Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Не стоит, — в эту самую минуту ее не интересовало, почему Локвуд оказался в нужное время в нужном месте. Ее не интересовало, почему старые законы перестали действовали и в силу вступили новые.
Ее не интересовало, почему Дженна решилась на этот опрометчивый поступок, последствием которого оказалось вот это неловкое молчание.
Гилберт волновало лишь одно…
— Между нами ничего не было, — она ответила тихо, даже с дрожью в голосе. Локвуд внимательно смотрел в глаза своей бывшей. Теперь во взгляде не было дыма. Были лишь поблескивающие искры. Ну, которые обычно появляется, когда костер потухает.
Или когда он возгорается.
— Между нами — тоже.
Не называя имен, и Локвуд и Гилберт поняли, о ком шла речь.
— Ты должен знать кое что…
— Почему я должен выслушивать твои оправдания, если ты не захотела выслушивать мои? — будь тут Бонни, она бы заметила, что странный блеск в уставшем взоре глаз Тайлера вновь появился. Этот блеск иного человека. Совершенно иной личности. Будь Бонни умнее, а Елене — наблюдательнее, будь они обе чуть сообразительнее, то догадались бы — такая трансформация во взгляде возникает только у тех, кто близок к последнему полету, кто близок к тому, чтобы этот полет стал самым запоминающимся. Холодный блеск, устрашающий.
— Потому что если бы не ты, сейчас все было бы иначе.
Аргумент. Локвуд усмехается, отходя от девушки и садясь на кресло, стоящее рядом с кроватью. Елена усаживается на кровать, все еще сжимает полотенца и чью-то женскую одежду. Теперь оба на одном уровне, на равных. Теперь у обоих осталось лишь молчание и иссушающие воспоминания.
— Он выбрал тебя, Тайлер, — Елена опустила взгляд. Можно было бы списать на голос совести, но на самом деле, у Гилберт просто болели глаза. — Я пришла к нему после больницы. Мы… Я думала, у нас все будет, понимаешь, о чем я?
Когда она поднимает взгляд, то Локвуд замечает, что глаза красные. Сосуды воспалены. Это последствия бессонных ночей и слез. Последствия потраченных нервов. Мальвина перестала быть Мальвиной. Теперь она похожа на Кармен, на Анжелику, на всех тех героинь культовых романов, которые в конце своей страстной жизни получали лишь разочарования и пепел.
— Потом он сказал, что даже если мы расстались — это ничего не решает. Я принадлежу тебе, и он не может так поступить с тобой… И когда мы встретились еще раз, я… Я заверила его — и себя тоже, — что если он уйдет, я никогда не дам ему второго шанса.
Он молча смотрел на нее. На ее шее все еще висела цепочка с подвеской. Это кощунство. Это грех, порок, безумие! Но любить и быть любимой с разными людьми в двадцать первом веке стало чем-то вроде девиза. Потерянное поколение диктует новые трактаты.
— И он ушел. Каждый раз его непоколебимость была мощнее его чувств и нашего влечения…
— Зачем ты мне это говоришь? — он приближается к девушке, руками упираясь в колени. Гилберт смотрит в глаза парня. Этот блеск, он никуда не исчезает. А надрыв во взгляде самой Елены все больше и больше. Отчаяние, недоговоренность, желчь — спички, их души — керосин. Осталось лишь поджечь.
— Он остался верен тебе.
— А ты? — вопрос, обнажающий всю подноготную правду. А правда такова: Локвуду плевать на преданность Сальваторе. Ему не плевать на Елену.
— А я не спала с твоим лучшем другом, — она резко поднялась. Тайлер тоже поднялся. Да, черт возьми, он дал тысячу обещаний, но иногда их не стоит сдерживать. Иногда клятвы и запреты надо нарушать, иногда кровное слово лучше превратить в ничто. Потому что только так человек может почувствовать себя живым.
— Ревнуешь? — тихо, без издевки. Он тонет во взгляде Мальвины. В разгорающемся взгляде. Девушка снова включает апатичность.
— Это не ревность. Это чувство предательства. Горькое ощущение. Тебя ведь… Тебя не предавали. Даже друг, и тот… А я заебалась терпеть это чувство. Оно преследует меня с самого рождения, понимаешь? То отец, то подруги, то ты…
Он вырывает полотенца, отшвыривает их и приближается к девушке. Все происходит настолько быстро, что оба даже не успевают отдать себе отчет в этом. Гилберт чувствует руки Тайлера на своей талии. Чужая хватка. Не такая, как у Добермана. Но не менее сильная и обезоруживающая.
