Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
Она резко разворачивается и направляется к выходу. Елена чувствует обжигающие слезы, когда захлопывает за собой дверь и натыкается на взволнованный взгляд стоящего в метре от нее Локвуда. Гилберт чувствует чрезмерную усталость. Последние несколько суток — это хождение по горячим углям, по лезвию, если вам угодно. И Мальвина хочет заснуть в теплой постели в один из осенних промозглых вечеров, проснуться рано утром, оказаться в объятиях ее личного наваждения, а потом вновь заснуть с мыслью, что никуда не надо идти, никуда не надо бежать.
— Давай поговорим? — произнес Локвуд, не решаясь сделать шаг навстречу.
— О чем? — шаг сделала Елена. Глядя на эту девушку, Тайлер даже не верил, что она когда-то была нежной, что когда-то целовала его, зажималась с ним в кабинете на Хэллоуине. Новая Елена была совершенно другим человеком. — О том, как ты трахнул мою подругу?
Недоумения не было. Это не про Тайлера Локвуда.
Это про Елену. Она решает действовать в соответствии со своим новым правилом — око за око.
— Хорошо, давай поговорим, — выплюнула девушка, направляясь вдоль по коридору медленными шагами. Локвуд вынужден был следовать за ней. Он следовал за ней с того самого дня, как впервые увидел ее в парке. Все эти желтые листья тогда кружили, солнце заливало своим светом пространство, а небо было голубым и чистым. Теперь вот — серые тяжелые тучи, дожди и беспринципность.
Жаль, что мы не сразу узнаем человека.
— Можем поговорить о чем-нибудь другом, — девушка резко поворачивается, будучи слишком близко к Локвуду. Ему хочется обнять ее, поцеловать, насладиться ею и никому не отдавать. — О том, как я была в постели твоего друга всю эту неделю.
Любование прекращается. Воспоминания натыкаются на тернии жесткости. Глаза в глаза. Стекло и неверие. Стекло и любовь.
— Я совершила попытку суицида, когда узнала о смерти матери. Деймон откачал меня и забрал к себе. Он считал, что дом не будет крепостью в данном случае. Я засыпала с ним рядом. Устраивала ему истерики. Трепала ему нервы. А он вылечил меня, и знаешь как?
Она была ядовитой, как та легендарная Лилит. Она была колючей, сволочистой и ядовитой. Отрава капала с ее языка, сочилась сквозь кожу, отравляла кислород, поражала центральную нервную систему.
— Он избил меня; он постоянно давал мне понять, как сильно он меня ненавидит. И благодаря своей ненависти к нему — моему горю находился отток. А когда все это дерьмо выползло наружу, тогда Деймон поцеловал меня. Он просто был другом и психологом. Просто был рядом! И теперь я чувствую себя сукой, потому что если бы не твой альтруизм, я бы сейчас с тобой хотела быть, а не с ним! — она толкнула его в грудную клетку, поднимая голову вверх и перебарывая слезы. У него шок. У нее — опьянение возмездия.
— Так что теперь мы квиты, Локвуд, — произнесла она. — Оставь меня в покое. Ты и Бонни. Просто съебите из моей жизни, ладно?
Он не видел ее глаз в этот момент. Он не видел, как она бесшумно скрылась на лестнице.
Он тихо сел на скамейку, уставившись при этом в стену. Его хрупкая Мальвина оказалась не такой уж хрупкой, сильная Бонни не оказалась такой уж сильной, а честный и преданный Доберман — не таким уж честным и преданным. Все оказалось слишком сложным, слишком запутанным.
А на память — поблекшие воспоминания и обуза в виде Бонни. Ну так, в качестве сувенира.
4.
Вечером, в районе семи вечера, Сальваторе стоял в длинной очереди в катакомбы. Нет, он мог пройти и без очереди, но спешить-то было некуда. Да и потом, его уж точно пропустят.
