Гербарий (СИ) - Колесник Юна (книги полностью txt) 📗
Возле старинного здания с красными кирпичными стенами, с высокими окнами — единственная скамья, но она занята, там выпивает, веселится компания. Вокруг — на решётках первого этажа, на ветках ясеней — цветные порхающие в воздухе ленты и шарики, шарики… Под самыми окнами, на дорожке, стоят двое, парень и мальчик, оба — одинаково хмуря брови, оба — подняв головы в ожидании. Мальчик бормочет:
— Ну блин, Вадим. Ну что за имя такое — Артём? Антон, Артём… Почему вы меня не спросили? Он мне не чужой, брат всё-таки!
Вадим окончит институт экстерном, получит диплом по специальности «Оператор кино и телевидения». Его пригласят на режиссёрские курсы, он откажется, потому что частная практика — портфолио с нуля — захватит его полностью, и доход в этой сфере, стремительно набирающей обороты, уже лет через шесть позволит им с Мариной и мальчиками переехать со съёмной квартиры в свою собственную, пусть и в Химках, но просторную, трёхкомнатную. Пока к Вадиму будут записываться на полгода вперёд — модели, актёры, элитные проститутки — Марина устроится на работу в школу, будет заниматься детьми и очень редко выезжать с мужем на модные выставки. Их не особо очевидная разница в возрасте ни разу не спровоцирует никаких неудобств, но Марина так никогда и не избавится от стеснения по этому поводу, и сыновьям всегда будет внушать, что девушка в идеале должна быть младше.
В этом вопросе у Олеси, однокурсницы Артёма, младшего сына Марины, такое же мнение. Мужчина должен быть старше, мудрее, опытнее…
Лист четвёртый. Олеся. Крапива жгучая (лат. Urtica urens)
I
— Леся, доча, что ж ты опять рыдаешь? Не слышу я тебя. Ещё раз давай. Данилка — это я поняла. Дальше?
— Ледя-я-янку отня-а-ал!
— Вот паразит! И ты думаешь, если вот так вот ныть, он отдаст? Слёзы твои — слабость, Леся. Не показывай слабость, злее надо быть. Он домой её утащил?
— Не-е-ет! Пошли со мной, бабуль, пошли!
— Ещё не хватало. Вытирай давай сопли свои, шагай обратно да стукни его хорошенько, прям по шапке кулаком двинь, и своё — забери. Да обидное скажи.
— Что обидное, бабуль? — Олеськины слёзы моментально высохли.
— Вот напасть! Что уши у него кривые.
— Как это?
Обратно к горке Олеська шла медленно, набираясь храбрости, накручивая себя. Бормотала под нос:
— Данька — вон какой здоровый парнище, во втором классе уже. А я? Мне семь только завтра. Что за ерунда — день рожденья под Новый год? У всех подарки два раза, а у меня: «Леся, сегодня вот, открыточка, а подарок под ёлкой будет». А Соньку на день рожденья в город возили, в Макдональдс, они там бургеры ели. И картошку фри. Вот приедет завтра мама, привезёт тортик. И конфеты. И тунику, как у Соньки. С пайетками! И завидно вам всем будет!
Снега много, снег кружится…
Он на голову ложится.
А мальчишка на ледянке
С горки вниз как ветер мчится.
У него коньки и санки.
Ну зачем ему ледянка?
Чтобы все опять сказали,
Что Олеська — хулиганка».
Стихи приходили к ней часто, почти каждый день, но она их не любила, даже пугалась немножко. И сейчас Олеська захлопнула рот и больше не шептала, просто размышляла про себя: «Опять. Мешают только. Как бабуля сказала? Разозлиться надо. Как? О плохом подумать. О чём? О дяде Коле? Он не виноват, что так далеко живёт и квартирка маленькая. А мама его любит. Наверно. А какие у него уши? Может, тоже кривые? Не помню. Он только два раза приезжал. И папу не помню. Наверно, он добрый был. Он бы отобрал ледянку.
А она не может злится,
Только смотрит и боится.
Приезжай скорее, мама!
