться. У нас будут дети, много детишек. Американских детишек!
– Подожди. – Петра попыталась успокоить Этторе. – Америка тоже в этом мире, где ты считаешься женатым.
– Это не важно. – Он замахал руками. – Люди там совсем другие. Нам не придется идти в церковь, чтобы пожениться. Я как-нибудь оформлю развод. В этом смысле американцы очень цивилизованные. Наступит день, и ты станешь синьорой Ланкона, мое сердце. А сегодня вечером я спою в «Паяцах» так, что зарыдают ангелы, – только для тебя и для наших bambini Americani. – Он надел ей кольцо на безымянный палец левой руки. – Носи его и знай, моя дорогая Петра, что я не покину тебя.
Спектакль начался великолепно. Она никогда раньше не слышала, чтобы Этторе пел так вдохновенно. Он смотрел только на нее, и его голос становился все сильнее, насыщеннее и глубже.
Петра закрыла глаза, наслаждаясь богатством звука и вспоминая тот вечер, когда впервые услышала этот чудесный голос, увидела ясные карие глаза, которые пронзили ее душу. Да, она самозабвенно любила этого мужчину.
Чистая высокая нота длилась долго, но внезапно и резко оборвалась. Петра удивленно взглянула на сцену. Этторе странно покачивался на нетвердых ногах.
Позже она не помнила, как пронзительно закричала. Не помнила, как бежала по коридорам, как упала, запутавшись в шлейфе атласного платья, как проталкивалась сквозь толпу.
Петра помнила только его лицо. Добежав, она сразу поняла, что Этторе ушел от нее навсегда. Лопнувший в голове сосуд разрушил ее счастливое настоящее и заманчивое будущее.
В тот день, когда Этторе Ланкона был похоронен на кладбище Пер-Лашез, Петра вернулась в квартиру на улице Сент-Луис, сняла сапфировое кольцо и положила в свою шкатулку для украшений, чтобы никогда больше не надевать. Целый месяц она оплакивала свою любовь и не желала никого видеть. Но в конце концов слезы высохли. Зная, что всегда будет с нежностью и печалью вспоминать Этторе, Петра решила продолжать жить. Она не сомневалась, что Этторе одобрил бы ее.
Петра надела черное платье, которое шло ей, и приколола брошь-феникс, подаренную герцогом.
– Я снова должна воскреснуть, – сказала она себе, после чего вызвала горничную и сообщила ей, что готова принимать посетителей.
Ей не пришлось долго ждать. Барон Алан де Валери, большой поклонник оперы, выразил желание разделить горе мадемуазель Манзи и снять тяжкий груз утраты с ее округлых, белых и нежных молодых плеч. Он упомянул, конечно, чисто случайно, о своем доме в долине Луары.
– Это настоящее сокровище, – заметил барон, – а вы наверняка знаете толк в сокровищах.
Петра улыбнулась, намереваясь вступить в игру.
– Моя коллекция невелика.
– Это скоро изменится, поверьте, мадемуазель. Надеюсь, вы окажете мне честь и посмотрите мою коллекцию… Возможно, выберете что-нибудь для себя.