— Может быть, оно и преследует тебя с самого рождения, — его шепот разрезает тишину, порождает доверие. Ребенок в душе, забитый в угол и напуганный, начинает тянуться к этому голосу, как к свету. Пока что, по крайней мере. — Может быть, отец, подруги, я, Бонни поступили с тобой подло и жестоко. Может! Только знаешь, что отличает наши отношения от всех остальных твоих отношений?
Пауза. Она смотрит на него выжидающе.
— Я люблю тебя. По-настоящему.
Елена закрывает глаза, закрывает лицо руками и делает глубокий вдох. Она мечтала об этих словах. Мечтала с самого детства. Но теперь не чувствовал облегчения. И вовсе не потому, что она хотела бы услышать их от другого…
А потому что это знание доставляет боль: она не сможет ответить взаимностью.
— Тебе лучше уйти, — шепчет девушка, отводя взгляд и касаясь руками до рук Тайлера. — Ты обещал.
— Ты любишь его? Ответь мне.
Она решилась выдержать зрительный контакт, решилась стерпеть эту тактильную близость и ответить на этот чертов вопрос. Она устала, вымоталась и желала сейчас только сна, но она все же решилась. Некоторые акценты лучше разъяснить сразу же.
— Это не любовь. Но он знает обо мне все. Все, понимаешь? А я не знаю о нем ничего, и это сводит меня с ума…
Он целует ее прежде, чем успевает все обдумать. Ему просто до сводящих судорог хочется вновь ощутить ее малую отдачу, ощутить ее губы, ее тело. Ему просто до сковывающей жажды нужно заполучить эту девчонку. Потому что он болен ею. Фанатичен ею. Одержим ею. Зависимость — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Ей девятнадцать. Она потеряла родителей, друзей, смыслы. И ее еще никто не любил. Иллюзия умеет подкупать, умеет бросать подачки в виде золотых монет надежд, в виде таких обжигающих желаний, которые претворяя в жизнь, растворяешься где-то в несбыточности настоящего и нереальности будущего. Иллюзия заставляет верить в то, что однажды все наладится, все нормализуется и станет очевидно, что делать дальше. Иллюзии — это как попытки суицида, который совершает каждый.
Ему двадцать три. И он только начнет терять родителей, друзей и смыслы. И он еще никого не любил. И он хочет попробовать, а как это — смотреть на человека, желать его и не иметь возможности к нему прикоснуться. И он хочет попробовать, а как это — когда после долгих мучительных ночей получает то, что хочет. Извращение — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Они оба не ожидали, что Елена ответит. Ответит со страстью, с жаром. Ее тело моментально оказывается приковано к его телу. В жилах кровь начинает шипеть из-за повышения температуры. Руки Тайлера проникают под футболку. Руки Елены — впиваются в плечи. Ногти вонзаются с ошеломляющей силой. И прерванное дыхание становится причиной еще большего возбуждения. Им обоим стоит спустить пар и получить то, чего оба хотят. Им обоим стоит попробовать друг друга на вкус.
Он отрывается от ее губ, припадает к ее шее. Необычные и новые прикосновения порождают ток на кончиках пальцев, слабость в ногах. Елена хватает ртом воздух, зажмуриваясь и концентрируясь только на ощущениях. На ощущениях нежных и чувственных. Никаких царапин, синяков и ссадин. Только страсть. Совершенно иная страсть. Страсть увлекающая в пучину умиротворения.
Его губы уже на ее ключицах. И Елена не сдерживает полустон, сорвавшийся с губ. Стоять на ногах уже слишком тяжело, но обоим хочется чувствовать друг друга, чувствовать каждой клеточкой тела, продлевать эти моменты и не думать, не вспоминать, не сравнять. Больше действий — меньше мыслей. Больше раскованности — меньше стеснения. Больше отдачи — меньше боли.
Локвуд подталкивает девушку. Та падает на простыни. Та в следующую секунду ощущает тяжесть мужчины. Впервые. Тело пробивает дрожь. Позвоночник выгибается навстречу ласкам, руки Тайлера исследуют каждый миллиметр и каждый изгиб. Края платья задираются, поднимаются выше. Гилберт помогает снять с себя платье. Тут же она срывает футболку с Локвуда. А затем — обезоруживающие поцелуи и новые чувства. Соприкосновение обнаженной кожей — как тысяча одновременных взрывов. Вроде тех, которые оба ощущали в парке. Ослепляющее и завораживающие. Елена обнимает Тайлера, ногтями впиваясь в кожу, оставляя продольные полоски. Процарапать кожу не получилось, но испытать удовольствие — вполне.