Будем мы в снегу возиться…»
Мама у Олеськи раньше весёлая была. Они и визжали, и щекотались, вместе поливали огород из зелёного шланга, и с горки катались вместе… «А сейчас мама грустная. Это потому, что у них ребёночка нет. А я как же? Разве я — не ребёнок? Бабуля говорит, что я взрослая уже, а им надо младенца, чтобы нянчиться». Ей стало совсем грустно.
Когда она подошла к горке, там уже никого не было. Ни Данилки, ни ледянки.
…А мама — приедет! Чтобы встречать с ними Новый год. Одна, на целых два дня. Привезёт и тортик, и колбасу, и пупса. И долго-долго они будут вместе его одевать, кормить, качать… Но Олеська так и не сможет сказать, что ей тоже хочется на ручки…
II
Из ванной тянуло табаком. Олеська стояла перед матерью в пижаме с синими зайцами, переминаясь босыми ступнями по линолеуму. Насупившись, глядела в сторону, туда, где на обоях отчётливо был виден след от недавно прибитого комара. Она не хотела смотреть, как мама держит на коленях серый костюм, как баюкает его, словно большого, нескладного ребёнка.
— Доча, доченька, что же ты натворила… Мы так долго его искали… Чтобы и цвет, и размер… — мама кусала губы, не ругала, но и не плакала. — Николай Савельич так тебя любит! Согласился, чтоб вы приехали, платье тебе купил, пижамку вот… А ты что учудила? Скажи мне одно — зачем?
Разве Олеська знает — зачем?
Ножницы она присмотрела ещё вчера. В незнакомой, большой, но совсем голой кухне. Она бывала в гостях у девочек, которые жили не в доме, как они, а в квартирах, но это жильё, озвученное будущим отчимом как «маленькая квартирка», поразило её до глубины души. Отдельная ванная, в туалете — унитаз с мягким сиденьем, две комнаты и кухня — огромная и пустая!
«У бабули-то — столько всего! — крутила Олеська головой. — Лаврушка веником, баночки с тряпицами, в корзинах — мешки с мукой и сахаром. Луковые косы, длинные, шуршащие… Занавески на окнах… разные: зимой с кружевными оборками, осенью — с россыпью красных яблок, а летом — в горошек, то мелкий, то крупный… А здесь — разве кухня? Места много, а бестолковое всё. Дверки, дверки…»
Ей стало любопытно, что они скрывают, эти коричневые дверки с одинаковыми ручками. Она потянула один ящик на себя — ну интересно же! Бабуля тут же шикнула на неё, как на кутёнка, схватила в охапку, усадила за стол. А на нём — стеклянная крышка. Опять чудеса! «Это кто ж придумал? Чай пьёшь, а ноги видно. А чашку как ставить? Вдруг разобьёшь? Стекло-то?..»
От волнений она уснула рано и проснулась тоже рано — только начало светать. Отодвинулась от похрапывающей бабушки, сползла с дивана на пол, привычно босыми ногами подошла к окну.
«Странно как… от солнца только лучики. Розовые дома, розовые окна. Почти такого же цвета, как мамино платье.
Солнце встало. Рядит крыши
В разноцветные платки.
Спят зайчата, кошки, мыши…
Город спит, деревня спит.
Теперь мама уж точно переедет. Будет открывать-закрывать эти коричневые ящики. А ты останешься с бабулей, потому что там, в Перевозе, школа и потому что сюда люди важные приходят, а ты только мешать будешь».
Олеське захотелось плакать, её неумытые глаза заволокло уже было слезами, но она сдержалась: «А бабуля говорит: нельзя, нельзя реветь! Надо разозлиться!»
Она прикусила губу, оглянулась на бабушку и направилась к двери. Неумело нажав на предательски щёлкнувшую ручку, выскользнула из спальни, шмыгнула в кухню. Тихонько достала ножницы из выдвижного ящика. Мышью прокралась в прихожую, где на деревянных плечиках висел серый переливчатый костюм. Свадьбошный, Николая Савельича. «Не называй меня дядей Колей, это неуважительно», — передразнила она, примериваясь, перехватывая ножницы поудобнее. «Так. Сначала — брюки, это быстро. А у пиджака рукава уж больно красивые, со строчками, пуговки в рядок выстроились. Жалко их…»
Бросив рукав, Олеська взобралась на мягкий пуфик и искромсала воротник.