Темнело рано. Сумерки уже начинали покрывать город, окутывать его, опутывать. Звезды на небесном куполе ночи не сияли. Все небо было туманно и блекло. Да и потом, какая красота может быть в одном из провинциальных городов где-то на окраинах Америки? Нет, эти красивые зрелища пусть лучше останутся для каких-нибудь мегаполисов вроде Чикаго, Лос-Анджелеса, Майами или Нью-Йорка. А еще красивые декорации смотрелись бы неуклюже на фоне разворачивающихся действий. Действия были горячи…
Деймона кто-то за рукав вытащил из очереди одним сильным и мощным рывком. Сальваторе отвело в сторону, но тот сумел устоять на ногах. Гнев в нем вспыхнул в считанные секунды. Всем присутствующим даже на мгновение показалось, что Доберман всегда будто облит керосином, а чьи-то излишние эмоции или неподобающие действия служат своего рода спичками. Одно неуклюжее действие, и вот перед глазами разгорается зрелище.
— Какого?.. — договорить он не успел. Голову вывернуло вправо. Удар был сильным и мощным. Боль — довольно ощутимой. Сальваторе почувствовал металлический привкус во рту, сплюнул кровь и медленно повернулся в сторону нападавшего.
Осень разрывала не только прежние устои заблудившихся и испепеленных людей. Она уничтожала прежний облик людей. Ангелы становились демонами. Демоны — ангелами. Призраки вылезали наружу, превращаясь в реальные страхи и желания. Прежние мечты призраками уходили в прошлое. Все менялось на прямо противоположное. Обряды перехода, если хотите.
Тайлер был зол. Он сжимал кулаки, тяжело дыша и с ненавистью глядя на бывшего уже друга. Сальваторе прищурился, пытаясь сопоставить факты, пытаясь понять причины и мотивации. Мгновенно всплыли утренние события, и для сомнений не осталось повода. На лице Добермана появился оскал. Во взгляде — этот неподдельный унижающий и испепеляющий блеск.
— Не горячись, ладно? Нет никаких поводов, — Сальваторе поднял руки в примирительном жесте. Локвуд вообще не слышал ничего. Его не заботило мнение других. И да, сейчас был важен результат. Процесс не доставлял никакого удовольствия.
Тайлер быстро подошел к другу, замахнулся, но Доберман, привыкший к боям с пеленок, оказался ловчее. Он сумел ловко отразить удар, при этом оттолкнув Локвуда от себя и оставшись нетронутым. Будь тут режиссеры, они бы сконцентрировали внимания на деталях: выбитых зубах, крови, искаженных гримасой боли лицах. Будь тут режиссеры, они бы запустили эту сцену под музыку Никлбэк или Мэрлина Мэнсона или включили бы классику, чтобы момент был более душераздирающим.
Но в реале люди доставляли камеры и айфоны, делая ставки и готовясь к зрелищу. Но в реале никаких драк с закосами под Джейсона Стеттема не было. Просто два распыленных человека, взглядом пронзающие друг друга, стояли на расстояние метра друг от друга и чего-то выжидали.
Потом Локвуд снова ринулся, и в этот раз он не промахнулся. Сальваторе не ожидал резкого нападения. Он оказался сбит с ног. Холодный грязный асфальт — не лучший фон, но он стал пока что единственным. Разъяренный Локвуд навис сверху и потом уже не контролировал свои действия. Все попытки Добермана хоть как-то отбиться были обречены на провал. Он чувствовал только боль, только удары, только возгласы извращенной толпы, которая требовала хлеба и зрелищ.
Маленькая сучка Елена сейчас нежится в объятиях теплой постели. Сейчас не думает, не ведает. А последствия ее появления в жизни Локвуда и Сальваторе уже становятся необратимыми. Все стало рушиться с ее появлением. И сейчас, даже когда эта тварь находится на другом конце города, все снова выходит из-под контроля. Друзья становятся врагами, враги — любовниками, подруги — соперницами, альтруисты — циниками, циники — романтиками. Создавалось чувство, что мир просто выворачивают наизнанку, искажают его. Кривые зеркала уже не были кривыми. Правда трансформировалась в ложь. Ложь становилась правдой.
Ненависть к Елене вновь взыграла в венах, забурлила, зашипела. Но вместе с ненавистью возгоралось и другое чувство — желание близости с ней. И это противоречие вспарывало любой шанс предпринять хоть что-то, сделать хоть какой-то выбор.
Из катакомб не было слышно музыки, но из только что подъехавшего хаммера раздавался первоклассный дабстеп (саундтрек данной сцены, если хотите). И эта музыка почему-то отдаленно напомнила ту, которая играла в первый день появления Мальвины в катакомбах. Музыка — как спичка к тем самым канистрам, которые наполнены бензином.
